Зявкина держали на строгом режиме. Глазок в двери его камеры каждые пять минут открывался, и на Федора Михайловича смотрел острый внимательный глаз надзирателя.
…Однажды раздался звонкий щелчок, и через маленькое окошко на пол упала толстая пачка газет. Каждый день ему бросают в камеру «Русский голос», «Возрождение» и другие белоэмигрантские монархические газеты. Идеологическая обработка! Там пишут одно и то же:
«Крах большевизма неизбежен… Провал индустриализации… Раскрытие московского заговора… Возвращение из европейского вояжа митрополита Платона, его проповедь в церкви святых Петра и Павла, где предлагаются методы борьбы с «красными супостатами»…
Но мельком взглянув на сверток, Зявкин не поверил глазам. На верхней газете крупным шрифтом было напечатано: «Правда». Он поднял с пола газеты, положил их на стол и бережно развернул. Да, действительно «Правда», свежие номера с материалами XVI съезда партии.
В Москве съезд, а он здесь, в этой «комфортабельной» одиночке американской тюрьмы! Там коммунисты, его товарищи по партии подводят итоги первой пятилетки, намечают новые грандиозные перспективы, громят правых оппозиционеров, которые стараются затормозить социалистическое строительство! Зявкин взволнованно листал газеты. Вот: съезд объявил взгляды правой оппозиции несовместимыми с принадлежностью к ВКП(б). Нет, думал Федор Михайлович, никакие уклоны не собьют партию с ленинского пути. В борьбе против всех видов оппортунизма только крепче станут ее бойцы, которые сумеют поднять массы на осуществление всего, что намечено. В резолюции съезда так и говорится:
«Сплачивая под знаменем ленинизма миллионы рабочих и колхозников, сокрушая сопротивление классовых врагов, ВКП(б) поведет массы в развернутое социалистическое наступление и обеспечит полную победу социализма в СССР!»
Зявкин с восторгом изучал сухие на первый взгляд цифры: продукция электротехнической промышленности СССР возросла в 1929/30 году по сравнению с 1927/28 годом в 2,7 раза вместо 1,8 раза по пятилетнему плану. Как много стоит за этими цифрами! Это ли не триумф рабочего класса, воплощающего в жизнь ленинский план ГОЭЛРО! Федор Михайлович почувствовал себя именинником. Личные невзгоды — тюрьма, одиночка, допросы — отступили куда-то далеко…
Он прочел, что Валериан Владимирович Куйбышев назначен председателем Госплана, Григорий Константинович Орджоникидзе — народным комиссаром тяжелой промышленности, Анастас Иванович Микоян — наркомом снабжения. Все его товарищи, друзья, ленинцы. Уж они-то страну не подведут. Зявкин вскочил с табуретки и заходил по камере. Ну что ж, и он еще поборется! Он — частица ленинской партии, верный ее сын.
С юных лет его жизнь безраздельно принадлежит партии, народу. Может ли он изменить Родине? Никогда! Он будет бороться до конца, до последнего вздоха…
«Но для чего переданы мне эти газеты?» — подумалось вдруг ему. Вскоре все разъяснилось.
Его вызвали на допрос. Неизвестный пожилой, элегантно одетый господин начал упорно убеждать Зявкина в назревающем развале Коммунистической партии и доказывать неизбежность победы оппозиционеров.
Зявкин внимательно к нему присматривался. Что-то знакомое было в его лице. Долго смотрел, потом вспомнил — это же полковник Хаскель! В 1922 году он приезжал в Ростов по делам АРА и был в облисполкоме, где Зявкин с ним и встречался. Он тогда еще афишировал свою дружескую связь с министром торговли Гувером, нынешним президентом США. Ничего себе! Дипломированный разведчик. Взял на себя роль следователя.
Все это Зявкин ему и высказал.
— Да, я, Хаскель, прибыл сюда к вам в тюрьму и говорю от имени моего друга — президента. У нас есть к вам деловое предложение: оставайтесь в Америке. Мы вас хорошо обеспечим, дадим американское гражданство. Президент обещал положить в банк на ваше имя 12 миллионов долларов. Сможете сделать хороший бизнес.
— О! Это великолепно, только переведите эти миллионы на счет Амторга в погашение ущерба, который нанесен ему моим арестом. Сделаете? — иронически спросил Зявкин.
Хаскель резко поднялся, рванул дверь следственной камеры и, выходя, угрожающе произнес:
— Ваше место — на электрическом стуле!
Тревожные дни продолжались. Теперь Зявкин был отдан в руки трех дюжих молодцов, и они его по очереди допрашивали, требуя выдать «московскую резидентуру» и раскрыть свою «связь с Компартией США».
Федор Михайлович держался твердо, и допрашивающие убедились, что им его не сломить.
Тогда они пошли на крайнее средство. Зявкина стали «готовить к электрическому стулу».
В камеру несколько дней подряд вводили русского священника, и тот пытался его исповедать и отпустить грехи перед смертью.
Наступил день, когда Зявкина ввели в камеру смертников, где стоял электрический стул. Там уже находились трое приговоренных.
Это были украинские эмигранты Александр Богданов, Макс Рыбарчик и Степан Греховяк. Они обвинялись в убийстве владельца ресторана в Буффало и в ограблении кассы.
Первыми на глазах у Зявкина были казнены Рыбарчик и Греховяк, утверждавшие до последнего момента, что они невиновны. Зявкин увидел затем их обгоревшие трупы.
Перед тем как сесть на электрический стул, последний из осужденных — Богданов — громко заявил:
— Господа! Вы представляете штат Нью-Йорк, а преступление совершено в другом штате. Вы только что убили двух ни в чем не повинных людей! Стоя перед этим смешным предметом, — он указал на электрический стул, — я клянусь перед богом, что они невиновны. Я действительно виновен. Со мною участвовали в убийстве торговца два чикагских бандита, но не казненные вами люди.
Наступила очередь Зявкина.
Подошел священник и вновь предложил исповедоваться в грехах. Федор Михайлович отказался. И когда его уже собирались усадить на стул — последовало распоряжение увести его.
Зявкин был возвращен в камеру, где вновь появился Хаскель и стал убеждать его в бесцельности сопротивления.
— Вы единственный человек, который вышел живым из электрической камеры. Но вы опять можете вернуться туда и сесть на тот же стул, уже окончательно.
— Делайте что хотите, сажайте на электрический стул, но я — гражданин Советского Союза и Родину не продаю!
Так продолжалось еще несколько дней. Наконец Зявкин был освобожден и доставлен в Амторг. Его освобождение было победой Советского государства. Полицейская затея с фальшивками потерпела полный крах. Это была также победа прогрессивных сил американского общества.
Но Зявкин больше уже не мог находиться в «свободной Америке», где на каждом шагу его могла ожидать любая провокация, и он выехал в Советский Союз.
Перед посадкой на пароход «Европа» к Федору Михайловичу подошел представитель госдепартамента Келли и с саркастической улыбкой заявил:
— Раз вы решили уехать, не вздумайте возвращаться в США! Вы враг Америки номер один и включены в списки на уничтожение. Это я вам говорю по секрету.
На пристани бесновалась толпа монархистов, злобно выкрикивавших: «Вон коммунистов из Америки!»
После разоблачения фальшивок Уоллена нью-йоркские газеты изменили тон и напали на комиссию Фиша. Они ратовали за налаживание советско-американской торговли. Даже явно антисоветская «Уолл-Стрит Джорнел» писала:
«Мы не можем отказаться от деловых связей с Россией потому, что нам не нравится ее политика и отношение к религии. Но наш отказ не возымеет никакого действия на ее политику в этих вопросах. Она просто перенесет свои отношения в другие страны».
Газеты херстовского треста заявляли:
«Трудно заставить США ненавидеть кого-либо, кто в течение девяти месяцев покупает товаров на 114 миллионов долларов…»
«Уорлд» писала:
«Комиссия Фиша вышла за пределы своей компетенции при обследовании Амторга. Ее компетенция в отношении Амторга была ограничена вопросом, является ли Амторг базой для пропаганды…»
