– По ходу, ты нормального языка, в натуре, не понимаешь, сявка. Будь по-твоему, козлик! – процедил Калмык и, оперевшись на колено, с размаху припечатал свой кулак к челюсти Макса. У того даже зубы сбрякали навроде живых кастаньет.
Оба вскочили на ноги. Калмык, скорее всего просто чтоб запугать молодого неопытного противника, хищно-угрожающе оскалившись, вытянул из-за голенища сапога финку. Полированное лезвие ее не блестело – было покрыто мутными разводами запекшейся крови недавно заколотого поросенка.
– Ну что, «баклан»? Пощекотать?!
– Дешевка! Ты только с перышком смелый! – вскрикнул, как всхлипнул, Макс, затравленно глядя на запятнанный клинок.
Он довольно-таки резво отпрыгнул назад – может, испугался, а может, ему просто категорически не нравилась эта перспектива – смешать свою личную кровь со свинячьей. Хотя он был и не еврей.
Красная морда Калмыка аж побелела от ярости.
– На, держи! – он швырнул финку под ноги Максу. – Я такого фраера сопливого и голыми руками уделаю! Даже перо тебя не спасет! Им работать еще уметь надо!
Калмык, приплясывая, как заправский боксер, делая ложные выпады то левой, то правой клешней, стал азартно наступать на Макса, беспорядочно махавшего перед собою поднятым с земли ножом.
– Завязывай дурью маяться! – рявкнул Ягода, пытаясь вернуть ситуацию в управляемое русло.
Но уже было поздно.
Калмык, сделав ложный выпад вправо, тут же прыгнул в противоположном направлении, метя левым кулаком в голову Макса. Но он где-то явно просчитался. Его желторотый противник тоже шарахнулся влево и оказался буквально в объятиях Калмыка.
Два тела, слившись, на мгновение замерли, как в любовном экстазе. Но вот ноги Калмыка подломились, и он тяжело рухнул на землю, вытаращив в небо уже бессмысленные, пустые глаза. Пару раз глухо всхрипнув, затих.
Из груди мертвого поселенца торчала красивая наборно-разноцветная рукоятка, смотревшаяся со стороны этаким совсем неопасным сувениром. Впрочем, это и был сувенир, но специфический, лагерной работы – с тринадцатисантиметровым, бритвенно заточенным жалом.
Посеревшее лицо Макса мелко студенисто подрагивало. Испуганно-удивленный его взгляд, блуждая, остановился на закаменевшей у костра фигуре Ягоды.
– Я не хотел... Гадом буду!
– И что же нам теперь делать прикажешь? На раскрутку идти? – с враждебными нотками в голосе поинтересовался Ягода, машинально обозревая исподлобья окрестности на предмет обнаружения нежелательных свидетелей происшедшего.
– Я все возьму на себя! – истерично заверил Макс, зачем-то суетливо расстегивая и снова застегивая пуговицы своей засаленной телогрейки. – Ты лишь свидетелем пойдешь! Гадом буду!
«Так я тебе и поверил! – зло подумал Ягода, немного успокоившись отсутствием поблизости посторонних глаз. – Отрезвеешь, сука, чуток и враз вкуришь, что на меня «мокруху» повесить как дважды два! Судим по тяжкой, нож мне принадлежит – твоему слову легкостатейника менты поверят без базара, а моими показаниями просто подотрутся!»
Но он промолчал, покусывая губы и быстро прогоняя в голове план дальнейших действий, которые могли бы спасти его от верной «раскрутки» – добавочного срока за убийство, совершенного даже не им.
– Хватай-ка жмурика за ноги! – приказал Ягода, приняв решение и беря за плечи мертвого приятеля.– Тащим в свинарник!
Макс подчинился безропотно, наверно, все еще плохо воспринимая действительность. Оно и понятно – маячила в мозгах, начисто все заслоняя, мысль о своей загубленной жизни. Должен был через полгода освобождаться, а вместо этого светит уже лет пять «строгача». Трешка – самый минимум. Если настроение у судьи будет хорошее. А сделать его таковым денег нет. В прошлый раз у мамаши и так все накопления пройдоха-адвокат выкачал подчистую. Правда, и «отстегнули» Максу вместо верных семи только четыре года лишения свободы. Не зря тот сучара денежки выманивал, надо все же признать.
Занеся тяжелое тело в ворота свинарника, положили его, где было посуше – у штабеля мешков с комбикормом. Ягода для страховки выглянул во двор, чтобы еще раз убедиться, что их суета с трупом осталась незамеченной.
Склонившись над бездыханным Калмыком, Ягода, сам не зная зачем, сперва аккуратно закрыл ему глаза, а уж потом только взялся обеими руками за торчащую рукоять ножа. Та была теплой и почему-то противно-влажной. Слегка нажимая ладонями на модную шишечку на ее конце, стал осторожно раскачивать рукоятку влево-вправо. Эта предусмотрительность дала свой позитивный результат – кровь не выбросилась фонтаном, а ровными потоками начала растекаться по груди Калмыка, в одно мгновение пропитав надетый на нем грубошерстный свитер. Вскоре внутреннее давление у трупа упало, и кровь стала поступать на поверхность скупее.
Примерно так же происходит с бутылкой шампанского, если ее откупоривает аккуратный официант.
Медленно-осторожно потянув за рукоятку, Ягода наконец высвободил клинок из груди.
– Держи! – протянул орудие убийства бледному Максу. – Вымой-ка его хорошенько. Во дворе, помнится, бочка с дождевой водой имеется. Сюда не возвращайся, у костра жди. Дровишек в него подбрось!
Когда Макс, вяло кивнув, вышел из свинарника, Ягода прикрыл за ним скрипучие ворота и вернулся к останкам своего старого лагерного дружка.
– Извиняй, Калмык, – сказал он, словно тот мог его слышать. – Но ничего лучшего для тебя я не придумал. Думаю, со мною ты сделал бы это же самое.
Раздев труп догола, ухватил его за запястья и волоком оттащил в тесную клеть, где в лужах собственного дерьма прохлаждались четыре хряка. Животные тупо уставились на странного нового соседа, но, видно, быстро учуяв свежую кровь, начали проявлять некую нервозность, о чем-то оживленно хрюкая меж собой.
Прихватив кучу ставшего бесхозным тряпья, Ягода поспешно вышел во двор, не желая быть свидетелем последующего развития событий.
Швырнув одежду Калмыка в весело пылавший огонь костра и добавив сверху еще несколько березовых поленьев, отправился мыть руки в бочке, стоявшей под водостоком сарая. Кровь смывалась плохо, успев глубоко въесться в многочисленные трещины ладоней.
Закончив водную процедуру, Ягода хмуро глянул на солнце. По расположению светила на небосводе определил, что сейчас не больше часа дня. До конца рабочей смены и возвращения в барак жилой зоны оставалось никак не меньше четырех часов. Вполне достаточно, чтоб благополучно успеть замести следы преступления.
– Слушай сюда, Макс! Давай-ка обсудим положение. – Ягода плеснул себе из банки полный стаканчик и залпом выпил. Удивленно поглядел на донышко – на секунду ему показалось, что заглотил не самогон, а обыкновенную воду. Но вот в желудке жарко полыхнуло, и горячая волна пошла по всему телу, снимая мускульное и психологическое напряжение.
– На-ка, хапни лекарство! – протянул пластмассовый стаканчик Максу.
Тот, сидевший у костра, обхватив колени руками и уставясь неподвижным взглядом на чадяще сгоравшие шмотки Калмыка, вдруг резко отшатнулся от руки Ягоды и, диковато кривя серые губы, отказался:
– Нет! Я прямо из банки выпью! – взяв на две трети уже пустую стеклянную тару, жадно присосался к ней, постукивая о край зубами.
– Не стучи как дятел! Ране надо было переживать! – жестко заметил Ягода, швырнув злополучный стаканчик – наследство от Калмыка – в костер. – Успокойся, чистоплюй! Глянь – он уже сгорел в пепел! Как не было!
– А что с телом? – убийца поднял испуганные глаза, готовый услышать самое страшное.
– С ним все в порядке! – отрезал Ягода, поздно пожалев, что по-глупому уничтожил питейную емкость. Пришлось последовать некультурному примеру Макса. – Сделаем так! – заявил Ягода, забросив пустую банку под куст бузины у забора. – Скажем, что Калмык все утро про жену свою говорил: мол, изменяет ему, наверно. А ближе к полудню пошел за водой и не вернулся. Ведро мы недалеко от околицы нашли. Решили – крыша у него задымилась, и он в бега сорвался... Как идея? По-моему – в цвет.