А, собственно, почему бы нет?

Стиснув горячую трубку, Валера нажимал кнопки. Палец работал, как чу-жой. Телефону было все равно, он еще не такое слышал: сверкали отполиро-ванные цифры, ноль ярче других. Что у них у них сейчас, семь утра? Длин-ные гудки текли по проводу, выскальзывали из клетки, неслись на восток, последовательно ныряя в немыслимые, один гуще другого, клубки медного спагетти; мудрый краб ходил по трансатлантическому кабелю, слушая свист гигабайтов; щелкал старый мытищинский коммутатор, уже много раз переб-расывавший заморские звонки по привычному адресу; в прихожей на зерка-ле дрожал солнечный блик, гуляла пыль по лучу, – и на полочке, на желтой кружевной салфетке, оживал безотказный вэфовский аппарат.

Невыносимо. Что я ей скажу? Восьмой гудок. Не может же она так креп-ко спать? Девятый, десятый… Ха, спать! как бы не так! Ее нет дома, понял? Все очень просто: прощаются, голубки!

Шваркнув трубкой, Валера прошелся по клетке, перешагивая спящие ноги, шлепая воображаемым хвостом. Ладно, пустое, обрезки ситуации… Забыли, смотрим в будущее, все на мази.

Ящер наблюдал за ним, лениво массируя ребра крокодильей рукой. Чер-тов зверинец! Валера хрустнул пальцами, подошел, сел рядом на корточки.

– Ну, а что насчет любви? Вы про демонов говорили. А можно служить не демону, а человеку?

Женщине, например? Ящер задействовал глаза. Вы что же, женаты?

– Почему непременно… – Валера смутился. Царапнуло странное чувство, словно догадка: Наташку не следует вмешивать в разговор. – Я не про себя, а просто… Бывают, скажем, матери-одиночки, для них самое важное – ребенок.

Можно, конечно. Взгляд Ящера потух, в голосе скрипнула скука. Демон не всегда впрямую управляет. Тут тоже цепочки выстраиваются:

один человек служит другому, другой третьему. Но последний всегда слу-жит непосредственно процессу… В случае с матерью, кстати, еще вопрос, кто кому служит. Женщина отдается демону материнства, ребенок для нее лишь идол, объект ритуального поклонения, причем объект универсаль-ный, индивидуальные характеристики несущественны.

– Хм… А сам ребенок?

Ну, ребенок еще не созрел. Еще не выбрал судьбу. Впоследствии, что-бы уйти от роли идола, ему придется присягнуть кому-нибудь достаточно сильному. Либо дождаться, когда мать, э-ээ… сменит хозяина.

Коридор заполнился шумом: к двери шла студенистая хозяйка, за ней гуськом – свежая партия в наручниках. Люди засуетились, заерзали по лавкам, выбирая хорошие места.

Если колбасу смазать майонезом и горчицей вполне съедобно. А напи-ток просто удивительный, фруктовый компот, что ли? Хоть добавки проси! Валера ссыпал крошки из пакета на ладонь, слизнул без остатка. Старая студенческая истина: недостаток сна компенсируют калориями. А поспать толком не вышло.

Ползучее время давно перевалило в среду, население клетки несколько раз менялось, знакомые лица ушли – и Принц, и Ящер, и засидевшийся за-дохлик с татуировками, фамилию которого, как оказалось, выкликали и раньше, пока он спал. Вокруг возились новые фигуры: молчаливые, одина-ковые, словно сгустившиеся из №acdaac. Кто дремал, кто болтал. Двое отжи-мались, как машины – попеременно, очевидно, на спор. Из-под лавки выб-рался заспанный негр, его футболка и волосы были увешаны пылью, дви-жения напоминали собачьи. Усевшись на унитаз, он натужно булькнул-завоняло так отвратительно, что клетка охнула. Один из отжимавшихся по-дошел и без лишних слов треснул его по морде – не крепко, в самый раз. Негр – тоже молча – натянул штаны и улез опять под лавку.

Валера смотрел на происходящее через зеленоватое стекло, ему было уже на все плевать. Усталость звенела, черная дрема порхала над головой, иногда задевая крылом эти касания вызывали сладкую щекотку, как на качелях. Он закрыл глаза и попробовал медитировать; №acdaac обнимал невраждебно, словно знакомясь: смотрел безглазо, дышал хлоркой, иногда лязгал железом – в ответ начинали бурлить голоса. Голоса…

Валера очнулся, протер глаза: люди вокруг суетились, у двери выстроилась очередь. Толстуха выкликала имена. Точнее, одно имя, снова и снова. Он не сразу узнал в возмутительно исковерканном трехсложии свою фамилию.

Беседа с безликим адвокатом, живущим, как жук, в узком окошке; ожи-дание в громадном сводчатом зале суда, когда в окна грянуло забытое солн-це, и сразу вспомнилось, какое это счастье; грозные, как на гравюре, брыли судьи; казенная скороговорка секретаря, огласившего божественно мягкий, так что даже возникла мгновенная эйфория, приговор (засчитать предварительную отсидку за наказание); обретение отнятых ключей и прочего кар-манного добра, – вся процедура не заняла и двух часов.

Валера стоял на ступенях, спиной к массивным створкам бегемотьего ануса. Последние волокна №acdaac трепал холодный ветер, глаза резал дневной свет, и слово «свобода» играло радугой свежих смыслов на нике-лированных выступах ноября.

Он повел плечами, впитывая мир: звуки, цвета, выхлопную копоть. Солнце запуталось в облачной вате, город поблек, словно цветовой схеме приглушили контраст и подняли насыщенность. Был пятый час вечера. По улицам рыскали хищные такси – желтые внимательные рыбы. Организм оцепенел: голода не было, даже спать толком не хотелось. Хотелось утонуть в просиженном диване, включить телевизор… Но расслабляться было не время, еще оставалось главное – проверить автоответчик. Ну, не будем отк-ладывать. И телефон как раз рядом.

Пароль автоответчика обнаружился на положенном месте, в заново об-ретенной записной книжке. Единичка – новые сообщения. Пустота. Писк и шорох. Странно… Почему она не позвонила? Что у них стряслось? Фред-ди тоже не отвечал. Оставив ему краткий привет, Валера нехотя набрал ра-бочий номер предателя Джимми. Тот отозвался сразу, с отвратительным энтузиазмом, за которым, очевидно, пряталось чувство вины. Он уже пого-ворил с Фредди, которого выпустили сегодня утром; условились встре-титься через час. Про тюрьму послушать, могильники отдать. Пива попить. День-то сокращенный. Где-нибудь в центре, присоединяйся!

Валера отказался, повесил трубку. Подойдя к бордюру, поднял руку навстречу желтым рыбам.

Квартира пережила трехдневную разлуку легко – похоже, вообще ниче-го не заметила. Посудный жир подсох, пыль опушилась. Над помойным ведром барражировали дрозофилы. В туалете – ч-черт1 – горел свет, Вале-ра злобно шлепнул выключателем, но еще пару минут донимало ощущение, похожее на зубную боль.

Фронт работ не внушал тревоги, главным врагом был беспорядок, празд-ник разбросанных одежд. Ненавистное занятие: отделять чистое от козлищ, стирать, складывать… Ну, отступать некуда, к завтрашнему утру, как ни крути, все будет сверкать, как в операционной. Да, не забыть поменять пос-тель. Постель… Что же там случилось, почему Наташка не позвонила? Лад-но… Валера вздохнул и полез за стиральным порошком.

Через каких-нибудь полтора часа – кто бы мог подумать! – хаос был ес-ли не ликвидирован, то по крайней мере крепко напуган и принужден за-нять круговую оборону. Чистая посуда аккуратно сохла на полке, в ванной пахло сосновым лесом, а Валера, елозил враскорячку по линолеуму – бо-сой, с закатанными до колен штанами, – оттирал грязь. В подвальной пра-чечной, в сушилке, поджидало чистое белье. Надо его, кстати, забрать, а кухню после домоем. И Наташке еще раз позвонить. Нужно же, в конце концов, убедиться, что все по плану! С проклятым «Аэрофлотом» что угод-но может случиться.

Когда Валера вернулся с бельем, на автоответчике моргала лампочка. В ушах снова запрыгали красные молотки. Он швырнул корзину на диван. Подошел. Нажал кнопку.

– Пшшшш… Валер, это Наташа. Привет. Ты извини, пожалуйста… Опять автоответчик, ну ладно. В общем, мы с Игорем поговорили… Нес-колько раз даже говорили. М-да… У него, знаешь, на работе сейчас подвиж-ки хорошие, они объект сдали на Новословбодской, фасад по его проекту, об этом даже передача была. Ну, и свободное время появилось. И с папой у меня тоже… его ведь выписали, ты знаешь. Ну вот… Я тебе на мобильный вчера звонила, ты не отвечал. Ну, в общем, мы поговорили…