— В самом деле?
— Вы можете не знать таких вещей, даже я не обращал на них внимания до определенного момента, хотя я католик, Дарлинг. Не очень прилежный, но все же… Святой Раймонд — покровитель акушерок, детей и беременных. О, это был настоящий герой, в Алжире его держали в темнице, проткнув ему губы и вставив в них замок. Замок отпирали только на время приема пищи!
— Надо полагать, остальные жертвы тоже были убиты в дни католических праздников?
— Энни Чэпман была убита восьмого сентября, в День святого Адриана, покровителя солдат и мясников. Тридцатое сентября — убиты Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз. Это День святого Джерома, покровителя ученых и докторов. Я когда-то написал о нем эссе, это он перевел библию на латинский язык…
— Девятое ноября? — подхватывает Дарлинг, увлеченный этими выкладками.
— Мэри Келли, — продолжает Томпсон. — День святого Теодора, покровителя солдат. Вы понимаете, что все это означает, Дарлинг?!
— Если откровенно, то не очень!
— Я вам объясню, только налейте мне еще бренди. Раньше мне казалось, что оно куда крепче. Итак… Он не просто убивает женщин — все эти убийства символичны. Пять человек…
— Вы упустили Марту Табрам, убитую в начале августа!
— Это убийство не было похоже на последующие. Я не уверен, что ее убил именно он.
— Хорошо, простите, что перебил — так что вы хотите сказать?
— Пять женщин убиты в праздники определенных святых. Это символические удары по церкви, науке, медицине, армии, по государству. Нет, я не имею в виду, что наш убийца считал, что серьезно уязвляет все эти институты наряду с властью. Но ритуал, Дарлинг!
— Ритуал?
— Именно, все это часть дьявольского ритуала. Учтите также, что все эти убийства произошли вблизи церкви Христа в Уайтчепеле. Вы знаете, Дарлинг, что эта церковь и земля вокруг нее — одно из немногих святых убежищ в Лондоне?
— Святых убежищ? Вы имеете в виду тот старинный закон, согласно которому преследуемый может укрыться на освященной земле?
— Именно.
— Вы хотите сказать, что он надругался над святынями католической церкви! Но почему именно католической?
— Мы не знаем, что происходит в его голове, именно это я и пытаюсь вам объяснить. Для этого, прежде всего, нужно найти место, где он хранит свои трофеи. Я уже побывал в обеих его студиях в Уайтчепеле, я дал два шиллинга женщине, которая сдавала ему квартиру, и она впустила меня при условии, что я никому об этом не скажу. Во втором случае я обошелся одним шиллингом. Я должен был проверить его берлоги, но он, видимо, считал их недостаточно надежными — там ничего не было. Я бы на его месте тоже предпочел вашу усадьбу! Других убежищ у него нет, теперь я это точно знаю! Я следил за ним, это было довольно легко. Понимаете, Дарлинг, он так уверен в своей неуязвимости, что потерял бдительность. А я… Я нацепил пальто и очки, чтобы меня стало труднее узнать! Было очень неудобно, один раз я запутался ногами в полах и едва не свалился…
Томпсон смеется пьяноватым смехом, вспоминая об этом.
— Мы должны рассуждать как он, понимаете, Дарлинг, — чтобы бороться с драконом, нужно на время стать им!
— Подождите, что вы имеете в виду под трофеями? — все еще не понимает писатель.
— Вы же помните, что он удалял органы своих жертв? Я не сомневаюсь, что он наверняка хранит не только органы, но и, возможно, ножи, которыми орудовал. Мы должны все это найти! Это послужит неопровержимым доказательством его преступлений, и мы, быть может, поймем, какая извращенная фантазия направляла его руку.
— И вы считаете, что все это находится в моем доме? Но ведь человеческая плоть имеет свойство разлагаться!
— Бросьте, ему ничего не стоило поместить их в спирт или еще какой-нибудь химический реактив. Он умный и образованный человек, Дарлинг. Я уверен, что если мы обыщем дом, то найдем все, о чем я говорю.
В этот момент раздается отчетливый стук во входную дверь, и оба — хозяин и гость — вздрагивают.
— Черт возьми! — Томпсон недовольно вертит головой. — Кто это может быть?!
— Уолтер? — предполагает Дарлинг.
Он встает и останавливается в нерешительности. Не то чтобы Гарольд Дарлинг принял на веру все, что было сказано, но что, если журналист прав?
— Я все-таки пойду взгляну, — решает он. — Это может быть новый слуга, хотя я и не ждал его в такой час!
Он отправляется в прихожую, Томпсон прячется в комнате за библиотекой. Спустя минуту Дарлинг находит его там, сидящим с книгой на коленях.
— Кто это был? — спрашивает журналист.
— Не знаю, но кто бы это ни был, он ушел! Прежде чем начать наши поиски, я хочу понять — зачем Сикерт убил Баллинга? Это ведь он сделал, если следовать вашей логике.
— Кто его знает? Ему было известно, что Томас Баллинг пишет письма от имени Потрошителя, и этого достаточно. Мы встретились на Стрэнде в тот же вечер, когда я поссорился с Баллингом, и Сикерту удалось затащить меня в паб, где мы разговорились. О, как я проклинаю себя за болтливость! Вы понимаете — кровь Баллинга на моих руках, это я его убил, когда рассказал Уолтеру о письмах!
— Не преувеличивайте. Мы еще ничего не знаем наверняка, — возражает писатель. — Все это пока еще только ваши догадки.
— Я знаю, что говорю. А доказательства вы получите, Дарлинг.
— Но все-таки… — Писатель замолкает, глядя на Томпсона, — его теория в целом укладывается в события последних месяцев, в ней почти нет никаких неувязок. Ничего удивительного, все это время Томпсон провел наблюдая и обдумывая свою версию, у него есть ответы на все вопросы.
— Итак, где-то в моем доме находится тайник, и там наш друг Сикерт хранит свои трофеи! Я правильно понял вашу мысль?
— Я, конечно, могу ошибаться, — признает Томпсон. — Но мне кажется, что все это здесь, мне это подсказывает интуиция. Я не прошу вас помогать мне, но позвольте мне…
— Нет-нет! Мне ведь и самому любопытно. Вдруг вы в самом деле правы. Подождите, я захвачу лампу, она нам пригодится.
Томпсон встает, делает несколько неуверенных шагов, у него кружится голова.
— Черт, кажется, я перебрал с бренди, — сообщает он.
— Вы что-нибудь ели сегодня? — осведомляется Дарлинг.
— Я не помню… Пирожное утром. Кажется, это все. Я готовился к этой вылазке.
— Томпсон, да вы прямо как ребенок!
— Все в порядке, Дарлинг. Прошу вас, не надо говорить со мной, словно я и в самом деле дитя. Уверяю вас, скоро вы перестанете смеяться.
— Хорошо! — Писатель пожимает плечами. — Давайте только договоримся: когда вы убедитесь, что в доме нет ничего подозрительного, мы с вами поедем ужинать.
— Да, да! — Томпсон кивает. — Если мы ничего не найдем!
Дождь за стенами дома льет как из ведра. Когда писатель и журналист поднимаются на второй этаж, то слышат уже привычный Дарлингу звук, похожий на плач ребенка.
— Уолтер так и не спилил эту ветку, — поясняет он.
— Интересно, почему? У него не было времени?
Они обследуют второй этаж. Вернее, обследует Томпсон, а Дарлинг из вежливости сопровождает его с фонарем в руках.
— Неужели вы думаете, что здесь может быть тайник? Тайник, о котором я не знаю?
Томпсон простукивает стены.
— Вы же сами говорили, что большая часть дома пустует, он мог изучить его, когда вы отлучались или когда вы спали. Может быть, странные шаги по ночам были его шагами — вы об этом не думали, Дарлинг?
В мансарде по-прежнему остается кое-что из вещей Сикерта — его мольберт, набор костюмов, предназначавшихся для натурщиков, который он всегда возил с собой.
— Думаю, он не раз прибегал к маскировке! — говорит Томпсон. — Он ведь актер, Дарлинг. Ему ничего не стоит изобразить из себя полицейского, врача, кого угодно! Да хоть монаха — у Сикерта хватит цинизма для любой роли, он превращает в фарс все, к чему прикасается. Даже смерть!
Томпсон дотрагивается до деревянного манекена, который Сикерт перевез к Дарлингу. Этот манекен принадлежал самому Уильяму Хогарту — во всяком случае, так утверждал художник. Помимо этого истукана и коллекции костюмов, в мансарде нет ничего интересного.
