Отец, прости меня и молись за свою несчастную Джан».

Лист дрожал в руках старого врача. Он заплакал. В тот день плакали в гареме все. Плакали сестры Джан, взрослые, а еще больше — маленькие. Плакали отцовские жены. Плакали служанки. Негры-евнухи, и те выли по своему обычаю, раскачиваясь всем телом.

Пока жива была Джан, завидовали ей и сестры постарше, и жены. Знали, что отец любит ее больше всех. Придет в гарем — первым долгом в комнату Джан. И что в ней такого, чем она их лучше?.. Только что книги читает, как мулла. Но не стало девушки — и все добром поминают ее: веселая, ласковая, никому не делала зла. А теперь и тело загубила, и душу. Не быть ей в раю вместе с праведниками, не ходить по берегам медовых ручьев, где жемчужины вместо песка, а из земли сочится иссоп и мирра. Не отдыхать в тени дерева жизни, которому конца края нет — лошадь не проскачет за сто лет. Бедная, бедная Джан…

Всюду по комнатам сидят женщины, девушки, девочки. Плачут горько, причитают. Бедная, бедная Джан… Попадет ее душа в пещеры преисподней и будет томиться там вместе с гяурами, еретиками и убийцами.

И все из-за няни — стоила того рабыня!.. Забыли уже о том, как жалели Джан пять дней тому назад, когда утонула Олыга.

Жалобно скулила собака принцессы — не приходит госпожа, нет ее… Ручной ибис Джан напрасно цокал у дверей ее комнаты.

Попугай нахохлился и молчал. Все утро сидел голодным, а потом опять ему дали не тех орехов, к которым он привык.

Трупа Джан действительно не нашли, хотя трое суток искали днем и ночью. Дворец обшарили от подземелий до чердаков. Осмотрели все закоулки сада, беседки, гробницу Зейнеб. Переметали стоги сена и запасы соломы на скотном дворе. Вычерпали воду из колодцев.

Часовые клялись, что через ворота дворца принцесса не проходила. Пришлось им поверить — двери гарема, как всегда, были заперты на три замка.

Осмотрели на всякий случай калитку в задней стене гаремного сада. Тоже оказалась запертой. Ключ нашелся в ларце умершего евнуха Ибрагима. На сухой земле — и в саду, и за оградой — разглядели едва заметные следы босых женских ног, но оказалось, что пока был жив Ибрагим, через эту калитку дважды в неделю выпускали прачек, полоскавших белье в Евфрате.

Сестры Джан решили, что свое любимое ожерелье она унесла в могилу. Собирались разделить между собой чудесный жемчуг, но сколько ни искали, найти не смогли.

Служанки толковали о том, что принцесса Джан либо провалилась сквозь землю, либо улетела на ковре-самолете. Начальник дворцовой стражи предположил, что в своих книгах она вычитала секрет волшебного напитка. Выпила его и стала невидимой. Так невидимкой и проскользнула между людьми, когда открыли двери гарема. Каждый думал по-своему, и каждый говорил свое. Молчал один старый хаким. В волшебные напитки и ковры-самолеты он не верил. Зато знал наверное, что евнухи умерли от яда, а сердце Джан билось спокойно и ровно, когда она рыдала и рвала на себе волосы.

«Странно, очень странно»… — думал хаким, но никому ничего не сказал. На то он и был не просто врач, а врач, прослуживший всю жизнь во дворце.

В сентябре Евфрат кое-где переходят вброд верблюды. В конце апреля — он широкая, многоводная река. Желтая мутная вода, затопив прибрежные луга, быстро бежит к югу, унося кучи тростника, не на месте сложенные бревна, кизяк и всякую грязь, накопившуюся за зиму. Нелегка в это время переправа у Анаха. Течение далеко относит круглые лодки — гуфы, сплетенные из ивняка и облитые горной смолой. Ночью никто не отваживается пускаться в путь по сердитой реке.

Заметь люди, что глухой ночью по Евфрату плывет гуф, они, наверное, приняли бы его за наваждение шайтана. Но лодки не видел никто. Было так темно, что спускайся по реке хоть весь флот Синдбада-морехода, и его бы не заметили до самого рассвета.

На воде было свежо. Джафар, завернувшись в черный абайе, подгребал широким, коротким веслом, следя за тем, чтобы тяжелую лодку не прибило к берегу.

Уставшая Джан, тоже закутанная в плащ, спала, положив голову па плечо няни. И Олыга дремала, сидя на тюке с вещами, старательно завернутыми в дерюгу.

В круглой лодке было тесно, ноги затекали, но столько волнений было за последние дни, что няне это ночное путешествие казалось отдыхом.

Джафар думал об одном: уплыть как можно дальше от Анаха, пока не станет светать. Сначала он держался поближе к камышам, но там течение было медленным. Пришлось вывести лодку почти на середину Евфрата. Течение подхватило ее и понесло. Путники уходили на юг быстрее, чем рысит хороший верблюд. Вода грозно шумела, покачивая гуф. Джан и няня продолжали дремать. Джафар знал, что, налети гуф на подводный камень, лодка разобьется, как глиняный кувшин, но он твердо надеялся, что Аллах этого не допустит. Не будь его помощи, им бы не удалось и сесть и гуф.

Уверенность Джафара в том, что всемогущий покровительствует беглецам, была бы еще сильнее, если бы он знал все до конца. На самом же деле он не знал почти ничего. По-прежнему не знал и того, что его возлюбленная — дочь эмира анахского. Джан решила, что так лучше. Когда-нибудь признается, но не сейчас. Пусть Джафар привыкнет к ней.

Когда принцесса решила, что надо бежать, она опять подождала вечера и все начистоту рассказала няне. Джан не ошиблась, думая, что та не отваживается спросить ее о самом главном. После смерти евнухов Олыга несколько дней посматривала на свою питомицу жалкими глазами. Все еще надеялась, что, быть может, Джан осталась девушкой. Тогда все хорошо, все забудется, и она, Олыга, до конца своих дней проживет так, как жила до сих пор. Умная ведь Джан… Ну, бегала там на берег, целовалась, обнималась — дело молодое, понятное, но могла же она соблюсти себя…

И вот настал тот вечер, когда няне пришлось узнать правду.

Было поздно. Она уже пожелала Джан спокойной ночи, собиралась уйти, но принцесса вдруг обняла ее и сказала глуховатым, словно не своим голосом.

— Няня, останься… Мне нужно с тобой поговорить…

У Олыги подкосились ноги, и по спине прошла ледяная дрожь. Поняла сразу, что жизнь снова рушится, как семнадцать лет тому назад. Слова Джан падали, будто тяжелые камни. Сказала, что ей остается либо умереть, либо бежать, а бежать она может только вместе с Джафаром и няней — иначе замучат обоих.

Олыга сразу согласилась на все. Взялась предупредить Джафара. Сказала юноше, что его возлюбленной грозит великая беда. Она не простая девушка и совсем не ее племянница. Отец Эсмы — важный человек, дворцовый казначей. Евнухи как-то дознались, что она ночью уходила из гарема на берег. С кем встречалась, пока не знают, но доберутся и до него — Джафара. Надо бежать, пока казначей не вернулся из Багдада — иначе всем троим смерть.

И Джафар тоже понял сразу, что старая жизнь кончилась. Надо начинать новую. Он не испугался. Ходил гордый и радостный. Товарищи снова начали осторожно подсмеиваться. Клад он нашел, что ли?.. Хотелось сказать — да, клад, такой клад, который дороже всех сокровищ Али-Бабы.

Няня понемногу выносила под плащом нужные вещи. Джафар прятал их в пещерке на берегу Евфрата, в получасе ходьбы от Анаха. Место было очень глухое. Приходилось без дороги продираться сквозь чащу кустарников. Там же укрылась и сама няня после того, как она будто бы утонула в Евфрате. Джафар носил ей пищу.

Он тоже готовился исчезнуть. Хозяин не запрещал ему ловить рыбу до поздней ночи. Пастух опять работал исправно. Рано утром всегда был на месте и только позевывал иногда от усталости. В рыбную ловлю, правда, гуртовщик верил плохо, но в это дело не вмешивался. Посмеивался про себя — пропадает, наверное, Джафар у какой-нибудь христианской девки. Пусть себе… Не быть же одному такому парню. Хозяин не удивился и просьбе Джафара отпустить его на три дня к товарищу в дальнюю деревню. Что-то раньше не слыхать было о таком товарище, но Аллах с ним — пусть идет.

И Джафар в условленный с няней день ушел. Переправился на ту сторону Евфрата, прошел далеко вверх по берегу реки, высмотрел лодку-гуф получше. До сих пор ничего не крал. Помнил завет матери: «Расти, мой мальчик, честным». На этот раз, чтобы спасти свое счастье, пришлось решиться на кражу, Ночью угнал гуф мимо Анаха и спрятал его в камышах, недалеко от пещерки, в которой второй день в тоске и страхе томилась мнимая утопленница Олыга. Джафар, снова переправившись на другую сторону, купил себе новый абайе. Старый плащ обильно полил бараньей кровью и, не доходя до деревни, где у него будто бы был приятель, в сумерках положил окровавленную одежду на лугу возле самой дороги. Не заметить нельзя. Кого-то здесь убили, а куда делся труп, неизвестно. Должно быть, увезли. Узнает и хозяин об этой находке. Пропал пастух Джафар. Убили…