Дарлинг запирается в библиотеке, листая одну из книг Джона Беккета. Он кутается в плед, за стенами дома гуляет холодный ветер, стекла вздрагивают, и где-то наверху, словно под чьими-то неторопливыми тяжелыми шагами, поскрипывают половицы.
Она сказала, что ей тридцать пять, что она умеет прислуживать и не раз служила у разных господ. Рекомендательных писем у нее, правда, нет, но она смогла назвать несколько фамилий. Похоже, что ее хозяевами были исключительно иностранцы.
— Как тебя зовут? — спрашивает Дарлинг, Сикерт поворачивает ее голову за подбородок, чтобы оценить профиль. Это явно смущает женщину, но она не осмеливается возражать — видно, что ей очень хочется получить это место.
— Элизабет Страйд, сэр, — она улыбается. — Но все называют меня Длинной Лиз.
— Думаю, мы не будем тебя так называть! Ты замужем? — задает вопрос Сикерт.
— Я вдова, сэр, — она грустно вздыхает. — Мой бедный Джон, упокой Господь его душу! Мы все — я, он и наши дети, у нас было пять детей, сэр… Мы все плыли на «Принцессе Алисе», и все до одного потонули, сэр…То есть они-то все потонули, а я осталась жива.
— Ну, это очевидно! — кивает Сикерт с серьезным видом.
Десять лет тому назад, третьего сентября 1878 года, прогулочный пароход «Принцесса Алиса» столкнулся на Темзе с судном, перевозившим уголь. «Принцесса Алиса» переломилась пополам и пошла ко дну, унеся с собой большую часть своих пассажиров — количество жертв оценивалось приблизительно в шестьсот-семьсот человек. Элизабет Страйд уверяла, что среди них были ее несчастный супруг и пятеро детей. Это вполне могло быть правдой. Кроме того, она сообщила, что лишилась нескольких зубов во время кораблекрушения, когда вскарабкивалась на обломки, пытаясь спастись. Она прикрывает рот рукой, когда говорит; если бы не отсутствующие зубы, ее можно было бы назвать красивой.
— У нас была кофейная лавка на Поплар-Хай-стрит, но мне пришлось все продать.
Еще она сообщает, что урожденная жительница Лондона, но не общается со своей семьей.
— Это из-за наследства, сэр. Мой дядя оставил после себя деньги, но я не получила ничего. Поэтому мне пришлось искать работу и жить в ночлежках. Конечно, я обиделась на них, сэр!
— Понимаю, — Уолтер кивает. — Я бы тоже обиделся!
Сикерту она нравится.
— Где вы отыскали эту женщину? — интересуется Дарлинг.
— Мне порекомендовали ее в работном доме как опрятную и умную работницу. Послушайте, старина, — начинает он как обычно, когда хочет убедить американца. — Вы же сами знаете, что Белл обходился чертовски дорого. К тому же у него в крови все эти шотландские суеверия, а Элизабет будет крепко спать по ночам, а не прислушиваться к шорохам…
Еще он собирается написать ее портрет.
— Это кстати, послужит гарантией на случай, если нам вдруг придется ее разыскивать!
— Вы сама предусмотрительность! А вы не подумали, как это будет выглядеть? Женщина будет жить в доме с двумя одинокими мужчинами?
Сикерт в ответ только улыбается.
— О, да вы просто пуританин! Не придавайте этому большого значения, мы всегда сможем избавиться от нее. Или вы предпочли бы старую каргу, страдающую ревматизмом и забывчивостью?.. Я шучу, не обращайте внимания. Кстати, как там поживает моя супруга? — Он смеется. — Знаете, я унаследовал от отца крайне несерьезное отношение к браку. Вы не заходили к Эллен, чтобы засвидетельствовать почтение?
— Нет, я не такой хороший актер, как вы, и не хочу притворяться без необходимости.
— А что с Его Высочеством? — Сикерт начинает расставлять на столе шахматы. — Он, кажется, собирался поставить все точки над «i» в этой истории с его любезной Энни.
О, да, — на другой день после нашей неудачной поездки он все-таки навестил приемных родителей девушки и с порога заявил им, что знает, что она уехала из Англии. Меня там не было, его сопровождал Джеймс Стивен. Он уверяет, что им удалось привести этих милых людей в замешательство, но потом, как и следовало ожидать, Эдди растерялся, начал мямлить — словом, преимущество было потеряно, как говорят шахматисты… Тем не менее кое-что они все-таки сказали. Энни в Европе; им дали денег за молчание — кто именно они, похоже, сами не знают, но нетрудно догадаться. Эдди отправился во дворец, однако на полдороге стушевался. Он чертовски боится своей бабки. Думаю, потом он все-таки говорил с королевой и вот в результате оказался в Шотландии!
— Эдди в Шотландии?! Впрочем, это пойдет ему только на пользу. Я знал джентльменов, которым короткого отдыха хватало, чтобы излечиться от любовного безумия. Я думаю, в некоторых случаях любовь можно и должно рассматривать как серьезное заболевание, грозящее здоровью. Упаси Бог, Дарлинг! Упаси меня Бог! — На лице Сикерта вздрагивает нерв, что означает: тема для него значит больше, чем он пытается показать.
— Кстати, о безумии, — литератор меняет тему после нескольких ходов. — Знаете, меня всегда интересовало, может ли человек почувствовать, когда он начинает сходить с ума, — как мы чувствуем начало простуды?
— Спросите у Джеймса Стивена, — предлагает Сикерт. — Еще недавно он был уверен, что свихивается.
— Да, странно, что он вообще остался жив, — после того случая с мельницей! Знаете, я изучил некоторые книги, касающиеся старинных ритуалов черной магии…
— Боже мой, не уверяйте меня, что вы по своей воле тратите время на эту чепуху, — поражается художник.
— Мне и самому кажется это удивительным. Но должен признать, что во всем этом есть какое-то очарование, как в старой страшной сказке! Так вот, в одной из книг упоминается старинное средство от безумия — сердце молодой девушки.
— Ага, значит, можно предположить, что это старина Стивен потрошит несчастных девушек, стараясь излечиться? — Сикерт от души смеется.
— Бог с вами, я совсем не имел этого в виду…
— Надеюсь! Но, как бы там ни было, полагаю, мы не будем сообщать об этом полиции. Полагаю, у них в эти дни и так хватает экстравагантных версий. Я представляю, какой кошмар творится сейчас в полицейском управлении и сколько сумасшедших обивают пороги участков. Одному кажется, что убийца — его сосед, уходящий из дома по ночам, другому померещилась тень в плаще, затаившаяся во дворе рядом с нужником!
— Вам шах и мат, Уолтер! Вы очень несобранны и опять прозевали все выигрышные ходы.
— Да, шахматист из меня никудышный, надо признать… — бормочет Сикерт. — Еще одну партию?
Проходит неделя, прежде чем Элизабет Страйд остается одна в этом большом доме. Ни Уолтера Сикерта, ни Гарольда Дарлинга нет в этот вечер дома. Элизабет приятно, что ей доверяют. В самом деле, на свете осталось не так уж много людей, доверяющих Элизабет Страйд. Она сидит на кухне, возле огня, когда за дверью раздается шорох. Этим господам непременно следовало бы нанять крысолова, но Элизабет не боится крыс, она немедленно вооружается метлой и открывает дверь.
В коридоре никого нет, но на лестнице раздаются как будто чьи-то шаги. Страйд направляется туда, внимательно оглядываясь. Никаких крыс! Поднявшись на второй этаж, она останавливается и снова прислушивается. Ветка в мансарде скребет по стеклу, словно плачет ребенок. Этот звук ее не удивляет — Элизабет уже слышала его, когда позировала Уолтеру Сикерту Этот господин написал портрет Элизабет Страйд — вот забавно! Будет, что рассказать знакомым! Ее друзья сейчас сидят в пабе, а она осталась одна в доме, наполненном странными звуками.
Элизабет стоит, размышляя. По-детски шмыгает носом и опирается на метлу. Несчастная Золушка в пустом холодном доме. Еще недавно Страйд казалось, что ей улыбнулась удача, но годы беззаботного бродяжничества развратили ее окончательно. Она понимает, что больше всего ей хочется веселья, хочется гулять. Она мечтает вновь увидеть своего приятеля, с которым поссорилась незадолго до того, как попала в работный дом. Она с радостью оставила бы это место и вернулась на улицы…
На первом этаже раздаются шаги, хлопает дверь. Элизабет быстро спускается вниз, уверенная, что вернулись господа, однако внизу никого нет. Она застывает в растерянности, и в этот момент совсем рядом за стеной раздается скребущий звук. Страйд едва не подпрыгивает от неожиданности и от злости колотит ручкой метлы по дубовым панелям, которыми обшиты стены.
