— Там провал, у тебя что-нибудь есть.
Он отвечает:
— Полные карманы.
У него обычно было наплевательское отношение к опасности. Он говорил, вы напрасно все прячете. Я уверенно себя чувствую, когда держу все в кармане. Материалы были у него такие, что, если бы он с ними попал в засаду, гестаповцам нечего бы было искать эту группу, узнавать, что она собой представляет. Информация была явно военного характера, касалась порта в Антверпене. Тогда перед нами стояла задача через связи Ромео найти возможность для отправки наших подлодок. В тот день, когда я его встретил, он имел все данные, которые могли бы указать конкретно, где должны базироваться наши подлодки, я его перехватил и соображаю, что делать дальше. Значит, арестованы Аламо, Познаньска, Рита и Камиль— четыре человека. Возник вопрос о мерах, которые надо принимать. Я еще не знал, каковы причины ареста. Еще не был уверен, что параллельно не произошел арест Кента. Все четверо арестованных знали Кента. Нужно было немедленно предупредить Кента и других. С Кентом удалось сконтактироваться немедленно. Очень осторожно подъехал к его дому. Возможно теперь предположить, что тогда нам мерещилось, что там проезжала военная машина. Все вопросы о работе фирмы «Симэкско» передал Драйи, чтобы прикрыть Кента. Все это произошло через два дня после вступления Америки в войну. Учитывая, что Кент значился уругвайцем, значит, хотя и южным, но все же американцем — было естественным, что он как урогваец решил уехать. С Драйи условились, как он должен вести себя, что касается других — Избуцкого, Райхмана и т. д. решил: Шпрингера, Избуцкого перебросить в Лион, где они мОгли бы переждать события. В Париж я пробирался другими путями. Я не знал масштабов провала. Вечером вернулся в Париж, немедля встретил Гроссфогеля и Каца. Разработали дальнейшие меры, на другой день отправил Гроссфогеля в Бельгию, чтобы он принял дальнейшие меры к пресечению наших связей. Конечно, немедленно я уведомил обо всем Центр. Пошло через Гроссфогеля по партийной линии. Думаю, что когда получили эти сведения, у некоторых возникла мысль: как это удачно удалось Отго избежать ареста. На всякий случай пришло подтверждение, что все хорошо было сделано. Тогда я уже предполагал, что здесь начало чего-то важного. Самое главное было теперь в том, чтобы знать, что происходит. Через Сопротивление и бельгийскую партию немедленно установили связь с тюрьмой, где находились арестованные. Через движение Сопротивления нам удавалось узнавать, что происходит в фельджандармерии. Наступали тяжелые времена, никогда несчастье не приходит одно. У меня возникла мысль создать собственную контрразведку, особую группу, которая наблюдала бы за противником. К этой работе привлекли несколько человек, среди которых был и Фернан Пориоль. Его задача была — установить, в результате чего произошел провал. Результат ли это пеленгации или другие причины. Для этого он несколько раз выезжал в Бельгию. Спустя четыре недели я узнал, что гестапо не знает, кого арестовали. У них создавалось впечатление, что накрыли подпольную группу, которая имела радиоустановку для связи с Францией, что связи эти шли в Лилль. Гестаповцам взбрело в голову, что связь шла к одной из бывших секретарш Андре Марти. Она была арестована, ее потом освободили, но мы видели одно, что гестапо идет по ложному следу.
Мы знали также, что Рита Арну стала говорить все, что знает. Но она почти ничего не знала. Она знала, что существует какой-то пти шеф{57} (Кент), потому что она видела Кента дважды. Меня она совсем никогда не видела. Где работает Шпрингер, она понятия не имела. В доме на ул. Атребат она больше играла роль хозяйки. О том, что дело связано с советской разведкой, в гестапо долго не знали. Арестованные сначала вообще ответов не давали. Они держались прекрасно до апреля месяца. Об Аламо мы знали, что держится он хорошо, выдает себя за уругвайца, подтверждает версию с кроликами. Дело зашло так далеко, что в абвере считали это дело конченым. Об этом я узнал уже позже. Что арестованных надо отправить в концлагерь и на том все закончить. В конце марта в Берлин отправили такой рапорт по линии абвера. Только потом я узнал, что в самую последнюю минуту, у них же были контакты между абвером и СД. По Красной капелле СД начинало больше знать. Знали, что есть группа в Чехословакии — там в начале 42-го г. были арестованы два человека{58}. Кто они, я не знаю. Немцы утверждали, что это были люди, направленные из Москвы. Позже Гиринг мне говорил, что впервые об Отто он услышал от человека, арестованного в Чехословакии. Они знали о существовании Венцеля. В Чехословакии допросы вел Гиринг. Он приехал в Берлин и здесь прочитал дело арестованных 13 декабря 41-го г. Он читает, читает и видит, что Рита заявляет — какой-то человек, которого называли Профессор, учил других радиоделу. Кличка Венцеля Профессор была известна ему по Чехословакии. Вторая кличка была Герман. У Гиринга тогда возникла первая ассоциация. Эта группа имеет какое-то отношение к советской разведке. Тогда он приезжает в Брюссель и, как он потом хвастал, расспрашивал, как идет дело, слушал и сказал: а почему вы не думаете, что здесь причастна советская разведка. (Раньше думали всякое — что это Сопротивление, террористическая группа и т. д.)
Все это доказывает, что хвастовство, будто гестапо наложило с первого дня руку на Красную капеллу в результате пеленгации, это все ерунда. До апреля, до того как зихерхайтдинст{59} не прояснил некоторые обстоятельства, дело с расследованием не подвинулось.
В конце марта или в начале апреля я получил из Центра страшно недовольную шифровку — что же вы на полгода прекратили работу. У нас возникает вопрос: нужно ли вообще усылать Кента и всю группу. Время показывает, что ничего особенного не было. Тогда я не думал, что Отто могут подозревать, что он не удрал, а вводит
Центр в заблуждение. Но вообразим, что на месте Отто был человек, который начал работать с немцами. Если бы это было так, он не поставил бы себе задачу разбить эту группу, но использовать ее. Если бы такой человек действовал по заданию гестапо, то с декабря до апреля он бы наложил как-то руку на всю организацию. Если такие мысли были, конечно.
В то время я получаю срочное извещение, что Аламо увезли в Берлин. Пробыл он там две-три недели. Обратно вернулся не Хемницем (его кличка). Были сведения, что вернулся в ту же самую камеру, тот же человек, но фамилия другая. Перро утверждает, что нам удалось узнать за деньги о всем, что происходит в тюрьме от полицейских. Это не верно. Там все были люди из Сопротивления.
Гиринг понял, что из Чехословакии эти вещи перешли сюда. Если в Чехословакии были арестованы два сотрудника Разведупра, не исключено, что Аламо тоже находился с ними где-то на учебе. Им показали фото Аламо. Он был раскрыт. Аламо предупредил нас об этом, сообщив из тюрьмы, что он Макаров. В Центр пошла моя депеша, если теперь Атамо раскрыт, нам неизвестно, как он будет себя вести. Наряду с Кентом он знал все в отношении берлинской группы как шифровальщик этих материалов. Возникала большая угроза, с этим надо было считаться. Следовало принять все меры предосторожности.
В это самое время, когда в гестапо узнали, что они держат в руках совофицера, появляется впервые фамилия другого офицера Данилова (Камиля). Держался он хорошо, и у гестапо могло было только подозрение, что он коммунист и больше ничего. Но главная задача его была не раскрыть того, что шло на Францию в партийный центр. Когда Камиля раскрыли и сообщили ему, он сказал:
— Хорошо, сообщаю, что являюсь лейтенантом совармии по фамилии Данилов.
Его спросили, а что он знает. Камиль ответил:
— Сказать ничего не могу.
«После окончания моей службы был направлен в Париж, прибыл в начале сорокового года, и меня держали нелегально в совконсульстве в ожидании, когда начнется война с немцами. Я все время просидел там, никого не знал, встретил раз или два какого-то капитана Карпова{60}. Когда в 41-м г. началась война между Советским Союзом и Германией, мне сказали, что надо ехать в Бельгию, пойдешь туда-то и там тебя будут готовить как радиста». Русский язык он знал прекрасно. Знал испанский. Паспорт был испанский.
