Блэз протиснулся в центр круга и увидел Каролину, стоявшую на коленях и все еще сжимавшую пустой бокал и держа его так, словно боялась пролить содержимое. Перед ней на спине, как комичная кукла, широко раскинув руки в стороны, лежал Дел Хэй.

Каролина дотронулась до его лица незанятой рукой; рот Дела был открыт, из его уголка кровь сбегала вниз, к подбородку, а серые глаза внимательно смотрели вверх на его бывших друзей.

— Назад! Назад! — раздался чей-то властный голос. Никто не послушался.

— Каролина, — прошептал Блэз ей в ухо; не взглянув на него, она протянула ему бокал.

— Он упал с третьего этажа, — сказала она. — Он сидел на подоконнике открытого окна и, разговаривая, вдруг наклонился назад и упал.

Блэз помог ей подняться. Толпа образовала проход для двух полицейских, которые недоуменно смотрели на распростертую на тротуаре фигуру. Затем один из них присел на корточки и попробовал пульс на правом запястье Дела. Рука откинулась, открыв золотой перстень без камня.

— Мой перстень, — сказала Каролина. Блэз никогда еще не видел ее такой собранной — или безумной — от шока. — Опал исчез.

Пока полицейские осматривали Дела, пытаясь обнаружить в нем признаки жизни, Каролина на руках и коленях ползала по красному кирпичному тротуару. Изумленные и шокированные молодые люди отступали на шаг, когда она очень вежливо снова и снова повторяла: «Извините, пожалуйста, его перстень сломался, видите. Из него выпал камень».

— Он мертв, — сказал полицейский, пытавшийся прощупать шейный пульс; затем закрыл Делу глаза.

— О Боже, — воскликнула Каролина. — Я его нашла! — Она торжествующе поднялась на ноги. — Смотри, — сказала она Блэзу, когда полицейские уносили тело Дела и толпа начала расходиться. — Это огненный опал, кому-то, говорят, приносит счастье. — Она хмуро смотрела на камень, лежавший у нее на ладони. — Он треснул пополам. — Солнечный луч упал на камень под таким углом, что на мгновение в глазах Блэза вспыхнуло яркое пламя. — Интересно, можно ли его склеить? — Каролина сжала камень в ладони. Блэз взял ее за одну руку, Пейн за другую.

— Ну конечно, можно, — сказал Блэз. — Давай уйдем отсюда.

После уличной жары вестибюль был сумрачен и прохладен. Каролина пришла в себя.

— Как мы сообщим об этом мистеру Хэю? — спросила она Пейна.

— Не знаю. — Пейн был в шоке. — Слава богу, Элен этого не видела.

— Пусть Хэй узнает об этом своим чередом. — Блэз как всегда был практичен. — Мы все равно ничего изменить не можем.

— Ничего. — Каролина положила сломанный камень в сумочку. — Мне следовало серьезнее отнестись к предостережению, мне говорили, что опалы приносят несчастье.

К ним подошла плачущая Маргарита и пока Каролина ее утешала, Блэз понял, что с ней все будет в порядке. Но вдруг он задумался о мироздании. Неужели оно справедливо? или все бессмысленно и непредсказуемо и при этом убийственно жестоко?

— Почему осенние цветы всегда темнее летних, а те, в свою очередь, темнее весенних? — спросила Лиззи.

— Это вопрос? — Каролина сидела на влажной траве, подстелив накидку. — Если вопрос, то лучше спросить кого-нибудь другого. Меня воспитали в убеждении, что все, растущее на земле, на ней должно и оставаться и не терпит вмешательства.

— Французы любят цветы. — Лиззи собирала циннии и ранние хризантемы; она присела рядом, расстелив покрывало; в откинутой назад широкополой соломенной шляпе она была похожа на красивого деревенского мальчика.

— Конечно, мы любим, когда цветы в вазах украшают дом. Вы не боитесь хризантем?

— Нет. Я вообще ничего не боюсь, — сказала племянница генерала Шермана, и Каролина ей верила.

— Я рада, что здесь нет Маргариты. Она бы устроила сцену. Хризантемы положены только мертвым. Она в это свято верит.

— Она приедет?

— В конце месяца, — сказала Каролина, — когда я вернусь в Вашингтон. Спасибо вам, что пригласили меня к себе.

— Тебе спасибо. Без тебя я сошла бы с ума в этом доме в окружении своих любимых.

— Сенатор не столь суетлив, как раньше. — Каролина постаралась говорить нейтрально. Дон Камерон сильно постарел и столь же сильно пил. Хотя при них он никогда не был пьян, однако не был и вполне трезв. Дочь Марта пребывала в том неловком возрасте, который мог растянуться на всю жизнь. Крупная, малопривлекательная и оттого несчастная — одним словом, полная противоположность красивой и элегантной матери. Лиззи, желая дочери добра, добивалась, как правило, обратного результата. Их ничто не объединяло, кроме уз крови, самых непрочных из всех возможных. Генри Адамс помог им снять этот дом в Биверли, на северном побережье залива Массачусетс, неподалеку от Нэханта, где проводили лето Лоджи. Но в это лето Лоджи и Адамс уехали в Европу, предоставив Камеронов самим себе в гипотетическом обществе Брукса Адамса, жившего в не столь уж близком Куинси.

В начале года Дон урезал содержание Лиззи. Она едва сводила концы с концами в Париже на восемьсот долларов в месяц. Когда она потребовала тысячу, Дон урезал даже те восемьсот, а затем принял и вовсе странное решение — они должны вести совместную экономную жизнь в Соединенных Штатах, где Марте вскоре предстоял выход в общество, не говоря уже о занятиях в школе. Родители с дочерью обосновались в местечке с подходящим случаю названием Гордый холм, где их окружали арендованные сельские красоты, и пригласили Каролину составить им компанию.

После смерти Дела Каролина не без колебаний отправилась к Хэям в Нью-Гэмпшир. Она предпочла бы провести лето в вашингтонском пекле, погрузившись в дела газеты, или даже вернуться в Ньюпорт к миссис Делакроу, но Клара Хэй настояла на ее приезде, и Каролина отправилась в Сьюнапи в роли вдовы, которой она могла когда-нибудь стать.

Хэй тяжело пережил смерть сына.

— Все время передо мной его улыбающееся лицо. — Он прочитал Каролине забавно интимное и нехарактерное для Адамса его письмо Кларе. Впервые он заговорил в нем о самоубийстве жены. «Я так и не воспрял духом и до сего момента не восстановил силы и интерес к возвращению к активной жизни». Он советовал Кларе сделать все возможное, чтобы не дать Хэю сломаться, как это произошло с ним; теперь, как он отметил в порыве уничтожающего самоанализа, «… стало привычным думать, что все лишено какого-либо смысла. Привычка эта засасывает, и в критические моменты я избегаю близких контактов, потому что она прочно вошла в мое сознание». Хэй был обрадован и растроган сочувствием Дикобраза и его откровенностью.

Когда Камероны пригласили Каролину в Биверли, именно Клара настояла на том, что она должна ехать.

— Они настолько поглощены собой, что у тебя не будет времени думать о себе. — Каролина приняла приглашение, отправила Маргариту во Францию проведать больную мать, которая обязательно есть у каждой служанки и живет до ста лет как постоянное memento non mori [120].

Камероны и впрямь были поглощены собой, но поскольку Каролина всегда восхищалась Лиззи, она была готова жить с ними до конца лета. Сейчас в прохладном морском ветре уже чувствовалась осень. Вскоре отсыревший дом заколотят на зиму и Камероны уедут, хотя и неизвестно куда. Они как Летучие голландцы разбегались по разным маршрутам, которые пересекались лишь изредка, как сейчас.

Прибежала Кики, крохотный перекормленный пудель, вспрыгнула Лиззи на колени и принялась методично вылизывать ее твердый подбородок.

— Проблема Марты состоит в том, что она и ленива, и тщеславна одновременно. Как ты думаешь, что хуже? — похоже, этот вопрос был обращен к Кики.

— Мне нравится и то, и другое, по крайней мере в друзьях. Ленивые никогда вам не докучают, а тщеславные не вмешиваются в вашу жизнь. Я хотела бы иметь такую дочь, — добавила Каролина, удивив и самоё себя, и Лиззи.

— Ты в самом деле хочешь детей?

— Я так сказала, должно быть, это так. — Каролина никогда не могла себе представить, что родит ребенка от Дела. Того хуже, даже в фантазиях она не могла представить занятие с ним любовью.