Можно представить себе, что при каких-то условиях вся Франция целиком — и такое допущение не лишено оснований — стала бы протестантской, как это случилось несколько ранее с Саксонией и Англией. (Но в том-то и дело, что это было «несколько ранее», пока еще не действовали папистские ограничители.) Один такой случай как будто бы представлялся в марте 1562 года, когда армия Конде[97] на короткое время получила возможность захватить Екатерину Медичи и Карла IX. Таким образом Конде-гугенот мог — если бы перешел к действиям — на законном основании использовать монархическую власть в интересах своей партии. Но такой захват, если бы он совершился (а он не состоялся), мог ли обеспечить хоть какую-то возможность прочного успеха и полного и окончательного принятия Францией еретических идей? Этими идеями постепенно стали бы проникаться — опять же если допустить успешность такого путча — королевское законодательство, затем — установления галликанской Церкви и, наконец, вся Церковь в целом. В результате такой переворот, начатый Конде, смог бы, по всей вероятности, привести лишь к новым потрясениям. А ближайшим результатом такого переворота и «реакцией» на него стало бы возникновение большой ультрапапистской революционной партии, такой, какой реально станет Лига… но 20 годами позже. Действительно, Франция была глубоко проникнута католицизмом, будучи частью латинизированного пространства, исконно связанного с римской Церковью. И эта Церковь, в свою очередь, была гораздо менее тесно связана с англосаксонскими и германскими странами, находящимися вне этого пространства и представлявшими питательную среду для протестантства. К тому же радикальный и крайне логичный образ мышления французских интеллектуалов привел к тому, что уже со второго поколения Реформация в XVI веке у нас была доведена, с подачи Кальвина, до таких жестких крайностей, каких не бывало в стране Лютера и во владениях Генриха VIII. Таким образом в королевстве, где правили Валуа, между старой консервативной Церковью с ее римско-латинскими корнями, с одной стороны, и мощными революционными новациями пикардийского женевца — с другой, пролегала слишком глубокая пропасть, чтобы стал возможен массовый переход представителей исконных клерикальных структур на позиции церковных реформаторов, переход, какой совершился бы по тому образцу, которым 30 или 40 лет ранее стали Виттенберг и Лондон[98].
Но даже будучи обречен обстоятельствами и, главное, деятельностью людей на положение религии меньшинства, французский протестантизм демонстрирует необычайную живучесть в некоторых прогрессивно настроенных кругах. Помимо прочих причин эта жизнеспособность обязана той удивительной смеси плодотворного архаизма с соблазнами модернизма, которую представляют собой идеи Кальвина, его последователей и единомышленников. Архаична основная мысль их концепции — жесточайшая предопределенность сущего. Она остается совершенно чуждой нашим современным воззрениям (нечто эквивалентное ей молено, пожалуй, найти — в ее секуляризованной версии — в работах некоторых исследователей — сторонников примитивного генетизма). Зато в XVI веке эта крайняя жесткость находила многочисленных сторонников среди людей, сознание и культура которых, даже будучи весьма примитивными, несли на себе подспудный отпечаток августинства[99] и были проникнуты упованием на милость Божью. Модернистская сторона этой концепции состояла в отказе от иерархии святости в епископальной Церкви, даже — и особенно — высших ступеней канонизации, что нанесло удар по основе давних построений старорежимных церковников. И это не могло не принести удовлетворения некоторой части элиты того времени: культурный подъем, навеянный Ренессансом, предрасполагал ее к восприятию социальных сдвигов, происходивших вопреки клерикальному консерватизму.
В результате сложилось сильное протестантское меньшинство, но также — а именно в этом суть проблемы — мощное католическое большинство. Официальная религия не только не сдавала своих позиций в стране, но давала все больше доказательств крепнущей жизнеспособности. Во Франции 1560 года в тех границах, которые лишь позднее станут государственными, по меньшей мере 16 млн. селян не так уж были подвержены воздействию грамотности, культуры и уж тем более влиянию города… Эти люди были не слишком склонны отрекаться от привычной для их деревни религии. Она им подходила, соответствовала сезонному образу их жизни, цикличности сельского труда: зима и весна, жатва и сбор винограда. В этой религии ценился такой культ святых, который был неприемлем для гугенотов. Святые и повествующие о них жития освящали и давали свое покровительство каждому дню года, каждой профессии и каждой специальности. Еще и теперь наше духовное родство с реформационными пропагандистами той поры сказывается в слишком часто встречающемся отождествлении деревенских святых или их городских собратьев с переряженными идолами запоздалого язычества. Однако в действительности хагиодулия[100] является, как это было доказано недавними исследованиями, подлинным, хотя и своеобразным наследием эпохи ранней христианизации как на Западе, так и на Востоке. Таким образом, располагая издавна многими преимуществами, могучий католицизм во Франции времен трех последних представителей династии Валуа не имел никаких оснований к тому, чтобы признать себя побежденным. Зачем ему или хотя бы его наиболее решительным представителям было отказываться от своей почти полной монополии влияния на умы, которой он располагал до появления кальвинистских и лютеранских смутьянов? Церкви всегда претило самоубийство и даже просто сосуществование со своими противниками. Тем более что начиная с 60-х годов XVI столетия католическая Церковь удачно опробовала некоторые новшества, появившиеся в королевстве. И вскоре эти позитивные сдвиги принесли ощутимые плоды.
Духовенство болезненно воспринимает наступление гугенотов на позиции Церкви. К тому же его доходы, исчисленные в их покупательной способности в постоянных ценах, основательно снизились в результате отказов от выплаты десятины, а также и вследствие реального снижения продуктивности сельского хозяйства. Урожайность падала, поскольку различным образом действовали вызванные Религиозными войнами мешающие сельскому хозяйству факторы.
Несмотря на все эти беды, уже близки признаки духовного подъема, который повлечет за собой подъем и в иных областях. Оставшиеся католическими города — особенно те из них, которые были на границе межконфессионального раздела (в таком положении находятся Авиньон и Тулуза, окруженные с севера, востока и юга «еретиками» соответственно Дофине, Лангедока и Беарна), — сохраняют веропослушание, несмотря на испытания, которым они подвергаются из-за своего соседства с протестантами. Они ограждают себя твердостью в вере римско-католической. В то же время на местах обновление Церкви выражается в реформировании (католическом) многих ее институтов и установлений церковной иерархии. Духовенство начинает борьбу против своих собственных слабостей и отныне отвергает конкубинат священников, совмещение духовных должностей и пребенд, пресекает практики возведения в сан некомпетентных клириков, практику «отсутствующих» (в своем приходе) священников, что чаще всего относилось к епископам. В конце концов все эти усилия оказались довольно успешными — проповеди, чтение которых, конечно, никогда не прекращалось, множились и становились все более полными и яркими. Высшее духовенство само стало выходить к народу с проповедью, хотя до этого не считало для себя зазорным уходить от своей обязанности по донесению слова веры до паствы. Теперь они отправляются к этой пастве пешком, верхом, в портшезе или на муле, невзирая на возраст и старческую подагру. Они не колеблясь пускаются в путь к дальним забытым приходам, расположенным в самых малодоступных местностях их диоцеза. И сколь далеким уже кажется теперь то, совсем недавнее, время, когда скандальное семейство Борджиа позорило трон Святого Петра. Сейчас более настоятельно, чем в недавнем прошлом, требуется соблюдение моральных норм, опирающихся на Божьи заповеди: элите предписывается избегать богохульства, ссор и ростовщичества[101], быть усерднее в служении Богу, заниматься благотворительностью. Хотя дела не всегда соответствовали моральным требованиям, но по крайней мере сами требования были весьма четко сформулированы. В свою очередь, постепенно утверждается сакральный характер этики жертвенности и самоограничения. Некоторые кардиналы в поучение пастве отказываются от традиционной процедуры торжественного вступления в города через городские ворота, где их раньше радостно встречали красивые молодые женщины. Генрих III пошел еще дальше и, подавая пример христианского смирения, отказался пользоваться королевскими подколенным ковриком и креслом, которые полагались ему как самодержцу во время его присутствия на церковных службах. Католическая Реформа (и речь здесь идет, как верно отметили Жан Делюмо и Марк Венар, именно о реформе, а не просто о Контрреформации) развивается в двух направлениях: доктринальном и практическом. Реагируя «логично», начинают превозносить все те реликвии и изображения, которые гугеноты намерены были уничтожить. Культу Богородицы с нарочито подчеркнутым концептом непорочного зачатия отводится еще более высокое место. Большее значение придается зримым формам церковных таинств: мессы рекомендовано служить по возможности ежедневно, чаще приводить верующих к исповеди и к Святому причастию. Все относящееся к Евхаристии восславляется и выставляется на всеобщее обозрение. На алтари ставятся ларчики и дарохранительницы со Святыми дарами. Народные гуляния в последний день Масленицы, схожие с языческими празднествами, естественно, сохраняются. Городок Роман и сейчас хранит память о широкой Масленице 1580 года. Но строгости великопостного периода соблюдаются теперь более тщательно.
