Однако большинство историков с этой версией не согласны, считая, что она — одна из легенд, которыми так окружена жизнь самозванки. Но, повторяем, подлинных доказательств сообщенного нами факта не могут привести ни его утвердители, ни их оппоненты, так что каждый из нас должен отнестись к нему с собственным разумением.

Независимо от того, был ли мальчик, именно в ноябре здоровье заключенной окончательно расстроилось. Чувствуя приближение смерти, она в последний день месяца пожелала, чтобы к ней прислали священника. На вопрос: какого, она ответила — православного, ибо крещена по обряду греко-восточной церкви. Князь Голицын прислал ей священника Казанского собора, но, помня наказ Екатерины, повелел ему приложить все силы к тому, чтобы вызвать умирающую на откровенность и постараться узнать, кто она такая и почему замыслила назваться великой русской княжной.

Как видим, Екатерина и ее присные не пожелали оставить узницу наедине с Богом даже на смертном одре, но и эта, последняя, попытка ничем не увенчалась.

— Свидетельствую Богом, — сказала умирающая священнику, — что никогда я не имела намерений, которые мне приписывают, никогда сама не распространяла о себе слухов, что я дочь императрицы Елизаветы Петровны.

Так ли это — о том знают лишь небеса.

По свидетельству Мельникова-Печерского, священник не удостоил умирающую святого причастия, и это более чем странный поступок со стороны духовного пастыря. Но, может быть, он выполнял чье-то тайное приказание?

Самозванка скончалась в семь часов вечера 4 декабря 1775 года. Смерть ее российские власти решили оставить в тайне, а потому было принято решение захоронить «всклепавшую на себя имя» непосредственно в Алексеевском равелине. Что и было исполнено. Солдаты охраны вырыли могилу и опустили туда труп самозванки. Затем зарыли, не совершив при этом никаких погребальных обрядов. Как говорится, ни креста, ни короны.

Сохранились известия, что в 1826 году декабристы, сидевшие в той же камере, где за полвека до них содержалась «княжна Тараканова», нашли на стекле надпись, сделанную каким-то острым предметом: «О dio!» Предполагают, что эту надпись оставила узница в минуту душевного отчаяния.

Осталось лишь сказать о некоторых людях, что так или иначе имели отношение к самозванке.

Как сплошь и рядом бывает, самый виноватый отделывается лишь легким испугом. Именно это полностью относится к Каролю Радзивиллу. Являясь представителем высшей номенклатуры своего времени, он из всех передряг вышел сухим. Помирился с королем Польши Станиславом Понятовским, против которого еще совсем недавно бунтовал, получил прощение у Екатерины II, а вместе с ним — свои громадные поместья в Литве, на доходы от которых вел привычную разгульную жизнь.

Прощен был и Михаил Огинский. Вернувшись на родину, он построил канал, связавший Неман с Припятью и названный его именем.

Совершенно неожиданно решилась судьба ближайших сподвижников «княжны Таракановой» — Михаила Доманского и ее служанки Франциски Мешеде. Наверняка и тот и другая не рассчитывали на послабления в своей судьбе, однако вышло наоборот. Тайная экспедиция в лице князя Голицына и генерал-прокурора князя Вяземского решила:

— в отношении Доманского: «Принимая в уважение, что нельзя доказать участие Доманского в преступных замыслах самозванки, положено следствие о нем прекратить. Он отпускается в свое отечество с выдачею ему вспомоществования в сто рублей и под клятвою вечного молчания о преступнице и своем заключении».

В марте 1776 года Доманский был выпровожден из Петербурга за границу.

— в отношении Франциски Мешеде: «Умственная слабость Франциски Мешеде не допускает никакого подозрения в ее сообщничестве с умершею, посему отвезти ее за границу, и так как она не получала жалованья от обманщицы, находится в бедности, то отдать ей старые вещи покойницы и полтораста рублей на дорогу».

Во исполнение указанного Франциска Мешеде была сначала отправлена в Ригу, а оттуда на родину — в Пруссию.

Произошло это в январе 1776 года.

Личная жизнь двух российских императриц — Елизаветы и Екатерины II — окутана покрывалом всевозможных измышлений и слухов. Известны их фавориты, но были ли замужем обе женщины — этот вопрос муссируется и до сих пор. Хотя, казалось бы, есть неопровержимые свидетельства замужества как той, так и другой. Нас интересует Елизавета, и мы расскажем, какие версии имеются на сегодняшний день по поводу ее замужества и ее детей.

Рожденная в год Полтавы, Елизавета в молодости, по общему признанию, была чрезвычайно привлекательна. И столь же любвеобильна, что доставляло ей массу хлопот и даже опасностей. Когда в 1727 году умерла ее мать, императрица Екатерина I, Елизавета сразу оказалась в гуще борьбы, которую вели придворные партии за влияние на императора Петра II, пока еще несовершеннолетнего. Наибольшие шансы здесь были у Александра Меншикова, намеревавшегося женить Петра II на своей дочери. Но Меншиков пал, и тогда один из петровских сановников, граф Остерман, предложил женить четырнадцатилетнего императора на Елизавете, его тетке. Остерман, циник до мозга костей (потом это во всей полноте откроется при Анне Иоанновне), не считаясь ни с какими правилами приличия, этим браком намеревался соединить потомство Петра I от обеих жен (Петр II был сыном царевича Алексея. — Авт.) и тем самым прекратить всякие поползновения на корону со стороны кого бы то ни было. Но уставы православной церкви запрещали брак, похожий скорее на кровосмесительство, и из задумки Остермана ничего не вышло. Однако Елизавета немало натерпелась сначала от происков Остермана, затем — от преследования князей Долгоруких.

Не легче жилось ей и в царствование Анны Иоанновны, женщины недалекой и невежественной, проводившей целые дни в обществе карликов и шутов или в различных удовольствиях и утехах, которые нередко были не только грубыми, но жестокими. В этом императрице немало способствовал и ее фаворит курляндец Эрнст Иоганн Бирон. До сих пор бытует мнение, что Бирон был сыном конюха, которого Анна Иоанновна сделала герцогом. Верно лишь второе; что же касается происхождения, то оно у Бирона дворянское — его отец служил управляющим одного из поместий герцога Курляндского Фридриха-Вильгельма (за него Анну Иоанновну выдали замуж в 1710 году, но уже в 1711 герцог умер. — Авт.).

Неверно и утверждение многих историков о том, что Бирон был человеком невежественным. В отличие от императрицы он любил читать, и у него была хорошая библиотека из немецких, французских и русских книг. А кроме того, Бирон в свое время учился в Кенигсбергском университете, который, правда, не закончил.

Елизавета была опасна Анне Иоанновне тем, что, по завещанию Екатерины I, русская корона, в случае если Петр II умрет бездетным, могла перейти в руки либо Анны Петровны, выданной замуж в Голштинию, либо Елизаветы. Последняя, таким образом, была в глазах Анны Иоанновны ее соперницей на императорскую власть. Поэтому за цесаревной был учрежден секретный надзор, а потом она была и вовсе вытребована из Москвы в северную столицу — Анна Иоанновна полагала, что под ее присмотром племянница не посмеет заниматься политикой.

Этот период жизни Елизаветы отмечен первым фактом ее страстной любви. Избранником цесаревны стал прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка Алексей Шубин.

Поначалу Анна Иоанновна спокойно отнеслась к увлечению племянницы, но вскоре ей донесли, что Елизавета слишком часто посещает гвардейские казармы, где ее очень любят и называют «матушкой». Это не могло понравиться «императрице престрашного зрака», как называли Анну Иоанновну в народе, ибо она хорошо знала, что если в гвардейских казармах кого-то очень полюбили — жди беды. Не успеешь и оглянуться, как потеряешь трон.

По высочайшему повелению прапорщик Шубин был арестован и сослан в Камчатку — на всякий случай. Однако с тех пор распространились упорные слухи о детях, прижитых Елизаветой от Шубина. Говорили, что их было двое — сын и дочь. По одной версии, сын назывался Богданом Умским, служившим в царствование Елизаветы в армии, а затем занявшего место опекуна Московского воспитательного дома; по другой — им был некто Закревский, ставший в конце карьеры президентом Медицинской коллегии.