Сущность всех вопросов внешней политики, разумеется, была затронута в беседах Пуанкаре с Государем и в особенности с Сазоновым. Пуанкаре отлично знал, что Председателю Совета Министров не принадлежало, по нашим условиям управления, места решающего фактора в делах внешней политики, да и я, зная хорошо свое место в этом отношении, не принимал никаких мер, чтобы разделить беседу с Сазоновым, да в этом и не было никакой нужды, потому что наши деловые отношения с Министром Иностранных Дел были совсем хорошие и не было в ту пору, моего первого года председательствования в Совете Министров, ни одного вопроса, который не был бы много раз и с полным единодушием обсужден нами совместно, и оба мы шли в ту пору по одной и той же дороге, направленной исключительно к охранение внешнего мира перед лицом грозных и сложных событий на Балканах.
Под конец своего пребывания в Петербурге Пуанкаре выразил мне желание посетить меня и найти время для обмена взглядов по некоторым вопросам, которые ближе касаются меня и остаются для него еще не совсем ясными.
Он приехал ко мне в Министерство на Мойку, и более двух часов мы провели с глаза на глаз, перебравши все, на чем только остановилось его внимание.
Началась наша беседа с оригинального эпизода. Утром этого дня, как впрочем и очень часто и раньше, я получил коротенькой письмо от агента Министерства Финансов в Париже А. Г. Рафаловича, сообщавшего мне различные сведения, относящиеся до пребывания у нас Первого Министра Франции, среди которых не последнее место было отведено сочувственному отзыву обо мне, – Рафалович сообщил между прочим слух о том, что, несмотря на летнее затишье, уже началась кампания к подготовке выборов нового Президента, Республики, предстоящих в январе 1913 года.
Прекрасно осведомленный решительно обо своем, располагавший самыми разнообразными источниками информации, Рафалович писал мне, что намечаются только две серьезные кандидатуры на должность Президента: Сенатора Памса и нашего гостя – Пуанкаре, причем от себя лично Рафалович прибавлял, что он считает избрание Пуанкаре несомненным, несмотря на большой шум, поднимаемый около имени Памса.
Я прочитал это письмо Пуанкаре и прибавил, что считаю информацию Рафаловича весьма серьезною, и привел ему ряд случаев, в которых он был лучше осведомлен, нежели многие влиятельные органы парижской прессы. В ответ на мое сообщение Пуанкаре сказал мне, что лично он совершенно не ищет такого избрания и не знает даже, поставит ли он свою кандидатуру, если бы его стали об этом просить его друзья, и в оправданье такого своего отношения привел мне следующий аргумент, приводимый мною с буквальной точностью.
«Подумайте сами, могу ли я желать моего избрания в Президенты Республики: мне всего 52 года. По окончании септената мне будет всего 59 лет, я чувствую себя совершенно крепким здоровьем, и что же я могу делать по окончании моего срока, в мои 59 лет? После занятия должности Президента Республики, мне закрыты все виды деятельности; в палаты мне нет возврата, адвокатура мне, разумеется, закрыта; одною литературною работою довольствоваться трудно».
Я посмеялся над тем, что знаю теперь точно его возраст, т. к. он ровесник моей жены, родившейся в 1860 году, и на этом наша беседа, на поднятую случайную тему, оборвалась.
Насколько действительная жизнь изменила, после войны такое предвидение Пуанкаре. Он отбыл свой септенат и не только вернулся в Парламент, но сыграл в 1926 году ту исключительную роль, которая спасла Францию от неизбежных потрясений и поставила его на такую высоту, на который едва ли сравнялся с ним кто-либо из государственных людей Франции за весь период существования III Республики.
Наша беседа коснулась, главным образом, трех вопросов. Пуанкаре начал с того, что он вынес самое отрадное впечатление из личной беседы с Государем и из многократного обмена взглядов с Министром Иностранных Дел Сазоновым относительно общего положения нашей внешней политики, и т. к. Сазонов не скрыл от него, что я оказываю ему самую широкую помощь в этом вопросе, то он может только благодарить меня самым сердечным образом, тем более, что Французский посол Луи в каждом своем донесении неизменно сообщает ему, како деятельное участие принимаю я во всем, что касается поддержания европейского мира.
Затем он перешел к тем немногим вопросам, по которым он должен говорить со мною особенно откровенно. На первом месте он доставил личный вопрос о положении Французского посла Луи в Петербурге. Он сказал мне, что формально этот вопрос ликвидирован им в неоднократных личных переговорах с Сазоновым, т. к. последний, выслушав его откровенную беседу и разъяснения фактической его неправоты в отношении с обвинений им посла Луи, сам снял этот вопрос с очереди и заявил ему, что просит считать его более несуществующим.
Но у него нет уверенности в том, что это тягостное положение не возникнет снова по какому-либо поводу, тем более, что он и сам понимает, что посол Луи не успел завоевать себе того положения, которое облегчало бы разрешение многих затруднений в своеобразных условиях петербургской жизни. Он сказал мне, что самым простым способом разрешения возникшего вопроса была бы одновременная смена обоих послов Извольского и Луи, но видимо, что такая комбинация совершенно неприемлема для Сазонова, по его отношениям к Извольскому, хотя Пуанкаре, по его словам, не скрыл от Сазонова, что положение русского посла, далеко не таково, каким должно было бы быть положение посла союзной державы, и притом не Французское правительство создало такое ненормальное положение. От меня не ускользнуло, что Пуанкаре испытывает большое стеснение досказать свою мысль до конца, но я предпочел не продолжать разговора на эту тему, т. к. не мог бы завести откровенность с обеих сторон до очень щекотливого для меня положения, и весь вопрос свелся к тому, что Пуанкаре просил меня не отказать послу Луи в моей поддержке и впредь, как я делал это до сих пор, прибавив, что посол прямо сказал ему, что без этого ему просто нельзя оставаться, – настолько мало внимания встречает он в нашем ведомстве иностранных дел.
На другой день после моей встречи с Пуанкаре Сазонов просил меня передать ему сущность нашей беседы по вопросу о Луи и без всякого вызова с моей стороны прямо сказал мне, что он предпочел ликвидировать весь инцидент, чтобы не создавать крайне щекотливого для нас с Французским правительством конфликта, т. к. у него сложилось убеждение, что Председатель Совета Министров Франции считает положение нашего посла в Париже совершенно не отвечающим положению посла союзной державы; ему же, Сазонову, просто невозможно приложить свою руку к отозванию посла, который и не думает сам проситься из Парижа. О причинах такого исключительного положения он не сказал мне решительно ничего, закончив наш разговор на эту тему весьма загадочным намеком на то, что у меня есть прекрасная информация в лице Рафаловича, который, вероятно лучше кого-либо может разъяснить мне, мое недоумение.
Я ответил Сазонову лишь тем, что не считаю себя в праве собирать сведения о нашем после, коль скоро сам он не хочет сообщать мне чего-либо, по-видимому, зная больше того, что он мне говорит.
Через год, в бытность мою в Париже, Пуанкаре, уже Президент Республики, вновь коснулся того же вопроса, и притом в гораздо более определенной форме и выяснил свою точку зрения без всякого стеснения. Об этом я скажу в своем месте.
Второй вопрос, затронутый Пуанкаре в разговоре со мною, касался области, действительно подлежавшей моему ведению. В выражениях, не оставляющих места какому-либо сомнению, он обратился ко мне, с просьбою разъяснить ему истинное положение вопроса о развитии нашей железнодорожной сети и в частности наших стратегических дорог с целью ускорения нашего плана мобилизации, значительно более медленного, нежели план сосредоточения войск на французском фронте. Не скрывая от меня, что Французский Генеральный Штаб очень озабочен этим вопросом, и что Начальник Генерального Штаба не раз говорил ему, что разъяснения нашего Генерального Штаба представляются ему весьма туманными и не дают ясных данных, Пуанкаре просил меня ввести его в курс этого вопроса в том объеме, который я считаю возможным сообщить ему. Много данных по этому вопросу было у меня под руками, и я предложил в его распоряжение все матерьялы, сосредоточенные в Министерстве Финансов, как по сметам на 1913 год, незадолго перед тем рассмотренным в Совете Министров, так и в особенности всю схему постройки частных дорог, разработанную мною на ближайшее, пятилетие при условии, конечно, возможности выпуска на иностранном рынке гарантированных облигаций железных дорог.
