Классу собственников (знать, королевские служилые люди, сеньоры, высшее духовенство, крупные купцы, состоятельные буржуа) принадлежит примерно половина земли (другая половина — крестьянам). Доля этой господствующей группы имеет тенденцию к увеличению в результате политики приобретения новых земель, которую проводят крупные землевладельцы или те, которые хотят стать таковыми. Право старшего сына в дворянской среде и порядок наследования[14] церковного имущества позволяют этому высшему классу избегать угрозы распыления наследственных земельных владений. Он теряет в результате девальвации сеньориальных податей, которые иногда падают почти до нуля. Но восполняет эти потери благодаря частым повышениям реальной арендной платы; благодаря индексации десятины[15]; эволюция последней сопровождает, и не более того, рост (скромный) сельскохозяйственного производства, а иногда само ее существование ставится под угрозу, например, в 1530-1560 годах, в результате первых забастовок[16] крестьян, обязанных выплачивать десятину. Причем в той или иной мере крестьян на это толкают гугеноты.

Сеньории, однако, умели менять регистр: от доминирования сеньориальных податей[17] они перешли к господству земельной ренты, базировавшейся на размере арендных платежей. Скорее организатор, чем паразит, сеньориальная система порой играет роль направляющей силы во времена возрождения деревень и в период Ренессанса вплоть до начала Религиозных войн.

Ситуация в городах, в торговле, промышленности по сути не отличалась от положения дел на селе и в сельском хозяйстве. Поразителен хронологический параллелизм: начало роста городов с середины XV века и последовавшее затем их быстрое развитие; некоторое замедление к 1515 году при сохранении до 1560 года весьма заметного процветания торговли и мануфактур. Но процветания не для всех! Демографический рост, лежавший в основе этого процветания, выбросил на рынок труда рабочую силу в избыточном количестве, что привело к снижению реальной заработной платы. Обнищание наемных рабочих увеличивало, конечно, прибыли предпринимателей, но в долгосрочной перспективе мешало существенно увеличить массовое потребление, то есть сдерживало массовое производство. (Хотя производство предметов роскоши, например шелка и изделий из него, резко возросло.)

Даже умеренный подъем торговли, городов, мануфактур продлится недолго. Религиозные войны прервали его. Первые бои в 1560-1565 годах были достаточно благополучно пережиты, но в 1567-1575 годах былое оживление городской экономики станет далеким воспоминанием. Оно уступает место застою или крушению. Имеющаяся разрозненная статистика (соляной налог, портовые сборы в Марселе, торговля пряностями в Лионе, экспорт вин из Бордо, пастелевых лепестков из Тулузы, доходы от налогов на судоходство по рекам Луара и Рона) подтверждает эту периодизацию: подъем в течение ста лет, затем стагнация и спад. Общий подъем западных стран, связанный с улучшением в демографии и других областях, обусловил подъем начиная с 1450-х годов деловой активности городов, магазинов, лавочек. И в этом деле роль драгоценных металлов, поступивших из Америки — главного поставщика валютных средств, — была лишь второстепенной (с 1500 г.). Основной прирост импорта серебра из Перу, а точнее — Потоси, действительно произошел примерно в 1560 году.

Привел ли рост несельскохозяйственного сектора экономики, продолжавшийся более века (1450-1560 гг.), лишь к восстановлению высокого уровня, который был отмечен до Великой чумы в 1300-1340 годах? Или речь шла о стремительном преодолении потолка, оставившем далеко позади все рекорды, которые были установлены до наступления «времени несчастий»? В области сельского хозяйства, как было показано выше, речь шла скорее о восстановлении прежнего уровня, чем о подлинном подъеме. Городской сектор из-за большей своей гибкости был ipso facto более динамичным. Однако в некоторых случаях «оживление» даже не было всеобъемлющим. В Бордо, например, объем экспорта вина в «прекрасном» XVI веке оставался ниже, несмотря на внушительный рост, блестящих рекордных показателей начала XIV века. В эти времена этот крупный жирондийский порт регулярно отправлял 850 000 гектолитров в год в северные страны, в частности в Англию. И лишь в середине XVII века эти средневековые рекорды были наконец превзойдены. Напротив, в других районах наблюдались настоящие прорывы, которые оставляли далеко позади показатели времен Средневековья, до времен Великой чумы. Руан, например, включая собственно город и пригороды за пределами городских стен, насчитывал в XIII веке 35 000 жителей, а в 1347 году — возможно, 41 000. Начиная же с 1560 года соответствующий показатель, похоже, достигал 70 000 человек и оставался, с некоторыми взлетами и падениями, примерно на этом уровне вплоть до Революции. Таким образом, с XIII по XVI век имел место подлинный рост, отклонение от многовекового необратимого курса, когда вышеупомянутые мальтузианские потолки, столь разрушительные в аграрной отрасли, почти не сказывались или сказывались незначительно. Беспрецедентные превышения прежнего уровня, о которых идет речь, были особенно очевидны в динамичных областях с большой гибкостью: государственное строительство, культура… Но не будем преувеличивать значение этих скачков, по крайней мере для городов: Франция к 1500 году с ее 10% городского населения еще не преодолела определенной «слаборазвитости», даже по отнюдь невысоким критериям того времени. По контрасту, Испания и Португалия в ту же самую эпоху уже штурмовали океаны и континенты. На границах королевства Валуа появились предприятия капиталистического типа, созданные главным образом итальянцами, нидерландцами, немцами и иберийцами, установившими контроль и над деловым Лионом. Королевские же подданные зачастую сдержанно относились к отдаленным предприятиям.

Не следует преувеличивать роль государства и должного управления в развитии промышленности и торговли. Первые «меркантилистские» тенденции появились при Людовике XI, и до 1560 года шел процесс их формирования. Они сводились к проявлениям «умеренного национализма времен процветания». Речь шла о том, чтобы привлечь на территорию королевства и удержать золото и серебро (со времен Средневековья Церковь считала эти металлы бесполезными, тем более что они порождали ростовщичество, т.е. грех). Речь шла также о запрете предметов роскоши, золотого шитья и шелковых тканей, которые в ту эпоху считались синонимом импорта, сопровождавшегося вывозом и потерей валюты. Речь шла, наконец, о поощрении горнорудной отрасли и производства товаров национальной промышленности, предназначенных для экспорта или внутреннего рынка, в надежде, что это поможет вернуть валюту в страну или воспрепятствовать ее вывозу за пределы королевства.

Карл VII был прежде всего не лишенным ловкости «воссоздателем». Людовик XI был первым, кто разработал некоторые меры экономического порядка, направленные на защиту национальных ресурсов и предпринимательства. В этой области он соответствовал своей эпохе, был сыном начала Возрождения: он, скорее всего, размышлял о нехватке наличности, которая стала очевидной еще в 1400 году. Но решения, которые он вынужден был принимать, чтобы выйти из этой ситуации (так же будут поступать и его преемники), были скорее симптоматическими или гомеопатическими, чем реально действенными. Однако подъем экономики произошел бы и без принятия этих решений, поскольку его корни лежали в глубинных демографических и социальных процессах. Что касается Людовика XI или Франциска I, то их целью в этом направлении было оздоровление финансов королевства за счет возможного роста богатств страны. Когда говорили о богатстве государства, на самом деле думали о доходах правительства. При этом совершенно простодушно считали возможным увеличить богатство страны за счет увеличения доходов правительства.