— Поцелуй мой кукиш, дам денег, — не поцелуешь, — не дам.

Варвара целовала кукиш.

— Что ж такое, губы не треснут, — говорила она.

Срок свадьбы таили до самого назначенного дня даже от шаферов, чтобы не проболтались. Сперва позвали в шаферы Рутилова и Володина, — оба охотно согласились: Рутилов ожидал забавного анекдота, Володину было лестно играть такую значительную роль при таком выдающемся событии в жизни такого почтенного лица. Потом Передонов сообразил, что ему мало одного шафера. Он сказал:

— Тебе, Варвара, одного будет, а мне двух надо, мне одного мало, — надо мной трудно венец держать.

И Передонов пригласил вторым шафером Фаластова. Варвара ворчала:

— Куда его к чёрту, два есть, чего еще!

— У него очки золотые, важнее с ним, — сказал Передонов.

Утром в день свадьбы Передонов помылся теплою водою, как всегда, чтобы не застудить себя, и затем потребовал румян, объясняя:

— Мне надо теперь каждый день подкрашиваться, а то еще подумают, дряхлый, и не назначат инспектором.

Варваре жаль было своих румян, но пришлось уступить, — и Передонов подкрасил себе щеки. Он бормотал:

— Сам Верига красится, чтобы моложе быть. Не могу же я с белыми щеками венчаться.

Затем, запершись в спальне, он решил наметить себя, чтобы Володин не мог подменить его собою. На груди, на животе, на локтях, еще на разных местах намазал он чернилами букву «П».

Надо было наметить и Володина, да как его наметишь! Увидит, сотрет, — тоскливо думал Передонов.

Затем пришла ему в голову мысль, что не худо бы надеть корсет, — а то за старика примут, если невзначай согнешься. Он потребовал от Варвары корсет. Но Варварины корсеты оказались ему тесны, — ни один не сходился.

— Надо было раньше купить, — сердито ворчал он. — Ничего не подумают.

— Да кто же мужчины носит корсет, — возражала Варвара, — никто не носит.

— Верига носит, — сказал Передонов.

— Так Верига — старик, а ты, Ардальон Борисыч, слава Богу, мужчина в соку.

Передонов самодовольно улыбнулся, посмотрел в зеркало, и сказал:

— Конечно, я еще лет полтораста проживу.

Кот чихнул под кроватью. Варвара сказала, ухмыляясь:

— Вот и кот чихает, — значит, верно.

Но Передонов вдруг нахмурился. Кот уже стал ему страшен, и чиханье его показалось ему злою хитростью.

Начихает тут чего не надо, — подумал он, полез под кровать, и принялся гнать кота. Кот дико мурлыкал, прижимался к стене, и вдруг, с громким и резким мяуканьем, шмыгнул меж рук у Передонова, и выскочил из горницы.

— Чёрт голландский! — сердито обругал его Передонов.

— Чёрт и есть, — поддакивала Варвара, — совсем одичал кот, погладить не дается, ровно в него чёрт вселился.

[Передонов, щурясь, смотрел, как Варвара одевается. Новое соображение зашевелилось в его темной голове. Он спросил:

— Ты зачем штаны надела?

— Это — кальсоны, — объяснила Варвара, — уж их все носят. Сколько раз ты их видел.

— Нет, — сказал Передонов, — под венец нельзя так ехать. Жене штанов носить нельзя.

— Мне все равно, — ухмыляясь, сказала Варвара, — по мне хоть совсем телешом, только в церковь не пустят голышку-то.]

Преполовенские послали за шаферами с раннего утра. Часам к десяти все собрались у Передонова. Пришли Грушина и Софья с мужем. Подали закуску. Передонов мало ел, и тоскливо думал, чем бы ему отличить себя еще больше от Володина.

Барашком завился, — злобно думал он, и вдруг сообразил, что ведь и он может причесаться по-особенному. Он встал из-за стола, и сказал:

— Вы тут ешьте да пейте, мне не жалко, а я пойду к парикмахеру, причешусь по-испански.

— Как же это по-испански? — спросил Рутилов.

— А вот увидишь!

Когда Передонов ушел стричься, Варвара сказала:

— Всё придумки разные придумывает. Черти ему всё мерещатся.

— Поменьше бы сивухи трескал, опитоха проклятый.

Преполовенская сказала с хитрой усмешечкой:

— Вот повенчаетесь, Ардальон Борисыч получит место, и успокоится.

Грушина хихикала. Ее веселила таинственность этого венчания, и подстрекала жажда устроить какое-нибудь позорище, да так, чтобы самой не быть замешанной. Она под рукой шепнула вчера вечером некоторым из своих друзей о часе и месте венчания. Сегодня рано утром она зазвала к себе младшего слесаренка, дала ему пятачок, и подговорила к вечеру ждать за городом проезда новобрачных, и накидать в их повозку сору и бумажек. Слесаренок радостно согласился, и дал клятвенное обещание не выдавать. Грушина напомнила ему:

— А Черепнина-то выдали, как вас пороть стали.

— Дураки мы были, — сказал слесаренок, — а теперь хоть пусть повесят, все равно.

И слесаренок, в подтверждение своей клятвы, съел горсточку земли. За это Грушина прибавила ему еще три копейки.

В парикмахерской Передонов потребовал самого хозяина. Хозяин, молодой человек, окончивший недавно городское училище, и почитывавший книги из земской библиотеки, кончал стричь какого-то незнакомого Передонову помещика. Скоро кончил, и подошел к Передонову.

— Сперва его отпусти, — сердито сказал Передонов.

Помещик расплатился, и ушел.

Передонов уселся перед зеркалом.

— Мне постричься и прическу надо сделать, — сказал он. — У меня сегодня важное дело есть, совсем особенное, так ты мне сделай прическу по-испански.

Стоявший у двери мальчик-ученик смешливо фыркнул. Хозяин строго посмотрел на него. По-испански стричь ему не приходилось, и он не знал, что это за прическа испанская, и есть ли такая прическа. Но если господин требует, то, надо полагать, он знает, чего хочет. Молодой парикмахер не пожелал обнаружить своего невежества. Он почтительно сказал:

— Из ваших волос, господин, никак нельзя-с.

— Это почему нельзя? — обиженно спросил Передонов.

— Вашим волосам плохое питание, — объяснил парикмахер.

— Что же, мне их пивом поливать, что ли? — проворчал Передонов.

— Помилуйте, зачем же пивом! — любезно улыбаясь, отвечал парикмахер, — а только возьмите то, что если постричь сколько-нибудь, и притом же так как у вас на головке уже солидность обозначается, то никак не хватит на испанскую прическу.

Передонов чувствовал себя сраженным невозможностью остричься по-испански. Он уныло сказал:

— Ну стриги, как хочешь.

Уж не подговорили ли этого парикмахера, — думал он, — чтобы не стриг наотличку? Не надо было говорить дома! Очевидно, что пока Передонов шел чинно, и степенно по улицам, Володин барашком пробежал задворками, и снюхался с парикмахером.

— Прикажете спрыснуть? — спросил парикмахер, окончив свое дело.

— Спрысни меня резедой, да побольше, — потребовал Передонов, — а то обчекрыжил кое-как, хоть резедой сдобри.

— Резеды, извините, не держим, — смущенно сказал парикмахер, — не угодно ли опопонаксом?

— Ничего-то ты не можешь, как следует, — горестно сказал Передонов, — уж прыскай, что есть.

Он в досаде возвращался домой. День стоял ветреный. Ворота от ветра хлопали, зевали и смеялись. Передонов смотрел на них тоскливо. Как тут ехать? Но уже все делалось само собой.

Поданы были три тарантаса, — надо было садиться и ехать, а то повозки привлекут внимание, — соберутся любопытные, приедут и прибегут смотреть свадьбу. Разместились, и поехали: Передонов с Варварой, Преполовенские с Рутиловым, Грушина с остальными шаферами.

На площади поднялась пыль. Стучали, — слышалось Передонову, — топоры. Еле видная сквозь пыль, подымалась, росла деревянная стена. Рубили крепость. Мелькали мужики в красных рубахах, свирепые и молчаливые.

Тарантасы пронеслись мимо, — страшное видение мелькнуло и скрылось. Передонов оглядывался в ужасе, но уже ничего не было видно, — и никому не решился он сказать о своем виденье.