Поднимаясь на холм, он чувствовал себя в какой-то мере виноватым. Переполненный возбуждением и мыслями о своем будущем, он за последний месяц фактически вообще не думал ни о Брид, ни о Гартнайте. В его рюкзаке лежал шоколадный торт. Подношение, означающее мир и, возможно, прощальный дар.

Камень находился в тени. Стараясь отдышаться, Адам, как это часто было с ним раньше, стоял и ощупывал пальцами замысловатые узоры, выгравированные на камне. Внизу склон холма погружался в бархатную ночь. Высоко наверху, на склоне, обращенном на запад, солнечный свет по-прежнему отражался розовым отливом на темнеющем вереске и скале. Вечер был очень тихим. Голосов птиц не было слышно. Даже ветер перестал теребить редкую траву. Он снял с плеч сумку и опустил ее на землю, после чего отступил от камня. Узор, высеченный в виде буквы «Z» — он принимал его за удар молнии, хотя Гартнайт называл это сломанным копьем, — отбрасывал холодную узкую тень на гладкую поверхность гранита. Рядом с этим узором извивалась на камне высеченная змея — неоконченная, так как хвост ее был готов только наполовину. Это была единственная неоконченная работа на всем камне. Внизу зеркало выглядело так, будто кто-то его поцарапал. С его поверхности был стерт лишайник. Он нахмурился. Это выглядело странным. Насколько ему было известно, он был единственным человеком во всем мире, кроме Брид и Гартнайта, который когда-либо приходил к этому одинокому месту.

Он медленно обошел вокруг, стараясь запечатлеть каждую деталь, которая столь много значила для него, хотя заранее знал, что больше никогда сюда не вернется. Он намеревался оставить здесь торт, хотя и был уверен в том, что Брид его не найдет, но пусть полакомятся им птицы и животные, обитающие на высоте.

Голос Брид, раздавшийся позади него, заставил его подскочить.

— А-дам! Я знала, что ты придешь. Я вложила в свою голову послание, чтобы ты был здесь. — Неожиданно она зарыдала. Она обвила его шею руками, затем в не свойственной ей манере отпрянула от него. — Я поеду с тобой. Дядя хочет убить меня. — Такое однозначное и неэмоциональное заявление поразило его. — Он погрузил меня в магический сон и сказал мне, что еще собирается сделать. Но у меня больше сил, чем у него! — Она расхохоталась диким смехом. — Я притворилась спящей, но слышала его. Я не шелохнулась. Не подала и виду, но, когда он ушел, придумала, что делать. Я оседлала одного из лучших пони, выехала ночью и ехала, пока не прибыла домой. — Она устало улыбнулась — сухой, холодной улыбкой, которая заставила его содрогнуться. — Он хочет убить также моего брата, когда камень будет закончен. Он понимает, что мы с Гартнайтом знаем, для чего предназначается этот камень. Он является вратами в другие времена и к знаниям, которые запрещены для всех, кроме самых посвященных, поэтому мы оба должны погибнуть. Ты видишь зеркало? Это знак того, что отсюда можно заглядывать через отражение в другие миры. Таким способом я пришла к тебе. Я не собираюсь уходить. Осталась лишь малая часть работы. Когда змея будет доделана, Бройчан отдаст приказ похоронить нас под этим камнем в качестве приношения богам. — Жесткость тона исчезла, и она терла кулаками глаза, как ребенок. — Гартнайт ушел. Он ушел с матерью на юг три дня тому назад. Он хотел, чтобы я тоже ушла, но я осталась. Я ждала тебя.

Адам почувствовал в груди странный холодок.

— Брид, о чем ты говоришь? Твоя мать и Гартнайт никогда не покинут тебя. Твой дядя никогда не убьет тебя. Все это ерунда. От начала до конца.

— Ерунда? — Ее голос отразился диким эхом. — Бройчан — главный жрец на нашей земле. Его слово — закон. Даже король не смеет ему перечить, когда дело касается божественных проблем. — Ее взгляд вновь ожесточился, и он отпрянул от нее. — А-дам, неужели тебе не понятно, ты должен спасти меня! Теперь я должна жить в твоем мире. Я собираюсь ехать с тобой. В твою школу в Эдинбург!

— Нет! — Адам вновь попятился назад. — Нет, Брид. Извини, но ты не можешь ехать. Это невозможно.

— Почему? — Она не отводила взгляд с его лица.

— Потому что не можешь. — Эта мысль привела его в ужас.

— Ты не можешь оставить меня, А-дам, мне больше некуда идти.

— Иди с Гартнайтом и Джеммой. Ты принадлежишь им.

— Не могу. Они уехали на юг.

— Тогда последуй за ними. Это настоящая чепуха, Брид. Я не могу взять тебя в Эдинбург! Извини.

— Но ты же любишь меня, А-дам.

— Да… — Он помедлил. — Да, я люблю тебя, Брид. — Это была правда, но в то же время он вдруг понял, что в глубине души он был бы рад больше не видеть ее. Ее приступы злости, ее собственнический инстинкт, ее дикие заявления становились опасными. Одновременно в глубине души он уже начал отмежевываться от Питтенросса и от всего, связанного с ним. Он смягчил тон. — Наша любовь связана с этим местом. Она — для каникул. В Эдинбурге для нее нет места. Совсем нет. — Он замешкался. — Брид, там, куда я еду, не разрешено находиться женщинам. — Он не любил врать, и в какой-то степени это была правда. Робби подыскал им жилье вблизи Хай-стрит, и одним из условий хозяйки было: «Никаких девушек». С ними будет делить жилье лишь скелет, который Робби принес в мешке, забрав у одного только что получившего диплом врача. Дело в том, что этот скелет, по имени Нокс, был лишен кожи и плоти самим молодым человеком, который уже уехал на юг в Лондон работать в качестве дерматолога. — Брид. — Адам глубоко вздохнул и нежно взял ее руки в свои. — Мне очень жаль, но тебе нужно возвращаться. Ты же понимаешь, что тебе на самом деле ничего не грозит. — Он намеренно не думал о Бройчане с его злыми глазами, дикими волосами и свирепым ртом с плотно сжатыми губами. — Все это прекрасная фантазия. Игра, в которую мы играли, будучи детьми. — Он нахмурился. — Брид, вот-вот начнется война. Я буду врачом. Пойми меня, пожалуйста. — Он нежно дотронулся до ее лица. — Это просто невозможно.

— А-дам… — Ее лицо сделалось мертвенно-бледным. — Война мне не страшна. Я помогу тебе с ранеными. Пожалуйста. Я люблю тебя. — Она схватила его за край свитера. — Если я вернусь, я умру.

— Нет, Брид.

— А-дам. Ты не понимаешь. — Она прижималась к нему, ее лицо было суровым.

— Брид, я все понимаю. Послушай, что я тебе скажу. Ты вернешься и найдешь Гартнайта и Джемму. В следующие каникулы мы встретимся и обменяемся впечатлениями, хорошо? Ты должна понять. Ты не можешь ехать со мной.

Она отпустила его столь неожиданно, что он отпрянул назад. Ее полные слез глаза сверкали.

— А-дам, я не отпущу тебя. Никогда! — Ее голос был почти злым.

Адам смотрел на нее потрясенный. В затылке вдруг закололо, но Адам смог сохранить спокойствие.

— Нет, Брид, извини. — Он отошел от нее. — Постарайся, пожалуйста, понять. — Он более не мог смотреть в ее глаза.

Адам повернулся и что было сил побежал вниз по холму, прочь от нее.

Жилье располагалось на самом верху, куда вела кривая лестница, в одном из высоких серых домов с выступами, выходящими в переулок неподалеку от Хай-стрит. Осматривая новые владения, Адам вначале испытал приступ сильной клаустрофобии, увидев небольшую жесткую кровать, пустую книжную полку и шатающийся стол, но затем изменил свое мнение благодаря гордому блеску глаз Робби и стал считать свое жилище раем для независимого существования.

Сбросив сумки на кровать, рядом с которой стоял его чемодан, он закинул руки за голову и испустил ликующий крик свободного человека. Они будут жить, как радостно сообщил ему Робби, в десяти ярдах от ближайшего бара. Из угла комнаты им дружественно улыбался скелет Нокс. Адам тут же обзавелся шляпой и университетским шарфом, а сумка с противогазом непочтительно обосновалась на его плече — дело происходило спустя несколько дней после возвращения Чемберлена из Мюнхена, угроза войны вновь отступила, и оба молодых человека заспешили вниз по лестнице выпить кружечку пива «Теннентс». Это был первый случай, когда Адам побывал в баре.

В последующие несколько месяцев они будут часто ходить этим путем в промежутке между изнурительными лекциями; Робби слушал их в старом «Четырехугольнике», а Адам — в новых зданиях дворца Тевиот — по химии, анатомии и анатомированию, в Ботаническом саду — по ботанике и в Королевских корпусах — по зоологии. После первоначальных странностей университетской жизни и шока, вызванного изобилием свободы после удушающей атмосферы дома пастора, он с головой окунулся в учебу, жадно усваивая каждый из предметов и уделяя мало времени отдыху. Раз в неделю, повинуясь долгу, он сочинял письмо отцу. Наконец он выбрался повидать мать.