— Здесь есть свои возможности. — Миссис Джек оглядела комнату. Дипломатический корпус как обычно представлял красочное зрелище, а немногие государственные деятели если и не были джентльменами, то хотя бы делали вид. Только жены — бедные жены, как привычно думала о них Каролина, — выдавали их с головой. Они пропитались запахами своих провинциальных домов с огородами, и с их лиц не сходило хмурое выражение тревоги, что они не соответствуют тону.

Каролина была неприятно удивлена, встретив жену Джеймса Бэрдена Дэя. Во-первых, она не думала, что он женится так скоропалительно, и, во-вторых, что женится на ком-то «из своих», когда уже вошел в относительно большой мир Вашингтона, где он связан родственными узами с вездесущими Эпгарами. Она предположила, что жена Дэя явилась ценой, которую пришлось заплатить за место в конгрессе. Но все это ее не касалось.

— Если вычесть жен, — миссис Джек высказала то, о чем подумала Каролина, — то результат получится гораздо более забавный, чем то, что есть у нас в Нью-Йорке.

— Беда в том, — грустно сказала Каролина, — что они не хотят вычитаться.

— Испробуй деление. — Миссис Джек внезапно метнула на нее острый, все понимающий взгляд, и Каролина без всякой причины, в которой могла себе признаться, шумно вздохнула.

Тут их забрала Клара.

— Пойдемте со мной, вы обе. Развлечем полковника Пейна.

— Но он же недолюбливает дам, — начала миссис Джек.

— Не один он, — прошептала Каролина, пользуясь глухотой Клары.

— Тем больше у него оснований понервничать, беседуя с вами, миссис Астор. — Клара держалась как всегда твердо, и, как правило, была права. Полковник Пейн был взбудоражен, оказавшись рядом с миссис Астор и мисс Сэнфорд.

— Мы просто обязаны, — сказала миссис Астор голосом более гортанным и угрожающим, чем обычно, — найти вам мужа — я хотела сказать жену, полковник.

Блэз приехал в Нью-Йорк со своим редактором Хэпгудом, чтобы присутствовать при избрании Шефа в палату представителей; исход выборов был предрешен, поскольку Херст ничего не доверил воле случая. Первоначальный кандидат от демократов Брисбейн отошел в сторону, расчистив дорогу своему нанимателю, и Херст был утвержден как демократический кандидат Таммани от Одиннадцатого округа. За это гарантированное демократам место новый глава Таммани, добродушный Чарльз Фрэнсис Мэрфи потребовал лишь искренней поддержки кандидата Таммани на пост губернатора штата. Херст охотно с этим согласился.

Сейчас Блэз и Хэпгуд стояли на продуваемой ветрами Мэдисон-сквер, где сорокатысячная толпа ждала оглашения итогов выборов и любовалась фейерверком, устроенным редакцией «Джорнел».

— Он умеет тратить деньги, — восхищенно прокомментировал Хэпгуд.

— Иногда мне кажется, это единственное, что он умеет, — кисло ответил Блэз. Он тоже тратил деньги в Балтиморе; строго говоря, истраченные им деньги стояли возле него в виде крепкого тевтонца с огромными усами — собирательного образа полнотелых херстовских журналистов. Но даже Хэпгуду не удалось пока поднять тираж газеты. Теперь все их надежды возлагались на серию статей о смешанных браках между белыми и черными, что должно было взбудоражить читателей; так, во всяком случае, полагал уроженец Мэриленда Хэпгуд. Блэз завидовал Каролине, точнее — ее городу. Когда жизнь в столице становилась скучной, всегда оставались иностранные посольства, когда не было новостей из посольств, оставался Белый дом, бесконечный источник «живого человеческого интереса», как гласило расхожее выражение. Рассказы о рузвельтовских детях, об их пони в лифте, об их появлении на ходулях в комнате заседаний кабинета министров, об их змеях и лягушках на обеденном столе и, прежде всего, о юпитероподобном Теодоре, ведущем себя по-королевски и занимающем свой высокий трон как бы по праву рождения. Каролина могла ничего не делать, и полосы ее газеты заполнялись сами собой. У него, Блэза, были только смешанные браки. А что же дальше?

Блэз намеревался посетить Херста в его доме на Лексингтон-авеню, но Хэпгуд предложил прощупать настроение толпы.

— Если Шеф, — хотя он теперь работал у Блэза, Шеф все равно оставался Шефом, — собирается быть кандидатом в девятьсот четвертом году, нам следует нырнуть в толпу и выяснить, какие у него шансы.

— Здесь сплошной Бауэри. — Блэз уже неплохо знал манхэттенскую толпу. — И еще Таммани. — Все были в приподнятом настроении. Огромные транспаранты возвещали победу Херста большинством в 15 800 голосов над его бесцветным соперником-республиканцем; он получил на 3500 голосов больше, чем общий список кандидатов, что сделало его самым ловким добытчиком голосов во всем штате. Намечавшийся Таммани-холлом кандидат в губернаторы провалился, в упорной борьбе он проиграл своему республиканскому оппоненту. Это была именно та ночь, о которой грезил Херст. Он победил на своих первых выборах с большим отрывом.

Блэз и Хэпгуд оказались неподалеку от оркестра, который довольно бестактно наигрывал «Я с тобой, Калифорния», отдавая дань происхождению Херста, а не штату, ставшему его домом и отправлявшему его теперь в Вашингтон. В небе цветными фонарями сиял воздушный шар с пассажирами. В толпе царило праздничное настроение, да оно и понятно: в углу площади под плакатом «Уильям Рэндолф Херст, друг трудящихся» бесплатно поили пивом, а рядом электрические лампы образовали лозунг «Конгресс должен взять тресты под контроль» — не очень тонкое напоминание о том, что действующий президент не проявляет особого рвения, приструнивая хозяев страны.

Херстовский социализм — если это слово уместно — всегда забавлял Блэза, который ни на мгновение не забывал о лояльности своему классу и никакой другой лояльности не мог себе и представить. Хотя Херсту, если он хотел заменить Уильяма Дженнингса Брайана в качестве народного трибуна, придется изображать из себя друга трудящегося человека и врага богатеев, он вовсе не был демагогом, каким его себе представляли. Богач мистер Херст, унаследовавший большие деньги, недолюбливал других богатых людей, унаследовавших свои деньги. Он настраивался на волну не столько достойных тружеников, сколько тех, кто оказался за бортом общества. Сам своего рода изгой, он не только жил вне закона, но и использовал закон для насмешек над законом. Херст пока еще мог играть на этих нервных струнах все еще дикой страны, которая могла сделать его своим лидером. Блэз вдруг осознал, что он присутствует при историческом событии, начале карьеры, которая может оказаться стремительной, даже наполеоновской.

И как бы в соответствии с этим пришедшим ему на ум образом и подчеркивая его, Мэдисон-сквер взорвалась в буквальном смысле этого слова. Блэз рухнул на колени, а Хэпгуд осел на тротуар с ним рядом. Звуковая волна ударила в них, как прибой на мысе Монток на Лонг-Айленде. Оркестр замолк. Послышались крики, загудели сирены скорой помощи. Воздушный шар завис над их головами и начал медленно опускаться. Электрические огни по-прежнему грозили трестам, хотя несколько транспарантов были брошены на мостовую: люди в панике бежали с площади, где произошел взрыв.

— Анархисты! — Хэпгуд вскочил на ноги; прежде всего он был репортер, херстовский репортер.

В холодном осеннем воздухе появился едкий запах; скорее всего, пороха, решил Блэз. Хэпгуд и он, как бравые солдаты, побежали навстречу бегущей толпе. Пусть другие спасаются бегством; они идут в бой.

Пожарные прибыли в тот момент, когда Блэз и Хэпгуд нашли место взрыва, маленькую чугунную мортиру, внутри которой разорвалась бомба-фейерверк, что вызвало взрыв еще десятков таких же бомб. В близлежащем здании вылетели стекла. Осколки разлетелись, подобно бесчисленным смертоносным пулям, поразив десятки мужчин, женщин и детей. Некоторые стояли с окровавленными лицами и кричали, другие в зловещих позах застыли на мостовой. Блэз смотрел на мужчину, распростертого на мостовой лицом вниз с раскинутыми в стороны руками; в его шею вонзился похожий на бриллиант осколок стекла, наверняка задевший позвоночник. Его удивило, что не было крови, только поблескивающее в свете уличного фонаря стекло и прорезанная им рана, похожая на прорезь в почтовом ящике, в которую кто-то попытался засунуть начертанное на стекле послание.