ужасом понимал, что вот только шизофрении ему сейчас и не хватает для Полной И

Окончательной Нирваны Без Нирватрёпки. Проще говоря, он догадывался — это расстрел.

Минимум. Лечить его некогда и некому. Проще списать. А списать на войне можно только одним

способом. Бум! — и гильза под ноги.

«Уймись!» — только и бросил в отчаянии матрос Шматко мысленно сам себе, а точнее,

незванному гостю.

Как ни странно, но это подействовало. Артемий Феоктистович тоже понимал: мешать сейчас

матросу не стоит, ибо всё может закончиться плохо для них обоих. Он постарался довериться

владельцу тела. По крайней мере, как думал бухгалтер Шматко, матрос (такого определения

Артемий, конечно, не знал) находится в привычной ему среде обитания, а стало быть, знает, что

делать. И он тут же ощутил в ответ молчаливый посыл благодарности по типу «дык допетрил, в

пургу твои пятки, наконец-то». Артемий приободрился и даже воспылал интересом к ситуации.

Его начала забавлять такая игра внутри разума другого существа. А тем временем на матроса

Шматко надели странный костюм из непонятного материала (определить наощупь его не

представилось возможным), ласты и сложную маску с рифлёными трубками, уходящими за спину,

где уже до того навесили тяжеленный круглый баллон со сжатым воздухом. Он спустился по

тросу с кормы.

— Ни пуха! — махнул ему вослед матрос.

— Ни Пятачка! — гугукнул в маске Шматко и свалился спиной в воду. Она оказалась ледяная.

И тут в памяти Артемия Феоктистовича произошла вспышка, во время которой он успел увидеть

разъяснение задания по разведке повреждений вражеской подводной лодки и возможного её

последующего конвоирования в порт Кронштадт. Также он побывал при обсуждении телесных

достоинств некой Нюры из госпиталя в присутствии двоих своих сотоварищей по оружию в

кубрике. И в тот же сияющий миг пространственно-временного застывшего континуума он

получил во всю красу своего внимания грязный, покрытый бородавками и пороховой гарью

указательный палец штурмана, который тыкает в карту. И услыхал Шматко грозный прокуренный

голос:

— Вот она, проклятая! Здесь на банке залегла. В сорок четвёртом квадрате.

— Слышь, штурман, а ведь не зря японцы числом «четыре» смерть означають! — Шматко

услышал свой хохоток.

— Отставить шуточки! — штурман и не думал смеяться. — Это приказ штаба флота. Выход у

нас один. Что там подорваться, что без лодки вернуться — всё одно позор. Так что молись,

Шматко, если в Бога веруешь!

Вода сомкнулась над головой. С шипением Шматко осторожно втянул первую порцию воздуха

через маску.

«Слава Богу!» — произнёс он мысленно скорее по привычке, нежели из желания

поблагодарить Бога, в которого, честно говоря, не особо и верил-то.

91

Но тут же, вспомнив слова штурмана, задумался. И наверное, не к месту было сейчас

медитировать и размышлять, но почему-то именно в такие минуты и приходит желание изменить

в себе нечто важное. Так Феоктист задал себе впервые важный кармический вопрос: а может, есть

Бог на свете?

И второй Шматко тоже как-то заёрзал внутри разума первого, и припомнилась бухгалтеру

Артемию вдруг фигура странного седоватого дядьки в оранжевой жилетке и в фуражке, что махал

ему рукой с обочины дороги. А матрос при этом едва не хлебанул холодной финской заливной

водицы, ибо и ему вдруг в этот миг привиделся сей оранжевый жилет и фуражка, странные

круглые очки и совершенно немыслимая для родной Земли местность, где над головой сияло в

небе нездетутышнее тухленькое солнышко.

— Ёктить твою налево, — поперхнулся Шматко. И уразумел сей момент явным знаком.

«Точно есть Бог на свете!» — решил мысленно Феоктист.

И почему-то бухгалтер с ним тута же и однозначно согласился.

— Так, ну и где ты прячешься, мля, гнида фашисткая? — завёл успокоительный разговор сам с

собой матрос Шматко и развернулся в воде под килем торпедоносца. — Знаю, знаю, там! Сейчас

мы тебя…

И он замолотил ластами, попутно вспоминая, как нужно вообще молиться, и коря себя за то,

что так и не нашел в своей жизни времени поинтересоваться этим вопросом. Спустя долгие десять

минут искренней молитвы Феоктист увидел в мутной непроглядной тьме силуэт огромного

железного борта.

— Лодка! — радостно икнуло внутри Шматко.

Он плыл вокруг неё, проводя первый осмотр.

— Хе-хе, надо же! Вот это совпадение! — Артемьич чуть не хихикнул под водой. На рубке

подлодки красовалась аккуратная надпись «U-44».

— Ох, не нравится мне это, — суетнулся внутри матросского разума Феоктистыч.

Уж он-то, всю жизнь имеющий дело с цифрами, сразу почуял неладное. Но движуха вроде как

наладилась. То ли со страху, то ли из-за адреналина, но, словно не замечая холода воды, Шматко

скрупулёзно обследовал лодку, нашёл пробоины в хвостовой части и разыскал выступающие в

носовой части крюки. Водолаз отвязал с пояса ярко-белый деревянный буёк, отпустил его на

тонкой верёвке к поверхности, а затем стал подниматься и сам, попутно продуваясь. Наверху был

ад. Волны швыряли сильно вверх и вниз. Шматко тут же опять замутило. На катере отсемафорили,

что он и буй замечены, и, дав «малый назад», двинулись в его направлении. Феоктист снял маску,

закрыл кран воздуха, чтобы экономить боевой запас. В мозгу его билось сейчас только одно:

— Надо вытащить лодку! Надо доставить лодку! Штаб ждёт! Все наши ждут! Весь наш народ

ждёт эту лодку! Вся страна ждёт эту лодку! Мы узнаем, мля, что и как у них сделано там, и

выиграем, мля, эту чёртову войну! Некуда, мля, отступать!

Все эти мысли придавали ему сил и притупляли ощущение жуткого холода.

92

И вот катер подошёл, и крюки на тросах были сброшены. Шматко опять натянул маску,

повернул вентиль подачи воздуха и пошёл снова вниз к лодке, направляя тяжеленные крепежи,

которые опускались рядом с ним. Не сразу удалось зацепить крючья за петли. Пришлось

повозиться. Но Шматко был так погружён в это занятие, что даже ощущение присутствия чужого

разума внутри него притупилось. И вот он вынырнул, сорвал маску и, улыбаясь, дал отмашку.

Готово. Его взяли на борт. Сняли промокший костюм и тяжеленное снаряжение. Отвели в камбуз,

где кок по приказу капитана налил ему в алюминиевую кружку около ста граммов чистого спирта.

Сев на пороге рубки, обернув ноги сухим бушлатом, Шматко опрокинул в горло спирт, и тут

организм его расслабился, поняв, что мобилизация на время отложена. И Шматко практически

мгновенно погрузился в сон, удивлённо ощущая краем сознания, что чужой разум внутри также

вместе с ним погружается сейчас в тёмную и мутную глубину забытья.

— Вот там мы и встретимся, — почему-то весело подумал матрос Шматко. И уснул.

Он так и не услышал разрывающего воздух грохота взрыва, когда торпедоносец взлетел на

воздух, едва тронувшись с места, почти мгновенно разметав всего себя по серым стальным волнам

Финского залива. Занятый молитвой, Шматко не заметил там, в глубине, тонкий трос,

связывающий лежащую на дне подводную лодку с огромной замаскированной миной возле неё.

Едва катер сдвинул опасный груз, как всё в радиусе семидесяти метров было превращено в мелкое

крошево. Всё. И рыбы, и камни на дне, и катер на волнах, и подлодка в глубине, и русские

матросы, и немецкие мёртвые подводники. Всё, кроме самого матроса Феоктиста Шматко,

который был выкинут в ледяной воздух над волнами и по счастливому стечению обстоятельств (а

может, потому что успел-таки от чистого сердца впервые в жизни помолиться) не утонул, упав в

воду. И стоявший невдалеке на якоре такой же торпедоносец быстро подоспел и взял его на борт.