— Новая жизнь, — это правильно, — сказал бы Йоханнес Семидору, — я одобряю, но учти, что лучших коней для нее отдал я, Йоханнес…

Йоханнес Вао прибавил к списку корову и перешел к перечислению сельскохозяйственного инвентаря. Первой по порядку поставил жатку. Кто там еще внес жатки? Татрик и Лаури. Но у Вао лучшая жатка; у других они старые, уже несколько раз ремонтированные. Косилку и пароконные грабли прибавил Йоханнес к списку и бороны — дисковую и пружинную, два плуга, телегу и сани…

Йоханнес Вао все строже смотрел на пустой стул.

— Так-то вот, приятель Семидор. У тебя всю жизнь не то что косилки, а и порядочного плуга не было, — хотелось ему сказать покровительственно. Сознание собственной щедрости перед новой жизнью так и распирало его. Ему хотелось, чтоб не только Семидор, но и Маасалу, и Рунге, и все другие увидели его во всем величии и оценили как подобает.

Закончив писать, Йоханнес потребовал у Лийны горячей воды и побрился. Потом надел старомодную темную тройку, купленную когда-то в магазине портновской фирмы Янеса в Тарту, взял в руки самодельную палку, вырезанную из суковатого можжевельника, — он редко пользовался ею, — и отправился со двора.

Путь был недалек — до хутора Курвеста, где несколько дней назад разместилось правление сельскохозяйственной артели «Новая жизнь».

Он шел не спеша, важный и чинный, с сознанием собственного достоинства, словно нес людям Коорди благодать. Он не испытывал ни сожаления о минувшем, ни опасений перед будущим. Да и что жалеть? Если уж сказать правду, нечего особенно помянуть в прошлом, — все одна бесконечная мелкая суета, забота и боязнь жизни. Боязнь, заставлявшая оглядываться на каждом шагу. Погубить человека жизнь могла на хуторе любым путем, любым проявлением: дождем и засухой, морозом и жарой. Остерегаться следовало банков и акций, посредников «Мясоэкспорта» и сельского торговца Кукка, свиной чумы и капризов неустойчивых рыночных цен. Вот почему жил с оглядкой; будешь жить не спеша, когда приходилось смотреть в оба — не завязнуть бы…

Правда, позже, при советской власти, не надо было бояться банков и акций, но все-таки хутор оставался хутором — кусочком прошлого, с его неуверенностью в завтрашнем дне…

Всему свое время; настало время менять жизнь в Коорди — Йоханнес Вао понял это и одобрил.

Первый, кого увидел Йоханнес, войдя на двор хутора Курвеста, был Сааму. Высоко подтянув брюки, он, согнувшись и виляя худым задом, мыл крыльцо дома и ступени.

— Ты здесь, Сааму? — удивился Йоханнес.

— Я… да… — деловито сказал Сааму. — Правление взяло: люди нам нужны. И ты к нам? Заходи в правление.

Невнятно пробурчав что-то, Йоханнес вступил в комнату. При его появлении шум многих голосов не смолк. Семидор стоя возбужденно доказывал что-то. Йоханнес обошел всех, чинно пожимая руки Прийду Муруметсу, Петеру Татрику, Паулю и Роози и другим.

Затем он подошел к столу, накрытому красной материей, обменялся рукопожатием с Каарелом Маасалу, председателем колхоза.

— Пришел. Вот и хорошо, — одобрил Маасалу. — Ну, что хорошего принес?

Йоханнес при наступившем общем молчании, не спеша, достал из грудного кармана тетрадный лист с заявлением, разгладил его и, значительно откашлявшись, протянул Маасалу.

Он с такой важностью, так медленно подавал заявление, что, казалось, это не бумага лежала на ладони, а умещались на ней и кони, и жатка, и пароконные грабли, и куча всякого другого добра. Он стоял, расставив ноги, и, казалось, занимал больше места, чем обычно, заслоняя своей широкой спиной и стол, и Каарела Маасалу за столом от людей, сидящих в комнате.

Может быть, Йоханнес ожидал, что настроение его передастся Каарелу; тот с особым уважением примет и прочтет вслух перед всеми длинный описок. Но ничего этого не случилось. Каарел, небрежно скользнув глазами по первым строчкам, положил заявление в папку и кивнул головой.

— В порядке. Садись-ка, послушай!.. У нас тут неофициальное совещание — семейное…

И сразу же, словно и не произошло ничего особенного, Семидор, продолжая прерванный разговор, с жаром заговорил о каком-то проводе на заброшенной линии в волости. Вот где выход! Испросить разрешения и снять этот провод, и они будут обеспечены им для своей линии от мельницы…

Йоханнес с удивлением оглянулся, не понимая, что же собственно произошло. Он совсем по-другому представлял себе этот торжественный момент. Похоже, что его едва заметили, продолжая говорить о какой-то проволоке, и азарт этого чудака Семидора, кажется, трогал людей, сидящих здесь, больше, чем весомый пай Йоханнеса, только что внесенный в общее дело, хотя пай его во много раз превосходил ценность этой проволоки.

Йоханнес, у которого и плечи сразу как-то больше обвисли, тихо отошел в сторону и, не возбуждая ничьего внимания, уселся у печки рядом с Прийду Муруметсом.

Разговоры, как он понял, шли о первоочередных работах.

Прийду Муруметс, с медным румянцем на скулах, явно-волновался и, оглядываясь на Семидора, видно гнул какую-то свою линию в беседе с Рунге и Татриком. Разговор, повидимому, шел об осушительных работах.

Но Семидор говорил так громко и с таким жаром, что невольно заставлял всех слушать себя. Рассказав, как можно достать дефицитный провод, Семидор сообщил, что он даже знает, где по сходной цене можно купить динамо. В конце концов, не такое уж сложное дело провести свет, ведь есть же деньга на динамо… Только надо общими силами лес привезти и столбы поставить, а проволоку несколько человек сделают. Динамо он, Семидор, смонтирует сам. Две недели — и будет свет в Коорди!..

— Двадцать человек за две недели пророют магистральную канаву… — сказал рядом тихий, настойчивый голос, и Йоханнес оглянулся. Прийду умоляюще смотрел на Рунге, Татрика и Вао.

— За две недели мы двадцать гектаров расчистим, — продолжал Прийду, хватая Рунге за руку. — Их можно запахать уже в этом году… Нам хорошая земля важнее всего… Свет подождет.

И такая боль, такая тоска по этой хорошей земле прозвучала в его голосе, что Йоханнес кашлянул в смущении и строго кивнул головой.

А Семидор уже требовал досок, чтоб хотя бы временно починить дамбу на старой мельнице. Ему и людей для этого немного нужно, — вот Прийду Муруметс поможет и еще кто-нибудь…

— Сомневаюсь… — сказал Маасалу хладнокровно, слушая идущие а разных концах комнаты разговоры. — Прийду сам думает, как бы тебя на болото заполучить…

Все расхохотались.

— Да я с бабами сделаю, — вот с Роози и с тетушкой Тильде, — сказал Семидор.

— Роози у нас скотный двор примет, — возразил Каарел.

— Да я сам сделаю… — рассердился Семидор. — В колхозе первое дело свет, — иначе какой же это колхоз… Вы не были в кавказских колхозах никто, а говорите…

— С тридцати гектаров вспаханного болота на худой конец можно получить сорок пять тонн овса, — снова сказал тихий голос рядом с Йоханнесом. — Девяносто возов овса. Девяносто возов…

— На скотном дворе нужен свет, — сказала Роози.

— Вот-вот! — торжествующе подхватил Семидор.

Йоханнес внимательно оглядел всех. Петер Татрик и Антс Лаури одобрительно следили за Семидором. Роози, сидя у окна, задумчиво смотрела в окно, в сторону хлевов; она, повидимому, меньше думала о болоте и о медном проводе, а больше о завтрашнем дне, когда ей придется принимать коров в общественный хлев на хуторе Курвеста. Рунге задумчиво покусывал карандаш, и по лицу его трудно было угадать его мнение.

— За две недели двадцати человекам не осушить тридцати гектаров, — с сомнением высказался Татрик.

— Что, кто сказал? — вскинулся Прийду.

Маленький упорный Прийду, болеющий за поля, которых не было еще ни под небом Коорди, ни на карте, вдруг очень пришелся по сердцу Вао. Чем больше прислушивался и присматривался Йоханнес к Прийду, тем больше и прочнее начинал ему нравиться этот человек, с его болью за плодородную землю, с его жадностью к освоению гиблого болота. Правда, на первый взгляд, слишком уж на большое, непосильное размахивается, ну, а уж очень было бы заманчиво… Ведь там две сотни гектаров!