– Где снимали? – спросила я у Роя.

– В Южной Каролине.

– Это Чероки Дежарден.

– В начале восьмидесятых парень частенько околачивался на Юге.

Я скользнула взглядом по изображенной группе. Вдруг мое внимание привлек один мотоциклист, стоявший поодаль. Он повернулся спиной, лица не разобрать, но его мотоцикл, полностью попавший в кадр, показался мне смутно знакомым.

– Что там за парень слева, с краю? – поинтересовалась я.

– На отпадном байке?

– Да.

– Не знаю.

– Он мне уже попадался на нескольких старых снимках, – вставил Курицек. – Хотя сейчас на него ничего нет. Пройденный этап.

– А что скажете о мотоцикле?

– Настоящее произведение искусства.

Что ж, весьма красноречиво. Спасибо, очень помогли. После слайдов приступили к обсуждению предстоящих действий. В конце совещания я подошла к Рою.

– Можно одолжить снимок с Чероки Дежарденом?

– Ксерокопия подойдет?

– Конечно.

– Заметили что-нибудь стоящее?

– Да так, просто показалось, что уже видела где-то этот байк.

– Это «Хаммер».

– Я поняла.

Мы прошли в его кабинет. Рой вытащил папку из металлического ящика и стал листать, пока не нашел нужную фотографию.

– Что ж, могу сказать лишь одно: сейчас они уже все выглядят иначе, – произнес он, протягивая мне снимок. – В наше время эти парни щеголяют в костюмах от Версаче и владеют ресторанами быстрого обслуживания. Нам проще было работать, когда они напивались в стельку и не мылись месяцами.

– Вы, случаем, на днях не оставляли на моем столе еще один снимок, сделанный в Южной Каролине?

– Нет, я не заходил к вам. По-вашему, я должен был его видеть?

– Просто он похож на эту фотографию, но там есть Саванна Оспрей. Я показывала Клоделю.

– Так-так, с каждой минутой все интереснее и интереснее. Буду с нетерпением ждать его доклада.

Я поблагодарила Роя и ушла, на прощание пообещав вернуть ксерокопию.

Вернувшись в лабораторию, я сразу же направилась в отдел обработки изображений и добавила эту фотографию к остальным на компакт-диск. Мною двигало всего лишь смутное ощущение, не имеющее никаких рациональных объяснений и, вероятно, ни к чему не ведущее, но я все равно хотела сравнить фотографии.

В полпятого я поехала домой и свернула к больнице От-Дье, от всей души желая, чтобы к Ламаншу уже пускали посетителей. Мои надежды не оправдались. Он по-прежнему находился в коме, врачи держали его в кардиологическом отделении интенсивной терапии, разрешая посещение только близким родственникам. Ощущая собственную беспомощность, я заказала для Ламанша небольшой букетик цветов в больничном магазинчике, после чего направилась на автостоянку.

В машине я включила радио и нажала кнопку поиска. Переключатель каналов просканировал полосу частот, остановившись на несколько мгновений на местном ток-шоу. Сегодняшняя передача была посвящена байкерской войне и предстоящим похоронам ее последней жертвы. Ведущий спрашивал мнение радиослушателей относительно действий полиции. Я решила послушать.

Несмотря на то что мнения по поводу эффективности работы полиции в сложившейся ситуации с преступными группировками разделились, не оставлял сомнений один факт. Звонившие были крайне обеспокоены. Спешно уезжали из своих домов жители района, в котором пройдет погребальная церемония. Матери провожали детей до школы. Любители ночных попоек сменили свои обычные забегаловки, озираясь по сторонам, когда после выхода из бара неслись к своим машинам.

Но, помимо всего прочего, люди чувствовали гнев. Они хотели, чтобы их городу больше не угрожало нашествие этих современных варваров.

Наконец я приехала домой и застала Кита за телефонным разговором. Он прижал трубку к груди и сообщил мне, что из Пуэрто-Валларта звонила Гарри.

– Что она сказала?

– Buenos dias.[28]

– Ты взял номер, по которому с ней можно связаться?

– Она сказала, что постоянно переезжает. Но обязательно позвонит в конце недели.

После чего вернулся к разговору, удалившись в свою комнату.

Молодчина, Гарри, ничего не скажешь.

Не желая тратить время на мысли о сестре, я вытащила распечатку, которую дал мне Рой, и положила на стол. Затем быстро просмотрела фотографии Кейт в поисках снимков с похоронами Бернарда Сильвестра, Шустрилы. Особенно меня интересовал снимок у могилы, который мы с Китом недавно изучали.

Три раза я просмотрела всю кипу и ничего не нашла. Проверила все отделения в портфеле. Потом стол в спальне. Разворошила бумаги около компьютера. Открыла каждую папку, которую мне дала Кейт.

Фотографий и след простыл.

Озадаченная, я просунула голову в комнату Кита и поинтересовалась, не одолжил ли он эти снимки.

Нет, он не брал. «Ладно, Бреннан. Давай-ка поройся в памяти. Когда ты видела их в последний раз?»

В субботу вечером вместе с Китом?

Нет.

Воскресным утром.

В руках Лайла Криза!

Гнев налетел шквалом, сметая все на своем пути. Злость стремительно охватила тело, посылая горячие волны в шею и заставляя пальцы сжаться в кулаки.

– Черт возьми! Сукин сын!

Я злилась на Криза, но еще больше на себя. Так долго живя одна, я взяла в привычку работать дома над следственными материалами, что отнюдь не приветствовалось в нашей лаборатории. А сейчас у меня обнаружилась пропажа части документов, являющихся потенциальными уликами.

Постепенно я успокоилась. В памяти всплыли слова, сказанные мне как-то раз одним детективом, расследующим убийство в пригороде Шарлотты. Фургоны журналистской братии окружили обуглившийся дом в колониальном стиле, где мы раскладывали по мешкам остатки семьи из четырех человек.

– Наша свободная пресса похожа на канализационную систему, – сказал он, – засосет, кого угодно и так отделает, что от него останется одно дерьмо. Особенно тех, кому до нее нет никакого дела.

Мне не было дела, и вот теперь придется возвращать фотографии.

Желая избавиться от злости на Криза, отвращения к себе самой и страха за Ламанша, я отбарабанила пять километров на бегущей дорожке в спортзале. Затем с полчаса поднимала вес и минут десять просидела в парилке.

Возвращаясь, домой по Сент-Катрин, я чувствовала себя физически истощенной, но беспокойство по-прежнему не отпускало, хоть я и заставляла себя думать о всяких пустяках.

Погода испортилась, в воздухе ощущалась влажность. Чайки с пронзительными криками носились в обложивших город темных тучах, запах, исходящий от реки Святого Лаврентия, усилился, и раньше времени опустились сумерки.

Я стала думать о городских птицах. Зачем голуби устраивают драки из-за уличных объедков, когда всего лишь в двух километрах протекает такая большая река? Интересно, чайки и голуби – это две разновидности одной и той же птицы или они не имеют между собой ничего общего?

Потом я стала думать об ужине. О боли в левом колене. О своем зубе, в котором, по всей видимости, появилось дупло. О том, как скрыть волосы.

Но главным образом я размышляла о Лайле Кризе. Мне стал понятен тот гнев, который обычно приписывают исламским фундаменталистам и почтовым работникам. Я позвоню ему и потребую вернуть фотографии. И тогда, если это мелкое пресмыкающееся снова перейдет мне дорогу, я скорее всего увижу свое имя в газетах в связи с упоминанием об убийстве.

Завернув за угол, я заметила неясные очертания человека, шедшего в мою сторону. Неотесанный громила-южанин в кожаном жилете, больше похожий на отбившуюся от стаи гиену.

Откуда он вышел, не из моего ли дома?

Кит!

В висках застучало.

Я ускорила шаг, стараясь держаться в центре тротуара. Незнакомец нагло шел по прямой, и стоило нам поравняться, как он, не сбавляя шага, врезался в меня. Он был таким громадным, что от удара я потеряла равновесие. Падая, я посмотрела в темные глаза, почти скрытые натянутой бейсбольной кепкой. Я уставилась на него.