— Прости, — пробормотал он, убирая руку. — Теперь, наверное, останется синяк.

Она улыбнулась.

— Я и так уже вся в синяках. Ничего не поделаешь, приходится мириться с этим, ухаживая за Английским Великаном, Который Не Желает Умирать.

— Мириться с синяками, ухаживая за мной? Ты хочешь сказать, что это все я? И много синяков я уже тебе наставил, пока был без сознания?

Торн перехватил ее взгляд. Мартина посмотрела на его обнаженную грудь, не прикрытую рубашкой, и поспешно отвела глаза.

— Нет, не очень.

Она взяла чашу и поднесла к его губам. Он поймал ее руку своей, ощущая ее легкое подрагивание. Интересно, она слегка дрожит из-за того, что ее смущает их близость или же просто от усталости и недосыпания? Вид его обнаженного тела ничуть не смущал ее в процессе лечения, перемены повязок и кормления с ложечки — ведь тогда он был просто беспомощным пациентом, но сейчас она чувствовала себя несколько неловко, потому что именно в такие моменты вся двусмысленность ситуации становилась очевидной. Да и как могло быть иначе, учитывая то, что произошло между ними?

— Спасибо, — сказал он, выпив одну за другой две чаши воды.

Мартина поставила пустую чашу на столик. Он подумал, что теперь она встанет, но, к его удивлению и радости, она не ушла, а, протянув ладонь к его лицу, стала нежно гладить поросшую пятидневной щетиной щеку. Он закрыл глаза, предаваясь огромному наслаждению от прикосновений ее прохладных пальцев.

— Надо бы тебе побриться, — сказала она.

— Я не умею бриться левой рукой. — Ему пришла в голову замечательная мысль: — Может, ты согласишься помочь мне?

Она поспешно убрала свою руку, явно раздумывая над его просьбой.

— Ну хорошо, утром я побрею тебя, — пожав плечами, произнесла Мартина.

Торн чуть не подпрыгнул, весь так и засветившись от радости. Некоторое время она, потупив взор, разглядывала свои руки, похожая в эту минуту на скромную, чопорную монашенку. Ему хотелось увидеть ее волосы, шею, все, все, все… Но этот проклятый платок закрывал почти все лицо, даже лоб. Он улыбнулся, вспомнив их первую встречу, и как он тогда подумал, что под платком она скрывает рябинки, или сальные волосы, или какой-либо другой изъян, и как он остолбенел, пригвожденный к месту ее красотой, когда она вышла на второй день во двор в своей тунике цвета индиго и он увидел ее совершенно безупречное, божественно прекрасное лицо.

— Я хочу кое-что спросить у тебя, — начала она. — Я бы сказала, что это довольно личный вопрос.

Торн улыбнулся.

— А у меня тоже есть к тебе одна просьба. Я отвечу на твой вопрос, если ты пообещаешь мне исполнить ее.

Она наморщила лоб.

— Какая просьба?

Он покачал головой, продолжая улыбаться.

— Я не могу сказать заранее. Так будет неинтересно.

Мартина закатила глаза.

— Ну ладно. Но сперва ты ответишь на мой вопрос.

— Само собой, — согласился Торн.

Она сделала глубокий вздох.

— В тот день, когда ты обманул Питера и Гая, втянув лестницу, чтобы они не могли последовать за тобой в замок, ты… — она тряхнула головой, тень пробежала по ее лицу, — ты ведь прекрасно понимал, что умрешь. То есть я хочу сказать, ты сознательно шел на смерть. То, что ты выжил, просто чудо Господне.

Он накрыл ладонью ее сомкнутые на коленях руки.

— В том, что я жив, есть и твоя заслуга и, я бы сказал, она не меньше Божьей. Ты тоже сотворила чудо.

— И все-таки, — с серьезным видом продолжала она, — ты должен был наверняка погибнуть, никто просто не предполагал, что ты сумеешь выкарабкаться. И ты знал это, когда…

Он нежно сжал ее руки.

— О чем ты хотела спросить меня, Мартина?

Она обескураженно помотала головой, явно чего-то не понимая.

— Но почему? Почему ты пошел на это? Почему ты сознательно обрекал себя на смерть?

— Кто-то же должен был сделать это…

— Нет, — сказала она твердо, чуть ли не с ненавистью посмотрев прямо в его глаза, — почему именно ты? И почему ты один, ведь у тебя было бы больше шансов выжить, если бы Питер и Гай пошли с тобой? И я думаю, — добавила она, зазвеневшим от переполнявших ее чувств голосом, — что ты сделал это специально, ты, наверное, хотел умереть.

Ее слова на какое-то время повисли в сразу сгустившемся воздухе.

— И все же это не совсем так, — чуть помедлив, ответил Торн. — Это разные вещи — желать смерти и не особо заботиться о своей жизни.

Она нахмурилась.

— Каждый человек хочет жить.

Он посмотрел на свои руки, лежащие на ладонях Мартины.

— Но только не тогда, когда ему незачем жить. Не тогда, когда то, чего он хочет больше всего на свете, ему недоступно.

Их взгляды встретились, казалось, их души потянулись друг к другу, но уже через мгновение в глазах Мартины что-то вспыхнуло и она резко отвела взгляд.

— Ну да, твоя земля, — сказала она.

— Нет, я имел в виду…

«Что? Что он имел в виду? О чем он думал, произнося эти слова, почти признание… признание в чем? В любви? Но ведь он прекрасно знает, что любовь не для него!»

В тот вечер, перед отъездом в Харфорд, Питер вручил ему шахматную фигурку белой королевы, скульптурную миниатюру Мартины, со словами: «Ты обронил это».

Торн молча взял фигурку из его рук и быстро запихнул поглубже под соломенный матрац, пряча от Мартины. «Ты любишь ее?» — спросил тогда Питер.

«Нет, — резко ответил Торн. — Я просто… просто она мне необходима. Это не одно и то же». Питер усмехнулся: «Ты считаешь?»

Конечно же, он сам так не думал.

— Не мучайся, ты наконец уже скоро получишь свою землю, — сказала Мартина, каким-то отчужденным тоном, просто чтобы поддержать оборвавшийся вдруг разговор.

— Да, — согласился Торн, убрав руку с ее колен, и вновь ухватился за ее плечо. — Помоги мне снова лечь, пожалуйста.

Мартина обхватила его и придерживала, помогая принять горизонтальное положение. Забыв о боли, он думал только о ее руках, обнимавших его сейчас, представляя, что она обнимает его как любимого, а не как беспомощного больного. Голова упала на подушку, глаза закрылись, боль была так сильна, что он стал мысленно молить Бога ниспослать ему облегчение. Когда боль немного отступила и он открыл глаза, то увидел, что она склонилась над ним, ее огромные синие глаза смотрели на него с печалью и состраданием.

— Ты просил меня о какой-то услуге, помнишь? Я обещала ее выполнить, — еле слышно сказала Мартина.

Эти совершенно невинные слова вызвали в нем вихрь радостного возбуждения. Он сейчас может попросить ее о чем угодно, обо всем на свете, и она должна сделать это, чтобы сдержать слово! Торн нервно сглотнул, напоминая себе, что последние пять дней и ночей она бессменно провела у его постели, ухаживая за ним. И было бы нечестно теперь воспользоваться ее обещанием выполнить любую его просьбу. Он решил, что попросит только о том, о чем хотел попросить изначально.

— Сними его, — протянув руку к ее платку, сказал он.

Если эта просьба и удивила ее, то она не подала виду. Секунду поколебавшись, Мартина расстегнула скреплявшую платок застежку и, сняв его, тряхнула головой. Он чуть не поперхнулся, увидев, как ее роскошные волосы, освобожденные из заточения под тяжелой материей, упали вниз прямо на него и рассыпались по его груди.

Ее запах — запах ее лавандовых духов и теплой кожи, запах солнца и летнего луга — окутал его, проникая во все поры его тела. Взяв в ладонь одну прядь, он поднес ее к лицу и с наслаждением глубоко вдохнул этот волшебный аромат. Мартина склонилась над ним, опираясь руками на подушку по обе стороны от его лица; ее лицо было так близко, ее глаза смотрели прямо в его глаза, ее волосы ниспадали на него, образуя над ним как бы золотой шатер, скрывающий их обоих от остального мира. Это было так упоительно чувствовать себя полностью окруженным ею, быть словно внутри нее, окутанным ее запахом, душистым, загадочным и таким волнующим. Он почувствовал, что все поплыло перед глазами; сердце бешено застучало, ему стало трудно дышать…