распугав копошащихся в земле коркулей, буквально сорвал машину с места.

Ехать было не так уж далеко. Городок, как мы уже говорили, был ой ну совсем небольшой. А

домой не хотелось. Артемий Феоктистович свернул с накатанной дороги и зашуршал шинами в

сторону Укатного Пути, что вёл из культурного центра в сторону частных садовых участков, и

далее через Пустомельную Чушь в такой же поселенский островок верхнего южного запада с

таким же истлевшим на сухом ветру названием. В этом направлении дорога подходила к довольно

высоким холмам, около которых было где остановиться. Вечерком там можно было подняться

пешком на вершину и от души посидеть наверху, полюбоваться видом, поулюлюкать

копошащимся в небе коркулям и подумать с наслаждением какую-нибудь серьёзную и глубокую

мысль о мироздании и о своём не самом последнем месте в нём. Ощутить свою небесполезность.

Свою нужность. Свою неотъемлемость. Короче, слегка подкормить своё Чувство Собственной

Важности, дабы затюканный бытовухой эгоизм немного воспрял перьями, и внутрях чтоб слегка

потеплело и благодарно заурчало. Вот именно туда и направил свои покрышки Артемий

Феоктистович Шматко. Он выехал из городка. Дорога потянулась пустынная. По краям росли

редкие низкие кустики нуихмыть-травы, покрывая всё видимое пространство по обеим сторонам

от грунтовки до самого горизонта. Стал накрапывать дождик. Ласковый такой и грибной, то бишь

заказанный у Потолочного Разумения колониями местных грибов соответствующим

официальным запросом. Показалось мелкое селение со снующими туда-сюда через трассу

жителями. Бухгалтер сбавил ход, включил щётки на смотровом стекле и обогрев внутри кабины.

Стало тепло и уютно. Дорога шла прямая, как стрела вождя индейцев Виннету. От всех этих

неожиданных приятностей Артемий Феоктистович разомлел. Веки стали предательски тяжелеть, и

наконец, под шум моросящих капель, наш уставший от суеты и работы офисный служащий обмяк.

Глаза его закрылись ещё до того, как автомобиль въехал в шумно и сильно населённый пункт.

Разбрызгивая придорожную грязь, самоходный экипаж летел вперёд. Перед селением не было ни

88

таблички, ни указующего камня, ничего. Если не считать непонятно откуда взявшегося на обочине

того же странного сухопарого дядьку в нелепой оранжевой жилетке и фуражке, который вышел из

кустов и опять дружелюбно помахал рукой проносящейся мимо машине. Вода лилась ему за

шиворот, но он, казалось, этого и вовсе не замечал. Когда авто скрылось в набиравшем силу

дожде, дяденька улыбнулся и снял мутные, почти круглые очки. В абсолютной черноте между

веками отразились потоки дождя. Он мигнул этой непроглядной чернотой вслед промчавшейся в

село машине. Морщинки вокруг его глаз собрались в смешные лучики. Вскинув руку в локте,

дядька глянул на свои большие командирские наручные часы, хихикнул и перевёл стрелки назад

на два часа с четвертью.

— Спешат всё. Спешат. А куда спешат? Куда спешить-то? Эх, Артемий Феоктистович, —

проворчал по-стариковски ангел, протёр мутные стёкла, снова нацепил на нос очки и повернул

обратно в кусты. Лишь закряхтела чужедальная песенка ему вслед:

…И когда оно опять

Будет на небе сиять,

Малыши твои мохнатые,

Медвежата толстопятые,

Сами к дому прибегут:

Здравствуй, дедушка Мытут!

И лишь только первые ветки стали цепляться за его одежду, как вдруг дядька в жилетке

неожиданно мигнул пару раз, словно лампа дневного света, замерцал на ходу и исчез вовсе.

Сказка дедушки Мытута нумеро дос. Сон Артемия Феоктистовича Шматко, летящего

вдоль по Укатному Пути навстречу неведомому будущему своему, а заодно и табличке

«Пустомельная Чушь. 44 кг»

— Шматко, патроны!

— А?

— Хренотня! Патроны, спрашиваю, мля, где? Почему ремень не начищен? В наряд, мля,

пойдёшь, гальюны драить и приближать нас к светлому будущему всех народов! Понятно, мля?

— Так точно, товарищ капитан!

Рота в сорок четыре человека стояла на пирсе, в который било свои серо-стальные волны море.

Точнее, что это таки море— Артемий Феоктистович не знал, да и знать-то не мог, ибо в жисть

свою не видовал. И где он сам, и что происходит — понимания так же не наблюдалось. Думать

времени не было. Разум дал ему единственное в данный момент трезвое решение: как можно

быстрее вжиться в ситуацию, слиться с окружающей средой и уже потом постепенно разбираться,

89

что здесь и к чему. Сейчас на нём был чёрный морской бушлат с начищенными золотыми

пуговицами, затянутый под рёбра ремень, бескозырка (морская фуражка без козырей, но с

ленточками) и намазюканные до блеска чернющие ботинки. Ботинки, надо сказать, весьма

хлипкие для такой температуры воздуха и такой влажности. А было ведь холодно. И не просто

холодно. Стоял нормальный такой моктябрьский дубак! Дубак оголтелый и беспощадный. И

начинавшийся шторм окатывал матросов с каждой разбивающейся о пирс волной всё больше, всё

яростнее.

— Шматко, бегом на склад, получить боеприпасы, и чтоб лично каждый патрон от вымпела до

киля надраить!

— Разрешите исполнять? — с великим удивлением услышал от себя Артемий Феоктистович и

тут же испуганно понял, что не может повлиять ни на что, ибо воля его полностью подавлена.

Оставалось только смотреть фильм с собственным участием.

— Бегом марш!!!

— Есть!

И Шматко побежал вдоль строя матросов, плюхая по лужам своими начищенными чёрными

ботинками.

— Рррррота, — прогремело ему вслед, — нами получен приказ от штаба флота…

Через какое-то время Шматко осознал себя на палубе корабля. Волны, разбиваемые носом

торпедоносца, захлёстывали палубу. Кидало страшно. Артемий было схватился за поручень, но

новый бросок судна сбил его с ног. Голова освободилась от бескозырки и ударилась в большой

медный колокол. «Бууумммммм!» — глухо загудело в его голове.

— Шматко! — раздался крик сквозь грохот ветра и волн. — Ты чего тут кренделя

выписываешь, мля? Быстро занять позицию! Подходим.

Феоктистыч почувствовал, как ноги сами несут его на корму. Нелепо, но Шматко при этом

ужасно мутило, хотя по всему было видать, герой его внезапного чудн[о]го фильма был в море

отнюдь не впервые. И странным казалось обстоятельство, что тот, в чьей шкуре оказался Артемий

Феоктистович, тоже сильно удивлялся, почему его вдруг внезапно ни с того ни с сего стало

тошнить от качки. Винты встали. Он почуял это кожей.

«Откуда я это знаю?» — испуганно подумал Артемий Феоктистович, но ещё больше испугался

его сомнениям тот, в чьей шкуре он сейчас находился. Его однофамилец, рождённый на острове

Кронштадт, матрос торпедного катера 0208/72, такой же Шматко, но таки в обратную сторону

Феоктист Артемьевич (о, несравненный юмор кармы Всея Сангхи!), находясь в нейтральных

водах Финского залива вторые сутки, готовился сейчас к очень опасной вылазке. И совершенно не

мог взять в толк, что происходит нынче у него в голове. Он смутно припоминал страшное слово

«шизофрения» и в связи с этим уточнение диагноза «раздвоение личности». А ведь именно это

матрос Шматко сейчас и чувствовал. Он отчётливо ощущал в своей голове присутствие кого-то

второго, некоего незванного гостя, который незримо наблюдал изнутри головы за его матросской

жизнью. И не просто наблюдал, но и вмешивался своими не к месту удивлёнными ахами и охами.

90

А вокруг шла война. Рядом свирепствовал враг. И было совсем не до этого. И матрос Шматко с