сбросят, то здесь оставят. Шерсть зачем-то стригут с башки. Вы сами-то в Лесу, как негр в снегу!

— Ты енто откуда таких слов нахватался? — Дример удивлённо вскинул бровь.

— Да сам не знаю, — честно признался Загрибука. — Так, во сне привиделось-прислышалось.

В этом Лесу бесятском никто ни шиша не может упомнить толком, что да откуда берётся, включая

себя самого.

— Это ты верно подметил, — согласно кивнул Дример и глубоко задумался.

— Ой, а мне-то какие Страстные Мордасти снятся иногда! — возбуждённо подпрыгнула

Терюська у меня на столе. — И самое странное: порой что-нибудь во сне кажется совсем не

страшным и очень простым, но потом оно на поверку оказывается вааще нелепым и очень даже

жутким, когда вспоминаешь сон после пробуждения.

— Слухай, я и наяву-то иногда ка-а-а-а-к загутарю не по-нашенски с какого-то перепугу, что

потом и сам стою, глаза таращу и удивляюсь, откуда это во мне такое? — Я нервно закусил

карандаш.

Терюська на меня странно посмотрела, внимательно заглянула в зрачки и вкрадчиво спросила:

26

— А ты давно у врача был?

— Та-а-а-а-ак, поехали дальше…

Загрибука зашагал в Лес, заложив за спину руки, словно профессор вдоль доски через

аудиторию, насвистывая мелодию, смутно напоминающую 467-й ненаписанный концерт

Шыбстаковича для дисканта с контрабасом.

В природе потемнело, смутилось, надвинулось. Над верхушками деревьев пролетел, харкая,

Мудод, птица пакостная и крайне му… ну, в общем, вы понимаете.

— Не радуйся, падлюга, скоро кончится Кали-юга! — плюнул вслед ему Дример, лёг на мох и

завернулся в кенгурятину, напялив Шапку-Невредимку по самые глаза.

Мудод отхаркал что-то липко-пакостное в ответ и скрылся за деревьями. Темнота навалилась

на Лес быстро и жадно. Отовсюду стали слышны невнятные бормотания, подозрительные

похрюкивания, леденящая кровь одышка.

— Ёктить, вот ежежуть копошащаяся, — по-стариковски просопел Загрибука, нервными

приставными шажками подбегая к вытоптанной полянке, на которой они с Дримером

расположились. И эхом ему отозвался затяжной кашель Бронходилататора Муколитического.

— Ыть! — сердцем ёкнулся Загрибука. — Тьфу! Пёс грызлючий с ним, с этим костром! Ещё

прибегут тут всякие на пикничок позыркать.

Он по-собачьи потоптался вокруг себя, посмотрел ввысь, надеясь определить по звёздам

правильное положение тела для сна, но небо плотно затянуло тучами.

— Ыть, — снова обиженно тявкнул Загрибука, свернулся невесть каким калачиком и обхватил

себя огромными ручищами, будто медвежьим капканом, для пущей сохранности. Вздохнул разок-

другой. Засопел. Закряхтел во сне.

И приснилась ему Будорожь Вещая. Ну та, которая до кишок всё перемутит и проснуться не

даёт ни разу. Жуткая, словно пересказанная вдоль и поперёк кинолента «Кошмар на улочке

Тополей Плющихинских». Глядь, Лес весь инеем покрылся. Воздух отмороженный мелкими

льдинками летает. Топоноги в валенках стоят, что твоя крыша над платформой вокзальной,

вымороженные напрочь, без движения, седые все от дубака несусветного. И посередь этого всего,

по самые что ни на есть коленки в манной снежной каше, одиноко торчит, словно пень, он,

Загрибука, и держит в руках последнюю спичку, от которой «взовьются костры», как ворчливо

спел Дример, проходя мимо него третьего дня кряду.

Ледяной ад захлопнувшейся морозилки навязчиво свистел в уши циркулирующим фреоном.

Последние капельки загустевшего от морозу воздушного коктейля оседали неповторимыми, как

известно науке, снежинками в воздухе. И в этой катастрофической клизме (развёрнуто по

понятиям от древнего сокращённого «ката-клизма») наш в меру мохнатый друг, задержав вдох,

будто на флюорографии, чиркает последней в мире спичкой и…

— Ааааааааааааааааааааааа! — Загрибука взвился в воздух гагаринской ракетой.

27

— Шо такэ? — Дример приподнял Шапку-Невредимку над бровью в тот момент, когда наш

псевдокосмонавт бесславно окончил свой первый полёт и брякнулся в траву, громко и натужно

пукнув.

— Фи-и-и, профэссор! Что это вы надумали тренировочными полётами заниматься без приказа

ЦПУ? И что за выбросы в атмосфэру? — Дример подтянул грязно-травяные штаны и уёжился в

серую футболку под кенгурятиной.

— Ыть, челобрече, что ты понимаешь?! Да я такое увидал! Одна искра, блин… Одна искорка,

катет мне в гипотенузу, а от неё цепная реакция! Весь Лес к чертям собачьим мелкой крошкой

разнесло! И я стою посреди всего этого Великим Ноем, оставшимся в пупе этого великого бардака

несусветного, и нытьё моё — не чета волчьей опере зимней.

— Спи уже, чурчель летучий! Не буди зверьё! Ну, кошмарик вязучий приснился, с кем не

бывало. — Тут Дример оглянулся тоскливо. — Звезда вот взойдёт, протрём зенки, да и созовём

кворум для обсуждений. А покуда спи, несуразный.

— Дык вещий сон-то! Не хухры с мухрой! — Загрибука наборщился и опустил до земли

загребущие ручищи.

— Верю охотно. Кстати, мухры надо бы набрать, а то курево скоро кончится. Да только что

нам, Загрибыч, сейчас извилину напрягать? Отдохнуть нужно, сил набраться от земли. Похрапи

немного, успокойся. Два раза одна и та же бомба в сто пудов никуда ва-а-а-аще не падает в

течение одной кальпы — ты ж в курсе! Так что больше кошмар этот тебе сегодня не приснится.

Уж. Типа.

— Успокоил, блин с компотом, усатый нянь, — Загрибука недоверчиво зыркал по сторонам.

Дример опять надвинул Шапку-Невредимку на глаза, поудобнее завернул руку под голову

приёмом «ухом в локоть» (не путать с древним боевым приёмом «локтём в ухо») и затих в траве.

— Словно кокон Бом-бам-дировщика, — поёжился Загрибука, глядя на завёрнутого в серую

свитерюжную кенгурятину Дримера. В воздухе было совсем не жарко, и не июль вовсе, и не

пальмы кругом даже. Так что сидеть и трястись особой жажды у него не было. И он тоже,

покряхтев, улёгся вторично за эту ночь и теперь уже без тревог «придавил уши» до самого

рассвета.

Лес мирно спал, и только вечно простуженная Муколитическая тварь всё время будила

слишком близко расположившихся соседей надтреснутым кашлем и сипом отёчных лёгких. Ну и

нефиг! Курить надо бросать!

В то же самое время Слипер бодро шагал под палящим солнцем, немного нервничая из-за

нового попутчика, который шнырял по зарослям с довольным урчанием.

— Прррелессстно! Прррелессстно! — то и дело слышалось из растительной околодорожной

неразберихи.

28

Потом вдруг из внезапно образовавшегося сбоку выхода вываливался Башкирский Котяра,

путался под ногами и тут же нырял в случайно возникший с другой стороны вход.

Ага! Я вижу, что внимательные читатели уже спотыкнулись о моё «в то же самое время» в

начале этого абзаца. Ну как же! Пока Дример с Загрибукой спят в мёрзлой болотной ночи, Слипер

тут под солнышком средь бела дня оттаптывает километры невесть-откуда-взявшимися-в-этой-

глуши кроссовками фабрики «Красный Треугольник». Но я не оговорился. День и ночь сменяли

друг друга в Лесу не как положено в приличных лесопарковых насаждениях, деля сутки

налопопам, но как попало уж кому куда и чем на душу придётся. А вот на чью душу что пришлось

— зависело от личного времени каждого из братьёв. Ещё в далёком не знаю каком году

человеческий детёныш по имени Алик со странной фамилией Ёп-штейн, которую при желании

можно перевести как Первый-Камень-Брошенный-В-Огород, вскормленный отнюдь не