Как уже рассказывалось, А.М. Гуревич выехал в Германию, где находился с 26 октября по 5 ноября 1941 года, встретился с Харро Шульце-Бойзеном и Арвидом Харнаком, а также с радистом Ильзы Штёбе — Куртом Шульце, которому передал свой шифр.

Но берлинские радиопередатчики так и не заработали, починить аппараты не удалось.

К июлю 1942 года гитлеровская контрразведка смогла расшифровать радиограммы, перехваченные ими в эфире, захваченные в Брюсселе в декабре 1941 года. Были установлены имена и адреса людей, указанные в радиограммах.

В августе 1942 года начались аресты членов организации Харро Шульце-Бойзена и Арвида Харнака. И как уже было сказано, 12 сентября была арестована Ильза Штёбе.

8 октября 1942 года от имени Альты в Москву было послано сообщение с просьбой выслать деньги и инструкции для ее агента в Министерстве иностранных дел, чтобы активизировать его деятельность.

В Центре, не подозревая никакого подвоха, всерьез отнеслись к просьбе Альты, не зная, что она арестована еще 12 сентября и подвергается в те дни страшным пыткам гестаповских палачей.

Парашютист Генрих Кенен — агент военной разведки Кестер — был сброшен в районе города Остероде, в Восточной Пруссии, в середине октября. Он должен был под видом направляющегося в отпуск солдатафронтовика прибыть в Берлин, где установить контакт о Ильзой Штёбе и Рудольфом фон Шелиа. В качестве вещественного пароля у него была расписка на полученные в 1938 году 6500 долларов.

26 октября он появился, как мы уже знаем, в берлинской квартире Ильзы Штёбе, где встретился с агенткой гестапо.

«Кенена взяли в кафе «Адлер», — писал Жиль Перро. — Неизвестно, под пытками ли он заговорил или обошлось без физических истязаний, но Кенен был просто раздавлен тем, что гестапо знает о нем все благодаря показаниям первых четырех парашютистов. «Мы бросили ему в лицо его московский адрес, номер трамвая, на котором он ездил в разведшколу, форму дверей в этом здании, имена слушателей и преподавателей, имена его друзей и т.д.; ему стало ясно, что он разоблачен и что его предали»^{18}

Генрих Кенен заговорил.

Расписка Рудольфа фон Шелиа также сделала свое черное дело.

Ильза Штёбе, Курт Шульце, Рудольф фон Шелиа были казнены в берлинской каторжной тюрьме Плётцензее 22 декабря 1942 года.

Гитлеровцы давно следили за Анри Робинсоном, зная о его связях с видными деятелями Коминтерна.

«В декабре, убедившись в том, что следы Робинсона не ведут никуда, кроме как к нему самому, гестапо решило арестовать его, — рассказывал Леопольд Треппер. — Мой последней разговор с ним состоялся 21 ноября, через два дня после арестов на фирме «Симэкс». Я растолковал ему положение нашей группы, и по обоюдному согласию было решено прервать все контакты между нами. Во время этой встречи Гарри, не знавший об аресте Франца Шнайдера, все же был очень встревожен и не скрывал этого. Он также не знал, что за его тайным жилищем в Пасси уже тоже ведется наблюдение».

В середине декабря 1942 года на имя Генриха Кенена из Москвы в Берлин пришла радиограмма, в которой ему было приказано навестить немецкого солдата Лео Шаббеля, находящегося на лечении в берлинском военном госпитале «Гинденбург». Генрих Кенен должен был уговорить Лео Шаббеля остаться на службе в вермахте, желательно на штабной работе, которая будет полезна для получения разведывательной информации.

Расшифрованная и прочитанная радиограмма вызвала неописуемый восторг в зондеркоманде, где после тщательного изучения поняли, с кем имеют дело. Мать солдата Клара Шаббель уже находилась в тюрьме за укрывательство парашютистов, отец Анри Робинсон — видный коммунистический лидер, хорошо известный немецкой и французской полиции, находился во Франции, в Париже, что подтвердил Генрих Кенен.

В личном деле, довольно толстой папке, хранящейся в архиве Разведупра, я читал некоторые его радиограммы, которые он, контролируемый гестапо, присылал в Центр. Теперь они стали Историей — под грифом: «Совершенно секретно». Запомнилась фотография, на которой Генрих Кенен сидит на диване рядом со своей женой. До войны он работал в конструкторском бюро одного из московских институтов. На фронт пошел добровольно, был заброшен в Германию, прибыл в Берлин.

Истерзанный пытками и ставший ненужным, Генрих Кенен был отправлен в концлагерь Заксенхаузен и там убит в феврале 1945 года.

21 декабря 1942 года, почти в самом центре Парижа, неподалеку от станции метро «Инвалидес», гестаповцы арестовали, Анри Робинсона. Он был вызван сюда, к этому месту встречи, Абрахамом Райхманом, согласившимся ради спасения своей жизни помогать нацистам. Сюда же в легковой машине в наручниках привезли Леопольда Треппера, чтобы еще раз проверить его согласие сотрудничать с зондеркомандой и продемонстрировать соучастие в аресте важного агента Коминтерна. Провокационный прием, известный полиции во многих странах.

«Бессильный предпринять что-либо, я как бы присутствовал при аресте Гарри», — вспоминал впоследствии Леопольд Треппер.

Согласно гестаповским протоколам, Леопольд Треппер, находившийся в легковой автомашине, якобы указал на человека, которым оказался арестованный — Анри Робинсон.

Хайнрих Райзер и Гарри Пипе доставили арестованного в штаб-квартиру зондеркоманды на улицу Соссе.

В тайном отделении папки, которая была у того с собой, были обнаружены фальшивые бельгийские и швейцарские паспорта, выписанные на имя Альфреда Мериана, Генри Бауманна, Отто Верли и Альфреда Дойяна. Арестованный признался, что он является Анри Робинсоном, сотрудником советской военной разведки.

О своей деятельности он вначале ничего не говорил, но после неоднократных допросов (конечно, с применением излюбленных гестаповских методов) все-таки сообщил адрес своего отеля, где проживал до сих пор.

Отель «Колонель», улица генерала Бертрана, 4.

Когда гестаповцы обыскали комнату, в которой тот жил, то обнаружили там важные улики: копии радиосообщений в Центр, подписанных Отто, сообщения Гарри, из которых следовало, что Анри Робинсон ему подчинен. Письма Леопольда Треппера под псевдонимом «Зоммер» и другие документы.

Попытки некоторых авторов оболгать Леопольда Треппера, обвинить его в том, что он выдал Анри Робинсона и других своих соратников, не выдерживают никакой критики.

Спустя 20 лет после окончания Второй мировой войны бывший начальник парижской зондеркоманды Хайнрих Райзер, рассказывая о своих «подвигах», сказал правду:

«Я боролся против Красной капеллы еще до того, как была создана зондеркоманда. Арест четы Сокол — моя заслуга. Мы не подозревали, что они работали на русских. Думали, что речь идет лишь о группе Сопротивления, подчиняющейся Лондону. Их сразу же затребовали в Берлин. И если пытали, то в Берлине, а не в Париже... Каца арестовал лично я. Мы взяли его с помощью Райхмана, «сапожника» из Брюсселя, ему были известны некоторые адреса людей, связанных с Кацем. Я за всеми установил наблюдение, но безрезультатно. Но после ареста Большого шефа Кац словно обезумел: постоянно менял пристанище. Однажды ночью он скрывался у своей знакомой коммунистки, на которую Райхман нам уже указал.

Наблюдатели предупредили меня, и я отправился арестовать его...

Большой шеф не выдал никого из своих агентов хотя бы по той простой причине, что его об этом никто не просил. Если бы он предал их, мне, наверное, было бы об этом известно: я ведь работал там постоянно».

И, как пишет Жиль Перро:

«Райзер уселся поглубже в кресло, его жесткие глаза сузились, руки он сжал так, что побелела кожа на суставах.

— Слушайте меня внимательно, мсье. Если вы хотите что-то понять в этом деле, вы не должны верить ни единому слову, сказанному о Большом шефе в донесениях гестапо. Вы меня поняли? Ни единому слову!»

«Я присутствовал не на всех его допросах, — вспоминал бывший капитан абвера Гарри Пипе, — далеко не на всех, ведь вскоре после его ареста я вернулся в Брюссель, на службу. Но могу дать гарантию, если Большой шеф и заговорил, то не из страха перед пытками или ради спасения жизни. Он был не из таких, как Райхман или Венцель. Если бы он решил молчать, то и под пытками ничего бы не сказал, я уверен в этом... О, он был очень умен и очень тверд! Обманул нас всех!.. Треппер заговорил, это правда, но сказал только то, что было предусмотрено. Таков был его долг. Как ни странно, своим молчанием он предал бы Москву».