— Растереть да плюнуть, — говорил Рутилов. — Вот и Варвара твоя. Она и мои сестры — это, брат, две большие разницы. И в обществе приятно умеют быть, и тебе с ними калякать можно будет о чем-нибудь дельном, не об одних пирогах да кухарках, как с твоей Варварой. И бойкие барышни, живые, — любую возьми, не даст уснуть. Да и, наконец, молодые, — самая старшая [почти] втрое моложе твоей Варвары.

Рутилов говорил всё это, по обыкновению своему, очень быстро и весело, улыбаясь, но он, высокий и узкогрудый, казался чахлым и хрупким, и из-под шляпы его, очень новой, как-то безмолвно и жалко торчали жидкие, коротко остриженные светлые волоса.

— Ну, уж и втрое, — вяло возразил Пугаев, снимая и примиряя свои золотые очки.

— Право! Смотри, не зевай! Пока я жив, — а то, брат, смотри, они у меня тоже с гонором девки, — ты станешь артачиться, так и они тоже, — потом захочешь, да поздно будет, не выкусишь. Думаешь, без тебя им не найдется женихов. Они у меня бойкие да веселые, не засидятся. Пикантные девочки. Аванпосты одни чего стоят.

Рутилов подмигнул Пугаеву. Тот слушал хмуро, а глаза его были тусклы и блудливы. А только из них каждая за тебя с превеликим удовольствием.

— А ты почем знаешь?

— Уж я-то знаю, не сомневайся, сделай такую милость. Уж я тебе верно говорю. Ты сам только не зевай.

— Да в меня здесь все как есть влюбляются! — с угрюмым самодовольствием сказал П(угаев). — Все барышни от меня без ума.

— Ну, вот видишь, ну, вот и [ты не зевай,] — лови момент. Чего киснуть-то.

— Мне бы, главное, хотелось, чтобы она не была сухопарая, — с тоской в голосе заговорил П(угаев). — Жирненькую бы мне.

— Да уж на этот счет ты не беспокойся, — горячо убеждал его Рутилов. Они у меня барышни пухленькие, ничего, а что если теперь еще не совсем вошли в объем, так это только так, до поры до времени. А вот выйдут замуж, и они раздобреют, как старшая сестрица, Лариса-то у нас, сам знаешь, какой кулебякой сделалась.

— А как же Варвара?

— Так и Варвара, — что ж тебе Варвара, ты к ней не прилип. Псу под хвост твою Варвару.

— Да ведь пойми, [баронесса]

— Очень надо княгине о всех своих швейках хлопотать.

— Ну да, швейка, — угрюмо возразил Пугаев.

— Конечно, у нее много и так всяких дел. Я бы женился, да боюсь, что Варя большой скандал устроит, стерва!

— Ничего не устроит, какой еще к чёрту скандал.

— Ну, ты ее не знаешь. Она у меня хайло.

— А трусишь скандала, так ты вот какую штуку выкинь, — сегодня же повенчайся, или завтра, — нагрянешь с молодой женой, вот и вся недолга. Тут уж ей некогда скандала будет разводить. Что она тут может тебе сделать? Право, хочешь, я сварганю? Я всё обтяпаю, сегодня же вечером вас и окручу. С какой хочешь? Дарью хочешь? Огонь девчонка, минуты не посидит спокойно. Или Людмилу? Она тебя позабавит, — она всякого осмеет. Валерию, что ли? Барышня деликатная, самый тонкий сорт. Ну, кого же тебе? Еще не выбрал? А, право?

Передонов внезапно захохотал отрывистым и громким смехом.

— Ну, идет, — по рукам, что ли? — спрашивал Рутилов — П[угаев] также внезапно перестал смеяться.

— Скандал сделает, — угрюмо сказал он.

— Уж ты на меня положись, как на каменную гору.

— Донесет, мерзавка, — еще угрюмее бросил П(угаев), понижая голос — [Пойми, баронесса…]

— Ничего не донесет.

— А то зарежет. Или отравит.

— Ну, еще что! Да уж ты во всем на меня положись, — во всем на меня положись, — я всё так тонко обстрою, что комар носу не подточит.

— Я без приданого не женюсь.

— Чудак, да разве они бесприданницы? Что ты, перекрестись. Ну, идет, что ли? Ну, я побегу, всё устрою. Только чур никому, ни гугу, слышь, никому.

Он потряс руку П[угаеву] и побежал от него. П[угаев] молча смотрел за ним. Барышни Рутиловы припомнились ему, — веселые, насмешливые. Какая-то нескромная мысль выдавила на его губы [какое-то] поганое подобие усмешки, — но она появилась на миг и исчезла. Смутное беспокойство поднялось в нем.

«С [баронессой-то] как же, — подумал он. — За теми ни гроша, и протекции нет, — с Варварой в инспекторы попадешь, — этак-то вернее. Потом в директоры, а там и дальше. Да и Варя наскандалит, донесет начальству, [баронессе] нажалуется». Он посмотрел за суетливо убегающим Рутиловым. «Пусть побегает», — злорадно подумал он, и эта мысль доставила ему вялое и тусклое удовольствие. Надвинул шляпу, нахмурил свои светлые брови, и отправился домой, по немощёным и пустынным улицам, заросшим лежачею мшанкою с белыми цветами, жерухою и гулявником с желтыми цветами, розовым пустырником, белою марью, дозревающим костером.

Порою вынимал он из кармана пальто карамельку, очищал ее от бумажки и отправлял в рот. Улицы были пусты и скучны. У заборов покачивалась густая и высокая крапива, с повислыми и некрасивыми, зеленоватыми цветами, виднелись бледно-розовые цветы мохнатой хатьмы, желтые цветы луговой чины, в покрытых пушком чашечках, склонившись стволами ветвистых метелок у забора рос чернобыльник с желтыми стеблями и мохнатыми листьями на белой подкладке. Пугаеву стало скучно оттого, что он один, и он заторопился домой.

Сзади его послышались поспешные шаги. П[угаев] оглянулся, — может быть, кто-нибудь знакомый. Это был гимназист Виткевич, высокий и бледный, с нахальным лицом и развязными манерами. Он торопился куда-то и широко махал руками. Поравнявшись с П[угаевым], он приподнял свою фуражку, подмигнул учителю, и сказал ему:

— Марта-то на вас как сегодня засматривалась в церкви.

— Ну, вы-то что, — угрюмо ответил П[угаев], — на вас не засматриваются, так вам завидно.

Гимназист захохотал, и крикнул, обгоняя П(угаева):

— Ах, вы, Дон Жуан-соблазнитель. Хоть бы на свадьбу пригласили шафером.

— Ну, ну, проваливайте, — сердито говорил Передонов (далее следовало: «…рано еще вам в шаферы, усы не отросли». — Ред. — сост. (Л. 286 об.)).

Гимназист хохотал и проворно шагал дальше.

Л. 287 — [в чужой сад, где уже наливались ранние яблоки.]

Л. 287 об. — [упалые и невыметенные какие-то]

Л. 288 об. — 289 — [и пучки бледнорозовых мелких цветочков просвирника прятались в пазухах листьев.]

Л. 289 — [торопясь заговорить о Марте.]

Л. 289 — [Бог один, не все ли равно, где молиться.]

Л. 289 об. — [Теперь, ожидая Передонова, она слегка волновалась, что не шло к ее простодушному, незначительному лицу.]

Л. 289 об. — сильные и большие руки, [с грубою кожей.]

Л. 290 — [напряженном]

Л. 290–291 об. — [Вершина внимательно посмотрела на Марту, — ей хотелось, чтобы Марта была любезна, и она боялась, что Марта не сумеет занять и окончательно привлечь Передонова.]

Л. 290 об. — [ему хотелось сидеть да отдыхать. Он]

Л. 290 об. — [что они, Марта с ее братьями и сестрами, — дома работали в поле, ходили босые]

Л. 291 — [небогатый]

Л. 291 — [жили бедно.]

Л. 291 об. — [и замолчала.]

Л. 291 об. — [Но Передонов решительно отказался от сахару.]

Л. 293 об. — [— Да, думаем, — отвечал Передонов.]

Л. 293 об. — [— спросила Вершина с усмешечкой.

Уже надеялась она, что на решение переехать повлияло у Передонова желание быть ближе к Марте.]

Л. 294 — [и принялся рассказывать про хозяйку.]

Л. 294 — [и узор другой. Безобразие!]

Л. 294 — [для чего-то]

Л. 294 об. — [Пусть-ка она выкусит.]

Л. 294 об. — [— Заплатить надо будет,] — стребует, — заметила Вершина.

Л. 295 — и [эта заминка особенно была заметна при ее частоговорке.

— Много себе позволяет.

— Ну, да, вот еще, — досадливо сказал Передонов.

— Помилуйте, — рассудительно говорила Вершина, — с этим народом нельзя на равной ноге. От них надо подальше.]

Л. 295–295 об. — [Может быть, он был недоволен отзывом Вершиной, может быть, ему просто была не любопытна та сторона дела, на которую указывала Вершина, но он угрюмо молчал, и пил пиво. Румяные щеки его с каждым глотком словно наливались новою долею багряности.]