Боб свел меня с Шпрингером. Этот человек вызывал полное доверие. Когда он погиб, мы не знаем точно. Знаем, что приговорен к смерти был в 43-м г. Не знаю, что произошло с женой его. Ее удалось спасти. Ребенок был болен туберкулезом. Семья Боба одно время находилась под надзором гестапо. Были у него родители, которых удалось тоже спасти от преследования.
В летописи Красного оркестра Избуцкий должен занять свое место. После Гроссфогеля он был главным моим сосоздателем Красного оркестра, первым разведчиком нашей группы.
Теперь о Лесовом. Это изумительная фигура. Он русский. После Октябрьской революции он вместе с семьей ребенком был вывезен за границу, во Францию. Ему бы теперь было 65 лет. Жизнь его во Франции очень интересна. Сам пробивался в жизни. Несколько лет прослужил в лежьон этранжер — иностранном легионе. Иностранцы, желавшие получить французское подданство, могли это сделать, пройдя через легион. Их отправляли в колонии. Он несколько лет был солдатом легиона. По своей выправке, уверенности это был настоящий солдат, офицер во всем. В дисциплине, поведении и т. д. По профессии он был квалифицированным зубным техником. Он всегда искал и применял новинки в своей работе. В очень юном возрасте стал коммунистом. По характеру напоминал Аламо. Заниматься там пропагандой — для него вещи не стоящие. Надо было заниматься делами более важными. Когда начались испанские события, он вместе с женой уехал туда. Стал специалистом по диверсиям. Руководил диверсионной работой против Франко и его армии. Занимался он отправкой писем, маленьких свертков, посылок, начиненных взрывчаткой. Это все стреляло, все разрывалось. На его счету был не один офицер-франкист. Жена его жива. Зовут ее Мира. Родилась в Палестине. Дочь балагулы{140} с Украины. Я знал ее там, когда она училась в гимназии. С тех времен была активной комсомолкой в Палестине. На каждой демонстрации, когда надо было драться с полицейскими, Мира была первой. Сидела в тюрьмах, когда ей было 15—16 лет. Потом приехала в Париж. Там познакомились и поженились. Оба были коммунистами, вместе были на исключительно опасной работе. После Испании он вернулся в Париж. Мне кажется, что во время Испании он был связан с КГБ. Вероятно, ему дали указание: после Испании ждать. Он вернулся, ему удалось избежать лагеря, устроился как техник, имел свой кабинет в центре около крупного магазина «Прентан», но он рвался к активной работе. В 40-м г., когда была оккупирована Франция, он пришел ко мне и сказал, что ждать больше не может. Просил принять его в нашу группу. Летом 41-м г. отправил я депешу в Центр о том, что ко мне обратился Алекс (Александр Лесовой), дал ему характеристику и намекнул, что он работал у соседей. Запросил — могу ли я взять его на нашу работу. Ответа не было. Перед моим арестом пришел — соседи ничего не имеют против, чтобы он приступил к нашей работе. Но в это время он уже действовал в диверсионных группах в Париже. Я не хотел его отвлекать от этого дела. Когда меня арестовали, когда расшифровали первые депеши лета 41-го г., обнаружили и депешу в Центр по поводу Лесового. Тут Гиринг и другие гестаповцы набросились на меня — кто это такой. Всеми путями я затягивал ответ, путал, но в 42-м г. от испанцев они получили из Мадрида сообщение о работе Лесового в Испании. Сообщили, что арест его имеет большое значение и он любой ценой должен быть арестован. Известно, что он руководил диверсионной сетью, а часть людей из этой сети остались в Испании. Мне пока удавалось путать их, отодвигать, давать неверные адреса. За месяц до моего побега в августе 42-го г. мне уже показали его фотокарточку, знали его бывший адрес, но не знали, как к нему подобраться ближе. Но вопрос был месяца, другого. Он был очень активен в группах Сопротивления.
После своего побега в сентябре, первое, что сделал, как только нашел какое-то пристанище, немедленно через партийные связи связался с ним, чтобы его предупредить. Состоялась моя встреча с ним. Я ему сказал, какая страшнейшая нависает угроза, а он отвечает: а что делать? Сказал ему: надо немедленно уехать к партизанам куда-то на юг Франции. Он спросил: а ты что делаешь? Я ухожу в глубокое подполье в Париже. Мне иначе нельзя. Тогда он говорит:
— Но за тобой гоняются, так же как за мной. Но ты все же остаешься... Нет, я не уеду. Остаюсь здесь и перехожу в полное твое распоряжение. Смерть так смерть, я не имею права теперь от тебя уйти.
Этот человек с сентября 43-го г. до дня освобождения Парижа в августе 44-го г. был моим ближайшим сотрудником.
Через него мне удалось создать группу, которая была фактически нашей контрразведывательной группой, наблюдавший за зондеркоммандо Паннвица. Он провел очень большую работу, остался в живых, вместе встретили день освобождения. Когда вместе пробирались на Курсель, где помещалась зондеркоммандо, наткнулись на уличный бой. Восставшие дрались против танков. Там было много гранат-лимонок, а партизаны не знали, как с ними обращаться, Лесовой подошел, показал, как бросать их, и через полчаса стали бросать лимонки в немецкие танки. Нам нельзя было долго задерживаться, т. к. мы хотели пробраться на рю Курсель к тому моменту, когда дом покинут гестаповцы. Мы были там через полчаса после того, как Паннвиц со своими людьми бежал из Парижа. Мы нашли много следов, сфотографировали, отобрали некоторые документы. Все это находится в Центре.
После моего освобождения и реабилитации в 55-м г. Лесовой был первым человеком, который приехал ко мне в Москву. Он узнал, что после смерти Сталина меня реабилитировали, и весной 55-го г. открывается дверь, входит Алекс. Была большая радость. Он прожил еще долго и умер несколько лет назад. Эта был замечательный человек, герой без страха. Жена его жива, в Париже. Я отсюда не пишу, но постараюсь получить его фотокарточку. Он был очень красив, рослый. У него в Москве были родственники, к которым он и приехал. Но главное было встретиться со мной. Нас соединяла с ним очень большая дружба.
Можно бы было написать отдельную книгу, которая называлась бы «Побег». Описать бы эти два месяца с 16 сентября по 15 октября, по 22 октября, самые тяжелые дни. Задача была вновь не попасть в их руки. Когда я узнал, что старые депеши под Лионом попали к немцам — это ложь. Возник вопрос о том, чтобы Москва могла продолжать Большую игру.
Как я вел себя в это время в отношении зондеркоммандо. Прежде всего четыре письма, которые я отправил Паннвицу. Не надо забывать, что по меньшей мере 20 человек с момента моего побега до освобождения Парижа помогали мне в этом, рискуя своей жизнью, чтобы наше Сопротивление, борьба имела дальнейшие результаты.
После побега есть два этапа в моей работе. Бежал я 15 сентября, наиболее тяжелым было время до 22 сентября, когда мне пришлось сменить пять квартир, когда уже гестапо гонялось за мной. 23 сентября я наконец осел в местности в Бург ля Рен в доме для престарелых. Затем была передышка в три недели, 15 октября была арестована мадам Мэй. Здесь снова наступает трагическая неделя. Не только я остался на улице, но под непосредственной угрозой оказалась вся семья Спааков. В воскресенье, 15 октября, когда в пять часов я узнал, что Мэй не вернулась, значит, арестована, я делаю маневр, который отвлекает немцев.
Знал, что она дала им свой адрес, как с ней условились на случай ее ареста. Сюзан Спаак была связной. В тот же день в 8 вечера я возвращаюсь из Бург ля Рен в Париж, захожу на квартиру Спаака, даю сигнал немедленно уходить из дома. Дома был только муж Сюзан Спаак, она была с детьми вне Парижа. Спаак сначала сказал, что это невозможно, что гестапо могло угрожать арестом. Все же он пошел на вокзал, всю семью удалось спасти. А для меня началась трагическая неделя, когда я как фольксдойч четыре дня и ночи слонялся по всему Парижу и не мог пойти по адресам, боясь навести гестапо на их след. Это были самые ужасные дни. Провел бессонные ночи, была ночь, как рассказывал, в публичном доме и проститутка поняла, что скрываюсь от немцев и не выдала меня. Я сидел у нее, и у меня не было сил, чтобы не заснуть.
