Обе женщины стояли над лежащим в куче соломы Эдмондом, который крепко спал, несмотря на то что утро уже давно наступило и солнечный свет пробивался сквозь окно спальни.

— Вряд ли. — Мартина вздохнула.

Фильда метнула на нее любопытный взгляд и склонилась над ее неподвижным мужем.

— Просыпайтесь, сэр Эдмонд! Сегодня днем мы должны вернуться в замок вашего отца! Вас там ждут к обеду.

Но Эдмонд не пошевелился.

— Пожалуйста, сэр. Брат миледи сегодня уезжает. Она хочет с ним попрощаться.

Качая головой, Мартина присела на корточки рядом.

— Дай руку, Фильда. Давай перевернем его.

Вдвоем они ухитрились перевернуть его лицом вверх. Эдмонд хрюкнул, но глаз не открыл. Его обычно здоровый цвет лица был сейчас серым, рот открыт, соломинки прилипли ко лбу и щеке. Мартина сняла их, и на коже остались красные полосы.

— Пойдем, Фильда.

— Но, миледи, нельзя же идти без…

— Что же мы должны делать, тащить его на себе?

— Нет, конечно, но…

— Тогда пошли.

«Почему всегда получается так, что я сижу как раз напротив Торна?» — думала Мартина, рассматривая лежащего перед ней на блюде политого глазурью зайца. Она раньше не пробовала зайчатины и не была уверена, что ей хочется сделать это сейчас.

Сидящий во главе стола Годфри нахмурился.

— Почему я не вижу Эдмонда? Он обязан находиться за столом.

— Мартина не смогла разбудить его, — напомнил ему Райнульф.

Люди Бернарда захихикали, все, кроме Бойса, который залился громким, раскатистым хохотом.

— Если позволите мне сказать, милорд, вы же сами хотели внуков. Похоже, мальчонка так усердно старался, что переутомился и нуждается в отдыхе.

Мартина вспыхнула, Торн с силой сжал кружку в руке. Кажется, саксу очень неприятна мысль о том, что теперь Эдмонд пользуется теми удовольствиями, которые она разделяла с ним на берегу реки. Но какое он имеет право ревновать ее? Эдмонд — ее муж, а сэр Торн Фальконер всего лишь самовлюбленный болван, который воспользовался ее минутной слабостью, а потом отверг.

Однако она не собиралась терпеть грубые насмешки этих неотесанных пьяниц.

— Единственное, что усердна старался сделать весь вечер мой муж, так это опорожнить как можно больше кружек с бренди, которые не оставили ему сил на что-либо еще, — не обращая внимания на предостерегающие взгляды Райнульфа, сказала Мартина, глядя прямо в лицо рыжему здоровяку.

Бойс, конечно, опять расхохотался, а остальные переглянулись с уже хорошо знакомым ей неодобрением. Все, кроме Торна, который впервые за весь обед посмотрел на нее. Их глаза встретились, и ее сердце предательски заколотилось.

— А вот и он! — прогремел Годфри, указывая в глубь комнаты.

Все обернулись посмотреть на немытого и непричесанного Эдмонда, который шел к столу через зал.

Бойс фыркнул:

— Гляньте-ка на его физиономию. Будь я проклят, если мальчишка не провалялся всю ночь на соломе.

Его товарищи сочувственно рассмеялись, но Эдмонд, похоже, не разделял на этот раз их веселья. Бледно-розовый румянец вспыхнул на его щеках.

— Твоя жена поведала нам, что ты прошлой ночью пренебрег своими супружескими обязанностями, — не обращая внимания на его вид, продолжал Бойс. — Но она не сказала нам, что в наказание за это заставила тебя спать на соломе.

Эдмонд остановился как вкопанный посреди комнаты, его взгляд наполнился стыдом и смущением. Мартине стало даже немного жаль его. Но ее жалость тут же исчезла, когда он посмотрел на нее. В его глазах было что-то, отчего по ее телу прошел леденящий холод. Такой взгляд она видела однажды в детстве, так смотрел дикий щенок, яростно метавшийся взад и вперед в слишком маленькой для него клетке. «Бедняжка», — подумала она тогда и протянула руку, но щенок зарычал и укусил ее.

Свирепо глядя на нее, Эдмонд развернулся и пошел прочь.

Над столом нависло напряженное молчание. Торн разрядил его, начав расспрашивать Райнульфа о предстоящем паломничестве, и постепенно все втянулись в застольную беседу. Однако Мартина заметила, что Бернард не принимал участия в разговоре. Он резал мясо и отправлял его в рот, кусок за куском, прерываясь лишь затем, чтобы бросить на нее змеиный взгляд своих прищуренных холодных глаз.

— Я этого не вынесу. — Мартина плакала на плече Райнульфа, когда они прощались, стоя на подъемном мосту через внешний ров замка. Она обещала себе, что не будет плакать, но слезы лились сами собой. — Я не переживу эти два года без тебя.

— У тебя теперь есть… — начал было Райнульф.

— Нет-нет, — она подняла на него глаза. — Не говори мне опять, что у меня теперь есть Эдмонд, что он позаботится обо мне. Он не способен позаботиться даже о себе.

— Я хотел сказать не это, — Райнульф ласково потрепал ее по руке. — Я хотел сказать, что есть Торн, и он будет заботиться о тебе.

На минуту потеряв дар речи, Мартина посмотрела на сакса, который уже попрощался с другом и теперь стоял у ворот замка, издалека наблюдая за ними.

— Что ты хочешь этим сказать?

Райнульф поколебался.

— Эдмонд еще… очень молод. Я уверен, что со временем он возмужает, но пока что, в мое отсутствие… в общем, я подумал, что пока меня не будет рядом, лучше, если о тебе позаботится кто-то… более надежный и сильный.

Мартина отступила назад и смахнула слезы.

— Ты попросил сэра Торна заботиться обо мне?

— Да. Твой несдержанный характер беспокоит меня теперь больше, чем когда-либо. Ты всего день, как замужем, а уже начала с того, что публично выставила на посмешище своего му…

— Это меня выставили на посмешище, — резко оборвала она его. — И я имела полное право…

— Но я говорю не о правах, а о благоразумии. Если хочешь знать, Бернард был очень недоволен твоим поведением. Ты не задумываешься над тем, что думают о тебе другие, — продолжал он. — Но другие располагают способами заставить тебя пожалеть о своей несдержанности. Вот почему я и попросил Торна и даже вынудил его поклясться мне на эфесе меча, в котором находится священный кусок пеленок Иисуса Христа, что он будет защищать и оберегать тебя, а если потребуется, то и с оружием в руках.

Мартина рассмеялась.

— Он поклялся тебе на этом никчемном кусочке обмотанной кожей стали? Да он не больше моего верит, что в этот негодный кусок истлевшей материи когда-нибудь заворачивали божественного младенца. Так что его клятва ничего не стоит.

Райнульф стал очень серьезным.

— Торн благородный человек и держит свое слово. Он заверил меня, что ни один волос не упадет с твоей головы. Но все же, мало ли что тебе может понадобиться, и вот это…

Он извлек из-под сутаны кошелек и сунул его ей в руку. Кошелек был очень тяжелым, развязав его и заглянув внутрь, она увидела поблескивающее в нем золото.

— Церковь получила все мои земли, — сказал Райнульф, — но я оставил себе определенное количество… движимого имущества.

Мартина понимающе улыбнулась:

— Имущества, которое можно спрятать от посторонних глаз.

Он нахмурился:

— Имущества, которое однажды может пригодиться тебе больше, чем церкви. Но ты права, его, несомненно, следует спрятать.

Мартина опустила кошелек в карманчик под кушаком. Райнульф подозвал мальчика, держащего под уздцы его коня.

— И никто, даже Эдмонд, не должен знать о существовании этого кошелька, — добавил он.

«Особенно Эдмонд», — подумала Мартина. Она не была глупой. Имущество, данное ей как свадебный выкуп, все равно являлось собственностью мужа до конца его жизни. Золото в этом кошельке было ее единственной настоящей собственностью, и она не позволит ему наложить на него лапу.

Брат забрался на лошадь, и Мартина снова залилась слезами. Как и восемь лет назад, когда он уезжал, оставляя ее в обители Святой Терезы. Воспоминания о той разлуке и о том, как долго и тяжело она переживала потом отсутствие брата, только усилили ее грусть и сделали сегодняшнее расставание еще больнее.