Добавим, что пока речь идет о «классическом» периоде (1560-1715 гг.), сельская экосистема того времени сохраняла относительную стабильность или же, самое большее, проявлялись некоторые признаки чрезвычайно медленных положительных сдвигов. Спады сельскохозяйственного производства, отмеченные на протяжении этих 150 лет в кризисные периоды, при кратковременных депрессиях, в военное время или при неблагоприятных погодных условиях, временами весьма глубоки (хотя отнюдь не столь катастрофичны, как в бедственном XV в. вплоть до 1450-х годов). Конечно, между 1560 и 1715 годами также неоднократно отмечались неурожаи зерновых, и в частности во время Религиозных войн, Тридцатилетней войны и Фронды, в первые годы личного правления Людовика XIV, войны Аугсбургской лиги и войны за Испанское наследство, «приправленных» голодом 1693-1694 и 1709-1710 годов. В эти периоды производство зерновых ненадолго сокращалось. В некоторые годы производство, видимо, могло снижаться до объемов, равных 80% нормального, «обычного» для тех лет, уровня. Затем возникала необходимость как можно быстрее компенсировать такой спад. Наивысшие объемы производства зерновых, отмеченные в XVI веке, вновь были достигнуты, а временами превышены во времена Кольбера. Но чего-либо похожего на постоянный рост не наблюдалось по меньшей мере до 1715-1720 годов. Так, например, хорошие результаты, которыми были ознаменованы 1665-1685 годы, были сведены на нет новыми спадами, отмечавшимися в последнее десятилетие XVII века и в два первых десятилетия следующего века… Мы остаемся, таким образом, в пределах «нормы» долгого XVII века: катастрофические периоды не столь уж продолжительны, но и подъемы ни разу не оказывались непрерывными, «неуклонными». Однако в некоторых отраслях сельскохозяйственного производства, в частности в виноградарстве Лангедока и в окрестностях Бордо, наблюдался заметный рост. Он обеспечивал подъем или сохранение жизненного уровня сельского населения тех южных областей, где сельскохозяйственное производство было товарным.
На протяжении длительного времени постоянство основных тенденций развития имело своим следствием смягчение, а порой обращение вспять процессов передела земельной собственности. Периоду «галопирующей демографии» между 1450 и 1560 годами сопутствовало ускоренное дробление земельной собственности простолюдинов, тягловых земель, мелких земельных участков. Этот период дробления, в свою очередь, был резким контрастом предшествующей ему фазы концентрации земельных владений, обусловленной в период между 1348 и 1450 годами снижением численности сельского населения.
Ничего подобного не происходило или, во всяком случае, не проявлялось в столь острой форме в период с 1560 по 1715 год. Численность населения все это время остается стабильной при небольших подъемах и спадах, а может быть, и несколько растет к концу этого периода. Но это не идет в сравнение с тем, что происходило в период с конца правления Карла VII до смерти Генриха II, когда наблюдались чрезвычайно резкие демографические спады и всплески. В новых условиях топор наследований перестанет оказывать свое разрушительное действие в XVII веке. В некоторых случаях дело доходит до появления обратных процессов. Так, например, действие новых факторов дает себя знать в Парижском районе: здесь динамизм демографического, экономического, финансового влияния столицы, подкрепленного вскоре воздействием ее версальского сателлита, предоставляет широчайший рынок сбыта для продуктов земледелия территории, равной площади нескольких департаментов нынешней Франции. В том же направлении действует и фактор наличия в самом Париже богатых и могущественных собирателей земельных владений (дворянства, духовенства, чиновников и военачальников и даже купцов), которые стремятся укрупнять свои владения за счет изрядных кусков земель Парижского бассейна.
Так возникают в этих краях новые или расширяются старые латифундии — площадью до ста, а иногда и более гектаров — во времена Генриха IV, Людовика XIII и Людовика XIV; их обладатели-накопители сдают эти земли крупным фермерским хозяйствам в аренду, получая ежегодно земельную ренту, ставки которой устанавливаются по согласию сторон раз в три, шесть или девять лет. Эти хозяйства уже довольно эффективны экономически, хотя из-за недостаточного количества рогатого скота и навоза их продуктивность не поднимается до уровня, достигнутого английскими коллегами — крупными фермерами окрестных земель Лондона. Будучи, по французским меркам, прекрасными сельскими хозяевами, фермеры парижских окрестностей остались известными в нашей истории также и под своими прозвищами «сборщиков платежей для сеньоров» и «деревенских выскочек».
На протяжении длительного времени в эту эпоху складывается система норм для основных источников доходов в сельском хозяйстве и всевозможных вычетов из них. После катастрофического падения уровня реальной заработной платы в аграрном секторе экономики XVI века дальнейшего снижения не происходит и временами отмечаются некоторые положительные сдвиги, в частности, во времена правления Людовика XIII и Людовика XIV. Во всяком случае, этот уровень больше ни разу не опускается ниже рекордно низкой цифры, отмеченной в канун и во время Религиозных войн. Надо ли уточнять, что ниже опуститься ему было бы трудно… Дальнейшее снижение привело бы в конце концов к гибели всего сельского пролетариата от голода.
Если заработки стабилизируются на низшем предельном уровне, то удержания становятся «нормальными», лишь достигнув своего потолка. Сказав это, мы рискуем столкнуться с одним веским возражением. Дело в том, что в XVII веке отмечался несколько повышенный рост земельной ренты, иначе говоря — арендной платы, относительно ее уровня в XVI веке. Отметим, однако, что это повышение, хоть и в самом деле ложилось тяжелым бременем на плательщика, имело сугубо локальный, региональный характер и коснулось, как известно сегодня, лишь областей Лангедока и, может быть, Средиземноморья или Юга в целом, где арендная плата становится чрезвычайно высокой во времена правления Людовика XIII и молодого Людовика XIV. Но разве не происходит это потому, что в этих краях, где налоги взимаются в натуральной форме, что ущемляет интересы землевладельцев, последние находят выход, перекладывая на плечи своих арендаторов, уже несущих непосильную ношу, растущий гнет тягот, увеличенный стараниями министров-кардиналов, Ришелье или Мазарини… В других местах, там, где существует иная налоговая система, и в частности в главных областях Парижского бассейна, земельная рента оказывается во времена трех первых королей Бурбонов совершенно неспособной побить те рекорды, которые она поставила на протяжении прекрасного XVI века, века расцвета Ренессанса, во времена Франциска I и даже Генриха II. Тут можно было бы только отметить, что в тех областях, где преобладали крупные хозяйства, эта земельная рента росла почти автоматически вместе с расширением обрабатываемых площадей, поскольку такие земли включались в сельскохозяйственный оборот в обширных поместьях, принадлежащих представителям «имущего класса» — дворянам, военным и гражданским чинам, высшему городскому сословию. Что же касается денежной ренты, которую можно уподобить процентам, выплачиваемым по своим долгам заемщиком заимодавцу, то она продолжала — на протяжении всего XVII века — тяжко обременять крестьян и их «казну» (она вряд ли заслуживала такого названия — настолько тощими были крестьянские кошельки). Действительно, большинство селян — крестьян и прочих — как и прежде, увязают в долгах, занимая у богатых и не очень богатых, располагающих как в городе, так и в деревне драгоценными запасами звонкой монеты. Однако и в этом отношении положение в XVII веке отнюдь не представляется значительно ухудшившимся по сравнению с предшествующим столетием. Действительно, от века к веку происходило заметное снижение общепринятых долговых процентных ставок, и с 10% в XVI веке они упали в XVII веке до 5,5%, что облегчало положение столь многочисленных на селе должников. Но, с другой стороны, снижались и темпы инфляции. В самом деле, тот продолжительный период роста, «революции» цен, который растянулся почти на весь XVI век, захватив годы правления шести последних королей династии Валуа, в годы первых Бурбонов стал лишь полузабытым и уже далеким воспоминанием. Эти Бурбоны стали современниками процесса остановки роста цен, достигших определенного потолка, и даже некоторого их снижения (при Кольбере), особенно заметного при исчислении цен в граммах серебра. Началась череда периодов с низкой или нулевой инфляцией, короче говоря — фаза дефляции. Первыми ее жертвами как на селе, так и в городе становятся должники: их задолженность не сокращается теперь от удешевления денежных знаков, которое больше не происходит. Дефляция закрепляет эту задолженность. Если сопоставить действие обоих этих процессов — снижения ссудного процента и дефляции, то можно заметить, что результатом становится их взаимная компенсация. Прекрасная операция! Задолженность сельских жителей закрепляется снижением уровня инфляции и тут же облегчается снижением ссудного процента. Подводя итог, можно утверждать, что эта задолженность, хотя и была тяжелым, а порой и невыносимым бременем в своих абсолютных размерах, видимо, не выросла значительно в XVII веке по сравнению с предшествующим столетием. И мы снова приходим к нашей мысли об определенной стабилизации вычетов.
