Очень важно, что с половины сорок первого и весь сорок второй год все материалы, которые направлялись через наш пункт, где были радистами Соколы, а потом через партию, все это шифровалось им, и никогда эта часть материалов не была раскрыта. Это очень важно в том отношении, что немцы знали о второй линии связи. Потом я объяснял это тем, что если я и переправлял какие-то сведения, то по этой линии шли они открытым текстом, а потом уже шифровались. С Гроссфогелем у нас была договоренность, что в случае провала мы утверждаем — Гроссфогель шифром не занимался, я тем более, не имея для того времени. Поэтому гестапо добивалось ареста Пориоля, который был связным нашим с партией по линии ЦК для отправки этих шифров.
Таким образом, часть шифровок никогда не была передана или раскрыта немцами. Получалось так: если была раскрыта большая часть шифровок немцами, там всегда была подпись Кент. Что же касается других материалов, уходивших По партийной линии связи, то часть из них уходила на Лондон, и хотя они и были запеленгованы, перехвачены, но никогда не были раскрыты. Я уж не говорю о тех материалах, которые переправлялись курьерами.
Что касается ареста Соколов, то нужно сказать следующее. Когда Соколы были арестованы, ни он, ни она шифровальщиками не были, получали только то, что заранее шифровал Гроссфогель. Чтобы не вводить других людей и учитывая, что жена Сокола была связана с Максимовичем, не по вопросам шифра, а по связи, то длительное время донесения шли к Соколам через Максимовича. Здесь надо сказать об исключительном героизме Соколов. На их след напали 6 июня 1942 г., и после их ареста до конца жизни они ничего не сказали. Некоторые из наших противников утверждают, будто жена Сокола сказала, что она знает какого-то Жильбера, потом, что она знает Кента. Это не так. Во-первых, Кента она никогда не знала и не видела. В отношении Жильбера она тоже ничего не сказала. Они держали себя изумительно стойко. Жена Сокола работала на связи и еще была связана со Спаак.
Именно от их поведения после ареста зависело, что немцы не раскрыли линии, которая шла к Спаакам. Отсюда связь шла к различным группам Сопротивления, в первую очередь к Компартии Франции.
После зондировки 37-го г., когда я исходил из того, что надо не только создать прикрытие формального характера, но главное было — создать возможность действий, разъездов и т. д. В 38-м г., когда я приехал, первым нашим прикрытием была фирма по изготовлению и продаже резиновых плащей фабрики «Руа дю Каучук». Отдел экспорта, импорта. Король каучука. Это была большая фабрика, которая делала плащи для скандинавского рынка. Было 35 разных филиалов-магазинов. Мы должны были финансировать торговлю — экспорт и импорт. И так в 38-м г. в Бельгии было создана фирма по экспорту-им порту «Руа дю Каучук», где с самого начала официальным директором был Жюль Жаспар, а коммерческим директором Гроссфогель. Я же в это время там фигурировал как канадец, Адам Миклер, человек, который вложил большую сумму денег, держатель акций этой фирмы. Отсюда устанавливались связи, направленные на Скандинавские страны, также для Бельгии.
Роль Жаспара. Он был персоной известной. Брат премьера, кроме того, сам он бывший дипломат, консул в разных странах. В Индонезии, в теперешнем Вьетнаме и др. странах. Был очень известен во всех Скандинавских странах и теперь занимался такой важной для Бельгии коммерческой деятельностью — экспортом. Фактически у нас вопрос стоял так: мы не добивались в 38-м г. создания крупной сети. Мы знали — будет ли у нас пять или десять человек, это, по существу, ничего не говорило. Главным было — создавать такие связи, которые шли к политическим, экономическим, военным, дипломатическим кругам, где можно было быть в курсе вопросов малоизвестных, но важных и достоверных. Уже тогда были у нас такие вещи — война только подготовлялась, а мы узнавали через бельгийские деловые круги о подготовке к войне. Узнавали, например, о подготовке химической войны, узнавали все, что касалось линии Зигфрида и линии Мажино. Узнавали через связи с людьми, которые знали эти вещи. Это было в 38-м г. Год 39-й был у нас настолько подготовленным, что Центр мог присылать первых людей. Здесь вопрос такой — у нас была здесь база. Из Центра нам нужны были люди по количеству не многие. Нужны, во-первых, один-два военных специалиста и потом радисты с учетом перспективы войны. Кроме того, должны быть люди, которые могли стать резидентами в Скандинавских странах. В 39-м г. приехали Аламо и Кент. Кент приехал в конце июля 39-го года. По документам он был уругвайцем из Монтевидео — Винсенте Сьерра. Паспорт получен в Нью-Йорке. Некоторые фантазеры, среди которых Александров (автор книги, изданной на
Западе), рисуют это иначе, что Кент был в Нью-Йорке и в Уругвае. Но по документам я тоже был из Канады, где никогда не бывал.
Зачем приехал Кент? Он не должен был иметь никакого отношения к деятельности нашей группы. Предполагалось, что в Бельгии он должен будет получить первую подготовку, как подготовку в акклиматизации на европейском театре, и поработать над языком. Предвиделось, что через полгода-год он уедет в Копенгаген. Поэтому деятельность Кента можно подразделить на три-четыре этапа.
Первый этап — от половины 39-го г. до второй половины сорокового года. В это время формально он числился студентом университета в Брюсселе, человеком, который по возрасту еще подходил к этому.
В мае 40-го г. началась война на западе. Еще до этого я обратился в Центр с предложением оставить Кента у нас. Было много шифровальной работы. Такое разрешение было получено. Значит, в 40-м году Кент начал заниматься шифровкой депеш, которые я ему давал. Это была его конкретная работа. Связи с людьми у него не было, он никого из них не знал. В этот период в продолжении нескольких месяцев была Любовь Евсеевна. Она встречалась с Кентом, передавала ему материалы, т. к. тоже была в университете. Кент не знал, что Аламо тогда находился в Бельгии. Потом оказалось, что они почти в одно и то же время, но в разных группах, учились в разведшколе. О «Руа дю Каучук» он ничего не знал, не знал и Гроссфогеля.
Когда все переменилось в отношении его? Когда началась война, Бельгия была оккупирована, был поставлен вопрос — что делать. Тогда первое решение Центра было: Кенту не ехать в Копенгаген, где он не сможет аклиматизироваться со своими документами, и поэтому ему следует возвращаться в Центр. Такое же мнение было и по отношению Аламо. Я воспротивился этому, сколько труда было вложено в их подготовку, и нет смысла их отпускать только из-за того, что нет хорошего паспорта. Со мной согласились, и они остались в Брюсселе.
Весь 41-й г. Кент работал в Брюсселе. До начала германо-советской войны он занимался шифром, других связей с нашими людьми не имел, других заданий не получал. Только после того, когда мы спохватились, что «Руа де Каучук» не может больше существовать, прежде всего потому, что немцы разгромили эту фабрику, т. к. часть капитала находилась в руках еврейских предпринимателей. Тогда пришлось подумать о том, чтобы наш центр перевести во Францию. Тогда и создали в Бельгии фирму «Симэкско», а во Франции «Симэкс». Тогда же решено было кончать с университетом. «Симэкско» когда-то существовала как экспортно-импортная фирма, но потом владельцы прекратили эту деятельность, и мы купили у них это дело. Директором стал Назарен Драйи, человек очень предан, коммунистом он не был, но был предан и Советскому Союзу, и компартии. Он был официальным директором «Симэкс», и тогда нужно было создать крышу для Кента. Кент стал генеральным администратором этой фирмы.
Первый этап в работе Кента, это было в сорок первом году, его работа была хорошей. До 13 декабря 1941 г. Будучи связанным с «Симэкско», он получал конкретные задания агентурного, разведывательного характера, что дало ему возможность войти в гущу различных немецких кругов. В сорок первом году он совершил две поездки в Германию и одну в Швейцарию. В Германию одна поездка была в начале лета на Лейпцигскую ярмарку, куда он ездил вместе с Корбеном, вторая по указанию Центра состоялась 13 октября. Поездка эта была предпринята с целью встречи с товарищами, которые руководили немецкой группой Бойзена.
