Что касается остальных пунктов обвинительного заключения, он отрицал, что когда-либо лично получал «секретную» информацию, объясняя, причем с особым напором, что основной смысл его работы в Соединенных Штатах заключался в сборе «информации общего характера» и «налаживании контактов».

Он сообщил, что его поездка в Нью-Гайд-Парк, штат Нью-Йорк, как и вояж Хейханена в Куинси, Массачусетс, имели целью установить присутствие «отдельных лиц» в упомянутых городах. Однажды они с Хейханеном вместе отправились в Атлантик-Сити, чтобы составить отчет о публичной выставке предметов, пострадавших в результате атомного взрыва.

Как он добавил, ему ничего не известно ни о каких возможных доказательствах его передачи информации в Россию, которой якобы обладали американские власти. Единственная часть обвинительного заключения, имевшая к нему хоть какое-то отношение, состояла в соучастии в заговоре – обвинении обширном, как паутина. Хейханен, заявил Абель, действительно передавал по радио информацию в Россию, но полковник отказался сообщить какие-либо подробности.

Пятница, 6 сентября

После обеда я встретился с Томасом М. Дебевойсом – возможным пополнением нашей команды. Он окончил юридический колледж в Колумбии и несколько лет состоял штатным сотрудником прокуратуры Манхэттена. Он происходил из старой нью-йоркской семьи, члены которой на протяжении поколений отличались на поприще юриспруденции.

Дебевойс практиковал затем в Вудстоке, штат Вермонт, родном городе его жены, а сейчас готовился к экзамену для зачисления в Ассоциацию адвокатов Вермонта. С подробностями дела Абеля он был знаком по газетным публикациям. Оно заинтересовало его, и Томас высказал готовность поработать с нами несколько месяцев за чисто символическую плату, которая покрывала бы только его реальные накладные расходы. Мне Дебевойс пришелся по душе. Он был полон энтузиазма, но обладал и завидным здравым смыслом.

Мы втроем заново детально разобрали дело и решили, что новейший член нашей команды должен немедленно заняться библиотечными изысканиями, чтобы попытаться найти основания утверждать: арест Абеля в номере 839 отеля «Латам» утром 21 июня был произведен с нарушениями положений конституции США.

Понедельник, 9 сентября

Утром я отправился в Атлантик-Сити, чтобы прочитать лекцию для сотрудников компаний, занимавшихся страхованием жизни, о юридических проблемах, возникших в результате сравнительно недавнего развития атомной энергии в США в мирных целях. Договоренность об этом была достигнута еще весной, задолго до начала моей работы над делом Абеля.

Только около 16.00 мой автобус прибыл обратно в Нью-Йорк, и я поспешил в наш офис в центре города. Там я обнаружил своих товарищей, с тревогой дожидавшихся меня. Они походили на двух прокуроров, которые только что поймали преступника с пятью фунтами героина или обнаружили свидетеля убийства. Оба говорили одновременно, но об одном и том же: арест Абеля и его имущества в отеле «Латам» определенно противоречил конституции Соединенных Штатов.

Если мы были правы, то никакие улики, захваченные в отеле «Латам» или в студии на Фултон-стрит, не могли использоваться в уголовном деле. Более того, поскольку значительная часть таких улик уже предъявлялась большому жюри, обвинительное заключение тоже перечеркивалось как основанное на доказательствах, добытых «недобросовестным путем». Короче говоря, дело, заведенное властями на Абеля, грозило попросту развалиться.

Мы уселись, я взял на себя роль мирового судьи, который выслушивал поочередно двух юристов и задавал им каверзные вопросы. Они твердо держались своих позиций. Мы несколько раз перебрали все факты по отдельности и случай в целом. Уже стемнело, и из окон офиса мы могли видеть внизу под нами огни, высвечивавшие форму Бруклинского моста и транспортный поток, двигавшийся в обоих направлениях по Ист-Ривер-драйв. На противоположном берегу реки находилось здание федерального суда, студия на Фултон-стрит и мой дом, где за остывавшим ужином меня дожидалась семья.

Под конец я позволил себе согласиться с их выводами.

Вторник, 10 сентября

Я поднялся необычайно рано, чтобы переработать черновик письменных показаний Абеля с детальной историей его ареста. Переделку я начал поздно вечером накануне. Эти свидетельства теперь должны были послужить основанием для нашего обращения о признании недействительными всех улик против полковника, захваченных при аресте.

Я переписал и отредактировал их так, чтобы они выглядели четкими, ясными и немногословными. Прилагательные я оставил только для описания погодных условий 21 июня и цвета чемоданов Абеля. Заявление основывалось на всем, что мне рассказал Абель, особенно на том, что он сообщил мне в пятницу: «Примерно в 7.30 утра в пятницу, 21 июня, меня разбудил стук в дверь. Поскольку ночь выдалась жаркой…»

Изложенная сжато и стильно история стала напоминать рассказы Хемингуэя. Поскольку методы, использованные правительственными агентами, применялись для захвата предполагаемого вражеского шпиона, рядовой обыватель не был бы ни встревожен ими, ни шокирован. В таком случае, посчитал бы он, цель оправдывает средства. Однако наши законы и конституционные гарантии одинаково распространялись на всех, включая таких подозреваемых, как Абель.

Правительственные агенты арестовали человека в его жилище и завладели всей его собственностью, не имея ордера ни на арест, ни на обыск помещения. Затем они втайне от всех доставили его в охраняемый лагерь для перемещенных лиц в Техасе и продержали там сорок семь дней, пять из которых без всякой связи с внешним миром, – все эти факты представлялись классическим образцом противозаконных действий, конец которым была призвана положить четвертая поправка к конституции США.

Четвертая поправка дает конституционные основания для каждого человека считать собственное жилье «своей крепостью». Она гарантирует:

Составляя черновик письменных показаний Абеля и размышляя над возможными последствиями его оглашения, я обнаружил, что испытываю смешанные чувства по поводу того, что совершили власти. Безусловно, стране необходимы сильные органы контрразведки, но нельзя приносить им в жертву наши конституционные права и традиционные свободы.

Если бы существовали обоснованные основания подозревать, что Абель, иностранец, незаконно находящийся в стране, являлся советским шпионом, меня бы не обеспокоил его арест по ордеру на депортацию, содержание в течение должного периода без связи с внешним миром, а в случае отказа «сотрудничать» – изгнание через мексиканскую границу. Однако, пойдя по пути секретной контрразведывательной операции, не имея официального ордера на арест или на обыск, намеренно начав рискованную партию в уверенности, что Абель в итоге пойдет на сотрудничество, власти, проиграв свою ставку в игре, решили затем игнорировать все происшедшее ранее и попытались обвинить Абеля в тяжком преступлении, караемом смертной казнью, в открытом суде. Это стало насмешкой над всеми нашими «надлежащими процедурами исполнения закона».

Две дороги, из которых одна помечена указателем «Секретность», а вторая «Законные юридические процедуры», вели в далеко расходившихся друг от друга направлениях.

Я полагал, что нам удалось найти самый важный аргумент, какой можно было привести в защиту Абеля. Мною принцип был хорошо усвоен, поскольку его в качестве решающего довода привел генерал-майор «Дикий Билл» Донован в начале 1945 года[8]. Президент Рузвельт предложил ему разработать послевоенный план создания Центрального разведывательного управления, которое взяло бы на себя функции распускаемого УСС. Когда генерал Донован руководил мною как советником по юридическим вопросам при составлении плана, он неоднократно подчеркивал необходимость четкого разделения прав секретной разведки и контрразведки на международном уровне и наложения конституционных ограничений на операции правоохранительных органов внутри США. Он считал, что любая попытка объединения всех этих функций в рамках единой организации будет представлять опасность для демократии, поскольку искушение использовать «эффективные» методы расследования неизбежно приводит к возникновению гестапо.