Снабжение водой, уборка и освещение городских улиц также являются предметом принимаемых мер, неэффективность которых прямо противоречит трогательным благим намерениям. Сооружение декоративных фонтанов, бесспорно украшающих город, вывоз парижского мусора гужевым транспортом в соответствии с генеральным подрядом 1601 года и, наконец, налог на уличные фонари дают весьма скудные результаты в практическом и гигиеническом плане. Необходимо дождаться эпохи Кольбера, чтобы улицы Парижа стали достойно освещаться; дождаться, наконец, наступления XIX века, чтобы каналы и сточные сооружения, вырытые или реконструированные, удовлетворительно снабжали Париж чистой водой и уносили обильные нечистоты.
Говоря о городах, в настоящей книге мы сосредоточили внимание прежде всего на становлении политики или суверенного государства или, в меньшей степени, на собственно экономической и социальной истории городов (и деревни), которую мы в основном рассматривали в предыдущих книгах. Итак, возьмем чиновничье государство, фактически городское в достаточно широком понимании этого понятия. Оно включает два социальных аппарата, которые стоят рядом в центре системы: финансы и чиновничество являются одновременно надстройкой механизма монархии и «бенефициариями», которые получают основнные выгоды от экономического процветания в мирный период правления Генриха IV. Начиная с 1598 года окончательно оформляется группа финансистов, обслуживающих одновременно государство и частный сектор. Сначала это итальянцы, прибывшие из Лиона или с Апеннинского полуострова, например Луи Дадиасето и Себастьян Цамет, «сеньор с восемнадцатью сотнями тысяч экю». Но среди них все чаще и чаще встречаются и французы, иногда гугеноты, а позже в большинстве своем католики, такие как Жан де Муассе, Дени Фейдо, Пьер Лонге… Современный историк Франсуаза Байяр показала механизм их действий: «откупщики, учитывающие векселя или дающие в займы», широко используют подставных лиц, например Анри де ла Рюэля, который был в 1605 году подставным лицом Фейдо при откупе налога на соль; финансисты окружают себя тайной и консолидируются в ассоциацию. Поскольку их собственные капиталы были недостаточными для потребностей государства, которые они должны были удовлетворять, финансисты берут необходимые и даже более значительные суммы в долг окольным путем, через одного из членов своей группировки, специализирующегося на этом виде операций. Короче говоря, они «заполучили в свои руки» сбережения, возросшие в период обогащения в начале XVII века. Какие сбережения? Деньги надо брать там, где они лежат. Финансисты-заемщики находят заимодавцев, которым они внушают доверие, «в классе собственников» (как его гораздо позднее, в XVIII в., назовет физиократ Кенэ), в том самом классе, который владеет половиной земли королевства и держит в своих руках золото, деньги, титулы, чиновничьи должности, духовные звания, торговлю. Говоря иначе, этот класс состоит из «поместного дворянства, “дворянства мантии”, церковных сановников и крупных буржуа». Освобожденные от налогов в своем значительном большинстве — и те и другие через эту функцию заимодавцев — тем не менее вносят на благо государства свою (большую) лепту; они призваны выступать в качестве его «спонсоров», короче говоря — субсидировать его наличными, в чистых денье, хотя и небезвозмездно и с получением впоследствии процента. Монархия может таким образом рассчитывать одновременно на деньги непривилегированных (налогоплательщиков) и на «залежи звонкой монеты», которые контролирует элита, в принципе освобожденная от прямых налогов, поскольку названные «залежи» обнаружены и пущены в оборот финансистами. «Финансовая база государства является гораздо менее узкой, чем ошибочно полагают многочисленные историки». Вся нация вносит свой вклад в казну короля: крестьянская земля, обложенная налогами, и помещичья земля (теоретически свободная от налогов, но дающая деньги для займов). Таким образом объясняются огромные способности к аккумуляции денежных средств, к их «инкассации» (во всех смыслах этого термина), которые характеризуют французскую монархию при Генрихе IV и еще больше при Ришелье и при Людовике XIV — именно тогда, когда, как ошибочно предполагают, это королевство погрязло в острейших финансовых и военных осложнениях. Королевство всегда остается гораздо менее бедным или гораздо более богатым, чем кажется.
Однако за все приходится платить. Богатые заимодавцы не вкладывают свою ликвидность в государственный сектор просто за красивые глаза короля. Кредиторы и финансисты ожидают от своих «государственных» капиталовложений дивидендов, по меньшей мере равных или более высоких по сравнению с тем доходом, который принесла бы, при прочих равных условиях, земельная собственность. Помимо этого вознаграждения, в целом естественного, эти люди ждут от Его Величества или его администрации (как награды за хорошую и верную службу, которую они выполняют подобным образом, в звонкой и полновесной монете) «милостей, даров, пенсий, незаконных доходов, сверхзаконных льгот и назначения своих друзей на чиновничьи должности». Симбиоз между финансами и монархией образуется благодаря взаимной и постоянной циркуляции денежных потоков и милостей. Государство при этом функционирует одновременно и как очень крупная фирма, крупнейшая для своего времени, и как мафиозная структура, как замкнутый круг в форме короны, где переплетены люди финансов и власти. В центре монархо-финансового комплекса находится королевский двор, как кран, из которого льются милости, и как геометрическое сосредоточение раздачи пожалованных пенсий.
Итак, в первой половине XVII века насчитывается несколько тысяч финансистов на несколько десятков тысяч чиновников. Первые в своем большинстве происходят из вторых. Отметим, что этими первыми становятся, как правило, выходцы из чиновничьей среды или из судейского сословия среднего уровня. Историки опровергли басню о денежном человеке — «сыне лакея», эта родственная связь, даже если она встречается, абсолютно не верна для социального происхождения группы откупщиков в целом: она состоит из выходцев из хороших семей, но не из семей высокого происхождения. Презираемые тем не менее за свою «вымогательскую»[145] деятельность, они стараются компенсировать, насколько могут, это презрение, которое их тяготит. Поэтому они «отыгрываются» роскошью своих замков, своих особняков, в первом ряду которых можно назвать прекрасный парижский дом банкира Цамета (улица де Ла Серизе), где часто бывал Генрих IV в свои лучшие и худшие времена. Однако, какими бы ни были попытки продемонстрировать свое богатство, матримониальная блокада сохраняется: она почти всегда мешает дочерям финансистов, хотя у них прекрасное приданое, выходить замуж за принцев или высших аристократов. Эти девушки благодаря браку все же поднимаются на достойный уровень социальной иерархии, чуть более высокий, чем тот, к которому онил принадлежат по своему происхождению. Располагая хорошим приданым, они «заново золотят порой облезший герб» молодых людей и крупной знати из самого видного «дворянства мантии». Когда у государства не хватает денег, общественное презрение, которое окружает финансистов, дает хорошую возможность сделать их козлами отпущения, у которых добровольно или силой изымают несколько сотен тысяч ливров с помощью Судебной палаты, созданной для подобных случаев: четыре палаты такого рода были учреждены в 1597-1607 годах; они заставляют наиболее бесчестных финансистов вернуть награбленное, хотя и не полностью, но щадят некоторых казначеев, даже сильно скомпрометировавших себя, если они находятся в милости при дворе, у короля и его окружения.
Финансы, откуп податей и налог на соль являются постыдными, но необходимыми составляющими Французского государства. Чиновничество, «дворянство мантии», напротив, считается благородной структурой нашей монархической системы. Оно тесно связано с финансами, будь то по общему семейному происхождению или по приданому дочерей финансистов, которое призвано помочь «опериться» молодым чиновникам, вступающим с ними в брак. Конечно, «дворянство мантии» стоит государству определенных финансовых затрат, потому что судейским чиновникам нужно платить жалованье (хотя и небольшое). Но оно приносит, возможно, больше, оно действительно платит в казну знаменитый налог — «полетту», ежегодную плату за право, которое гарантирует передачу по наследству и «продажность» чиновничьих должностей. К тому же еще более значительный доход дает продажа должностей, которые приобретатели определяют как «особые дела»; подобные «дела» представляют в среднем 7,4% доходов государственной казны в 1600-1610 годах, эта доля в бюджетных поступлениях будет еще большей при Ришелье, когда налоговое бремя увеличится. Государство богатеет, строится, развивается и «обрастает ветвями» благодаря предоставлению чиновничьих должностей за деньги. В период процветания при Генрихе, когда растут валовой продукт и национальный доход, спрос на чиновничьи должности со стороны обеспеченных соискателей быстро увеличивается. Это — показатель, который не обманывает: номинальная стоимость налогов более чем утроилась за 15 лет, которые к тому же нельзя назвать инфляционными и которые охватывают период от вступления Генриха IV в столицу до удара кинжалом, нанесенного Рава-льяком. В первые два десятилетия XVII века «особые дела» реализуются на «рынке продавца».
