Подружка невесты Каролина была в светло-сером платье из шелкового крепа, цвет не вполне подходящий случаю, но Элен настояла, чтобы она присутствовала на свадьбе как девица-подружка невесты, потому что «тебе была предназначена роль замужней подруги невесты». На этот аргумент Каролина не нашлась, что ответить.
Теперь она стояла между Генри Адамсом и Кэботом Лоджем, и троица комментировала тосты, особенно вдохновенный президентский; президент стоял между женихом и невестой, как если бы их бракосочетание и свадьба были бы неполными, не будь его рядом или даже в центре событий.
— Теодор опьянен собой, — пробормотал Адамс.
Смех Лоджа не был самым приятным звуком, но в этих обстоятельствах Каролина отнеслась к нему благосклонно.
— Он не выносит, когда кто-то другой оказывается в фокусе всеобщего внимания. Он хочет быть женихом…
— И невестой тоже, — добавила Каролина.
— Он хочет быть всем, — сказал Адамс. — Интересно, — заметил он с макабрической улыбкой, — как он будет вести себя на собственных похоронах?
— Начнем с того, что ему придется лежать в гробу, — сказал Лодж.
— То будут государственные похороны, — сказал Адамс. — Столько энергии при жизни, наверняка и в смерти тоже.
— Нам повезло. — Лодж заговорил в мрачно-серьезном тоне. — Он на своем месте в должное время…
— Раздает торт? — пошутила Каролина, но Лодж был из числа преданных сторонников, и звезда Теодора была его звездой.
К удивлению Каролины, в комнате оказалась Фредерика Бингхэм, очень хорошенькая в милом светло-зеленом платье. Хотя миссис Бингхэм еще не проникла сквозь златые врата высшего общества, но чуть кривая улыбка ее дочери каким-то образом открывала перед ней любые двери. Каролина не могла не восхищаться ею. В конце концов, высокая светская карьера оставалась единственным, чего могла добиться молодая богатая американка, если ей, разумеется, будет сопутствовать удача.
— Меня пригласила Элис, — сказала Фредерика, словно прочитав ее мысли.
— Рузвельт?
— Хэй. Даже не представляла, что в Вашингтоне столько людей, с которыми я не знакома, и так мало, — улыбка на ее лице скорее угадывалась, чем читалась, — так удивительно мало конгрессменов.
— Они все у твоей матери.
— Вот и ладно. А эти люди, кажется, из Нью-Йорка. — Фредерика оглядывала комнату, как пресловутую клетку со львами, где Кларенс Кинг едва не лишился рассудка.
— Я иностранка. — Каролина предпочла так себя назвать, хотя, конечно, она принадлежала уже, нравилось ей это или нет, старому Вашингтону. — Здесь много людей из Огайо. Например, полковник Пейн. И Стоуны. И сенатор Ханна. — Им поклонился тучный бледный Марк Ханна, который на короткое мгновение воплотил в себе целый штат.
— Ваш брат тоже здесь? — спросила Фредерика, когда они двинулись в гостиную вслед за новобрачными и прилипшим к ним президентом.
— Нет. Он куда-то исчез. Кажется, он строит здесь дом.
— Он не в Балтиморе?
— Старается там не бывать. — Каролина только что получила добытый нелегальным путем бухгалтерский отчет об убытках «Икзэминер» за прошлый год. Газета влетит Блэзу в копеечку. «Трибюн», благодаря Тримблу и ее вдохновенной небрежности, приносила доход. Маклин даже сделал ей новогоднее предложение купить у нее газету, на что Каролина ответила отказом, и он с грустью заметил, что ему придется теперь купить «Пост».
— Мне кажется, что мистер Херст восхитительный человек. — Фредерика оказалась способной на неожиданные суждения. Как правило, прекрасные молодые особы видели в нем злодея национальных масштабов.
— Если вы так считаете, то вы с моим братом единомышленники. Он тянется к нему, как… как…
— Мотылек к пламени?
— Я хотела избежать этого сравнения, но, как издатель, я не имею права уклоняться от общепринятых выражений. Вы совершенно правы. Мотылек и пламя. Надеюсь, он не опалит себе крылышки. — Каролина сказала именно то, что думала; больше она Блэза врагом не считала. Ведь если бы он повел себя иначе, она была бы сегодня просто трансатлантической молодой наследницей, о которых все более изощренно писал Генри Джеймс. Вместо этого она завоевала себе уникальное положение, и хотя Маргарита может переживать по поводу его некоторой неопределенности, Каролина была рада чувствовать себя свободной и — к чему отрицать? — могущественной в вашингтонском мире, который все более становился для нее единственно значимым миром. Она посмотрела на кольцо на своем левом мизинце. Когда опал Дела раскололся пополам, она попросила ювелира разместить эти осколки с обеих сторон сапфира необычного желтого цвета. Эффект получился не столько вызывающий восхищение, сколько просто вызывающий, в нем угадывалась символика сломанной непрожитой жизни…
У дверей в гостиную Каролина с изумлением увидела миссис Джек Астор, похожую на лунного павлина — или то была курица? — на вашингтонском дворе.
— Как на картине Брегеля, — раздался ее голос в переполненной комнате. — Свадьба деревенского пастушка и доярки.
— И крестная мать в платье из паутины и в бриллиантах… — сказала Каролина.
— … да нет же, моя дорогая. Не крестная, а ведьма. Что я делаю здесь, в этом буколическом месте?
— Наверное, оно напоминает вам Ньюпорт.
— Нет. Скорее, Райнбек на Гудзоне, где мы ежегодно устраиваем для землепашцев праздник урожая, и я слежу за тем, чтобы их грубо сколоченные столы были обвиты ядовитым плющом. — Смех миссис Джек был приятный, хотя и не заразительный. Все вашингтонские дамы вокруг завороженно смотрели на светскую львицу, никогда прежде не бывавшую в столице. Каролина с удовлетворением сознавала, что ее собственные акции резко скакнули вверх.
— Вы дружите с Хэями? — спросила Каролина.
— Да нет. Но меня покорило это существо, такое молоденькое и потенциально устрашающее…
Миссис Джек протянула руку и привлекла к себе надменную Элис Рузвельт.
— Видишь? Я приехала. Теперь ваши сельские радости перестанут быть такими провинциальными.
— Ох уж эти гордые Асторы! — воскликнула Элис, которую никому никогда не удавалось переговорить, Даже несравненной миссис Джек. — Когда они были немецкими евреями и торговали кошерным мясом, мы, Рузвельты…
— … спасались бегством от индейцев в своих грубых деревянных башмаках, которые, кстати, сегодня на тебе, — добавила миссис Астор, глядя на большие, с квадратными носами, туфли Элис. — Зато наверняка очень удобные.
— Ну разве она не чудовище! — Элис с довольным видом повернулась к Каролине.
— Нет, нет. Она, как правило, справедлива. Но ее укус смертелен.
— Она бешеная! — Элис восторженно смотрела на миссис Джек. Не было секретом, что старшее дитя президента, по его же словам, «было единственным среди нас, у кого водились какие-то деньги», унаследованные от покойной матери. Она поставила себе целью стать светской дамой, понятие, не известное в рузвельтовской семье, очень похожей на Эпгаров, если иметь в виду самодовольное пренебрежение к одежде.
Вокруг послышалось шушуканье; подошли президент и миссис Рузвельт, ведомые Джоном Хэем, напоминавшим старого церемониймейстера.
— Элис, мы уезжаем, — объявил президент.
— Вы уезжаете, я остаюсь.
— Элис, — тихо сказала мачеха.
— Миссис Джек Астор. — Элис представила лебедя гусям со скотного двора. Миссис Джек отвесила замысловатый поклон.
— Прекратите! — президенту это не понравилось.
— Она сделала это очень изящно. — Эдит улыбнулась королевской улыбкой.
— Благодарю вас. — Миссис Джек распрямилась во весь свой рост. — Почему вы зовете нас «праздные богачи»? — она насмешливо улыбнулась президенту. — Мы не ведаем праздности.
— Некоторые менее праздны, чем другие, — начал президент, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
— А некоторые не столь богаты, как иные, — признала миссис Джек. — Но даже если и так, вам не следует делать обобщений относительно своих верных подданных, иначе мы все в следующий раз проголосуем за Брайана.
— Тогда все станут менее богаты. — Президент бросил это, уже покидая комнату. Элис осталась. Каролина считала, что дочь президента по крайней мере вносит в жизнь столицы свежую струю. Но вся рузвельтовская семья явилась сюрпризом для мира, привыкшего смотреть на Вашингтон как на жалкий пансион для мрачных политических emeriti[131]. Каролинина «Дама из общества», как она подписывалась в «Трибюн», восхищалась этой переменой так называемого тона вашингтонской жизни, с неизмеримым восторгом рифмуя это французское слово с английским, означающим всего лишь меру веса.
