Обзаведясь заокеанским паспортом, Б. Г. Закс тут же уверовал в свой особый статус очевидца, а еще больше — в миссию научного консультанта-комментатора некогда увиденного.

В «Американских мемуарах» Закс не обошел своим всеохватным разумом ни одного болезненно-драматичного момента в судьбе А. П. Гайдара — от развода с матерью Тимура, Л. Л. Соломянской, до хакасских событий, о которых не имел ни малейшего понятия!

И не дал ни одного грамотного или хотя бы внятного объяснения.

С наслаждением роясь, как говаривал Владимир Маяковский, «в… окаменевшем дерьме», Закс подвел нас в первую очередь к волнующей и всегда для России актуальной теме: «Как пил водку Аркадий Гайдар?» Однако, прежде чем поделиться уникальными воспоминаниями, Борис Германович продемонстрировал свою энциклопедичность.

«Мне пришлось за мою долгую жизнь (Заксу в момент написания «Американских мемуаров» было 79 лет. — Б. К.) иметь дело со многими алкоголиками — запойными, хроническими и прочими. Гайдар был иным: он зачастую бывал "готов" (что означало «в доску пьян». — Б. К.) еще до первой рюмки…»

Великий пьянолог не сумел, однако, объяснить, каким образом молодой, необыкновенно физически сильный и в целом абсолютно здоровый человек, не прикасаясь к бутылке или рюмке с вином, не вдыхая никаких секретных паров, то есть не испытывая внешних воздействий, вдруг мгновенно превращался в сильно охмелевшего, готового рухнуть на пол человека?

Проницательному мемуаристу не пришло на ум, что подобное состояние могло быть не связано с алкоголем; что это, скорее всего, было одним из проявлений его болезни, которая давала о себе знать когда и где попало.

Вместо собственного объяснения загадочного явления Закс предложил нам такое: «врачи (которые лечили Аркадия Петровича. — Б. К.) вывели заключение: алкоголь — только ключ, открывающий дверь уже разбушевавшимся силам».

Заявление медиков (а памяти Закса можно доверять) оказалось еще бестолковее и безграмотнее, чем рассказ самого Бориса Германовича.

Что водка способна снимать нравственные, эмоциональные, «гастрономические», сексуальные, речевые тормоза, известно давно. Не ясно только, о каких силах шла речь? Отчего они начинали буйствовать? И какое отношение загадочные силы имели к мгновенному хмелению Гайдара без единого глотка вина?

Проблема заключалась не только в том, что предложенная врачами и Заксом «научная» версия на самом деле не имела вразумительного, то есть физиологического, обоснования ни с точки зрения европейской, ни с точки зрения народной медицины. Это бы еще можно было пережить.

Беда заключалась в том, что на основе своей безграмотно-«силовой» гипотезы те же врачи Гайдара и лечили. Причем самыми болезненными, я добавил бы, садистскими способами.

В феврале 1941 года, в канун войны, Гайдар писал главному редактору Детгиза Г. С. Куклису, что лечат его инсулином. «Это какой-то очень крепкий медикамент, от которого малодушные люди теряют сознание. Я не терял ни разу»[76].

Инсулин — это гормон поджелудочной железы. При его дефиците в крови человека накапливается сахар, который не может поступать в мышцы. Введение инсулина на несколько часов нормализует этот процесс.

Но если тот же самый инсулин «вколоть» гормонально здоровому человеку, то, как объясняют медики, «головной мозг и спинной начинают испытывать острый недостаток глюкозы… Результатом этого бывает острое нарушение деятельности мозга — инсулиновый или гипоксический шок».

Гипоксия — это кислородное голодание всего организма. В данном случае — искусственно созданное. Шок — «тяжелая общая реакция организма на сверхсильное, в особенности, болевое раздражение». Шок «может привести к смерти».

В начале 40-х годов уже входила в практику садистская шоковая терапия. Ее подробное описание содержится в романе Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки». Особенность шоковой терапии, а главное — удобство ее для медиков состояли в том, что подобное лечение не требовало кропотливой работы. Не было нужды в тщательном исследовании больного. Врачи вводили организм в состояние, близкое к полному его разрушению, почти предсмертное. Борясь за выживание, организм пускал в ход свои стратегические резервы, сохраненные на случай смертельной опасности[77].

За счет такой противоестественной встряски, сравнимой с автомобильной катастрофой, пожаром, пребыванием под бомбежкой и завалами, организм больного недомогание побеждал или хотя бы ослаблял. То, что люди на минувшей войне редко страдали «домашними» болезнями: язвами, гастритами, бессонницей, бронхитом и т. п., тоже было следствием шоковой терапии, только уже окопной.

На проведение подобного рода лечения в условиях клиники в прежние времена требовался документ — согласие больного или его родни. Нередко, получив дозу инсулина, больной попадал в морг.

Аркадий Петрович соглашался на любые способы оздоровления. В письме из больницы к А. Я. Трофимовой он делился: «Вылечиться нужно во что бы то ни стало и ценой чего угодно. События кругом надвигаются величественные и грозные. Нужно как можно скорее и больше накопить здоровья, знания и сил…»[78]

В этих строках — ясность и глубина мысли. Несгибаемая воля и телесная мощь.

Коль скоро наш «пьянолог» Б. Г. Закс и врачи, которые пользовали Гайдара, не сумели объяснить, что происходило с их пациентом, какие внутри него бушевали электрические или механические силы, мне придется это сделать вместо них.

То, что Гайдар, случалось, хмелел, даже не прикоснувшись к рюмке, что его движения и речь начинали внезапно походить на поведение пьяного, не было следствием вдыхания водочных или иных паров. У Гайдара начиналось достаточно редкое явление: рассеянное спазмирование сосудов головного мозга.

Спазмов было недостаточно, чтобы полностью отключилось сознание, но при этом частично тормозились и как бы готовились заснуть сразу несколько зон и центров мозга, которые отвечали за координацию движений, самоконтроль и речь.

Таким образом, шоковая терапия, усиливая голодание всех внутренних органов, производила действие, обратное тому, в котором нуждался организм Гайдара.

Можно только удивляться многократному запасу здоровья Аркадия Петровича, если при таком лечении он остался жив, а мозговые клетки его не разрушились.

Гайдар оказался проницательнее Закса (что было не трудно) и мудрее лечивших его медиков. В отличие от них Аркадий Петрович интуитивно понимал механизм процессов, которые происходили в его мозгу. На основе своих ощущений Гайдар догадывался, что это связано с ухудшением кровоснабжения головы. Вот почему еще в самом начале болезни, в 1920-е годы, он потянулся к спиртному. Водка служила для него сосудорасширяющим средством. Объяснять это кому бы то ни было Аркадий Петрович не хотел. Если человек просто пьет — это знакомо и привычно. Если человек лечится водкой от тяжкого недуга, полученного на войне, это уже странно. Это настораживает.

Нынешние специалисты по сердечно-сосудистым болезням, располагая громадным арсеналом новейших фармакологических препаратов, без всякого смущения пользуются уникальным открытием, которое в конце 1920-х годов самостоятельно сделал писатель с четырехклассным образованием. Кардиологи как бы полуофициально, интимно, со смешочками, ссылаясь на опыт народной медицины, рекомендуют своим пациентам пить ежедневно от 30 до 100 граммов водки (или для приличия — коньяку) в качестве средства, поддерживающего тонус кровеносных сосудов.

Что Гайдара к граненому стакану толкала болезнь, а не потребность организма в спирте, свидетельствует то обстоятельство, что в спокойные, здоровые периоды своей жизни он полгода и более не притрагивался ни к вину, ни к водке.