Входит Коковкина.
Передонов (злобно). Тихоня-то ваш. Хорош, нечего сказать…
Коковкина пугается. Торопливо подходит к Саше, садится рядом с ним.
Коковкина (боязливо). А что такое, Ардальон Борисыч? Что он сделал?
Передонов (с угрюмой злобой). Вот у него спросите.
Коковкина (трогая Сашу за локоть). Что такое, Сашенька? В чем ты провинился?
Саша (плача). Я не знаю.
Коковкина. Да что такое? Что с тобою? Что ты плачешь?
Передонов. Его там в гимназии дурным словам учат, а он не хочет сказать, кто. Он не должен укрывать. А то и сам научится гадостям, и других покрывает.
Коковкина. Ах, Сашенька, Сашенька, как же это так. Разве можно. Да как тебе не стыдно…
Саша (рыдая). Я ничего, я ничего не сделал худого. Они меня за то и дразнят, что я не могу худых слов говорить.
Передонов. Кто говорит худые слова?
Саша (с отчаянием). Никто не говорит.
Передонов. Видите, как он лжет. Его наказать надо хорошенько. Надо, чтоб он открыл, кто говорит гадости, а то на нашу гимназию нарекания пойдут, а мы ничего не можем сделать.
Коковкина. Уж вы его извините, Ардальон Борисыч, как же он скажет на товарищей? Ведь ему потом житья не дадут.
Передонов. Он обязан сказать все. От этого только польза будет. Мы примем меры к их исправлению.
Коковкина (нерешительно). Да ведь они его бить будут.
Передонов. Не посмеют. Если он трусит, пусть по секрету скажет.
Коковкина. Ну, Сашенька, скажи по секрету. Никто не узнает, что это ты сказал. (Саша молча плачет. Коковкина привлекает его к себе, обнимает и долго шепчет ему на ухо. Он отрицательно качает головой). Не хочет.
Передонов. А вот розгой его пробрать, так заговорит. Принесите мне розгу, я его заставлю говорить.
Саша. Ольга Васильевна, да за что же?
Коковкина (обнимая Сашу, нежно и строго). Ну, довольно реветь, никто тебя не тронет.
Передонов. Как хотите, а только тогда я должен директору сказать. Я думал по-семейному, ему же лучше бы. Может быть, и ваш Сашенька прожженный. Еще мы не знаем, за что его дразнят девчонкой. Может быть, совсем за другое. Может быть, не его учат, а он других развращает.
Передонов сердито идет из комнаты. За ним Коковкина…
Останавливаются у дверей.
Коковкина (Передонову, укоризненно тихо). Ардальон Борисыч, как же это вы так мальчика конфузите нивесть за что… Хорошо еще, что он и не понимает ваших слов.
Передонов (сердито). Ну, прощайте, а только я скажу директору. Это надо расследовать. (Уходит).
Саша грустно сидит у окна. Коковкина гладит его по голове.
Саша. Я сам виноват. Проболтался, за что меня дразнят, а он и пристал. Он — самый грубый. Его никто из гимназистов не любит.
ДОПОЛНЕНИЕ: «ЭПИЗОД ВТОРОЙ»
У Рутиловых. Все четыре сестры сидят в столовой, за круглым столом. На белой скатерти коричневая бутылка шери-бренди. Кругом нее тарелки с яблоками, орехами, халвой. Лариса ест яблоко, отрезывая ножичком по ломтику, и посмеивается. Дарья громко поет. На сестрах легкие цветные платья, оставляющие руки обнаженными. Людмила босая. У остальных сестер сандалии надеты на босые ноги. Людмила часто подходит к окну.
Дарья.
Где делось платье, где свирель?
Нагой нагу влечет на мель.
Страх гонит стыд, стыд гонит страх.
Пастушка вопиет в слезах:
Забудь, что видел ты…
Лариса. Какие глупые слова… Откуда ты выкопала эту песенку, Дашенька?
Дарья. А мне нравится — вот тебе и весь сказ.
Валерия. Ей старый песенник попался.
Дарья. Оговариваете, так я и не допою до конца.
Валерия. Людмилочка все еще ждет своего Сашку.
Людмила. Он обещал и сегодня прийти.
Дарья. Да уже видно, что не придет. Всегда приходит раньше… (Поет).
Мне мокротно молоденьке,
Нигде места не найду.
Людмила. А ну вас… Отстаньте… Сама вижу, что не придет. Чего же вы смеетесь? (Плачет).
Дарья. Охти мне…
Людмила (всхлипывая, тихонько). Стара карга, противная, не пустила его, держит, чтобы он греков учил.
Дарья. Да и он-то глупый, уйти не умеет.
Валерия. С малюсеньким связалась…
Людмила. Всю эту ночь мне снились такие знойные сны…
Лариса. Расскажи, Людмилочка…
Людмила. Мне снилось сначала, что я лежу в душно натопленной горнице, и одеяло сползает с меня и обнажает мое горячее тело. И вот чешуйчатый, кольчатый змей вполз в мою опочивальню и поднимается, ползет по дереву.
Дарья. Откуда тут дерево взялось?
Людмила. Ах, только сон…
Валерия. Что же дальше?
Людмила. Не помню. Потом приснилось мне озеро в жаркий летний вечер, под тяжко надвигающимися грозовыми тучами, — и я лежала на берегу нагая, с золотым, гладким венцом на лбу.
Лариса. Как Леда, как белая Леда, мать красоты.
Людмила. Пахло теплою застоявшейся водою и тиною — и изнывающею от зноя травою — и вода была темная, зловеще спокойная, и по воде плыл белый лебедь, царственно величавый. Он шумно бил по воде крыльями, и с громким шипением приблизился, обнял меня. Стало сладко, томно и жутко. И наклонилось надо мною Сашино лицо на шее лебедя.
Дарья. Ну, конечно, я так и знала, что без Саши и сон не в сон.
Валерия. А у змея, у кольчатого?
Людмила. Что у змея?
Валерия. Тоже было Сашино лицо?
Людмила. Да, Сашино лицо. До синевы бледное, с темными, загадочно печальными глазами. И синевато-черные ресницы, ревниво закрывая их чарующий взор, опускались тяжело, страшно. Я просыпалась и опять засыпала, и опять видела сны.
Валерия. Ну, Людмилочка, рассказывай дальше, не останавливайся.
Людмила. Потом приснилась мне великолепная палата с низкими грузными сводами.
Лариса. И Саша был?
Людмила. Да. И краше всех был Саша. Когда он целует мои руки — здесь — и до самого локтя и выше — я чувствую близко его стройное тело.
Дарья. Охота плакать… Из-за молокососа глаза покраснели. Вот то уж можно сказать, чёрт с младенцем связался.
Людмила. Кто это чёрт?
Дарья. Да ты, Людмилочка. Даром что молодая, а только…
Людмила (странно-звенящим голосом). Глупости…
Лариса. Сестрицы, не ссорьтесь…
Дарья (досадливо). Да что в нем интересного, скажи пожалуйста?
Людмила (с улыбкою задумчиво и медленно). Какой он красавец…
Валерия. А он чистый?
Людмила. Много ты понимаешь, маленькая? (Тихо и мечтательно). Я вовсе не так его люблю, как вы думаете. Любить мальчика лучше, чем влюбиться в пошлую физиономию с усиками. Я его невинно люблю. Мне от него ничего не надо.
Дарья. Не надо, так зачем же ты к нему льнешь? Ну, не дуйся, ведь мы не со зла говорим. (Обнимает Людмилу. Людмила плачет, приникнув к Дарьиному плечу).
Людмила. Я знаю, что уж тут не на что мне надеяться, но хоть бы немножко приласкал он меня, хоть бы как-нибудь.
Дарья. Ну что, тоска… Не понимаю, о чем ты плачешь… Ну, уроков сегодня было побольше, и не пришел. А если так тебе хочется его сейчас видеть, пойди к Коковкиной, да и приведи его сюда.