"Генваря 1705 года.

Любезный друг Матвей!

Нашел несколько свободного времени, чтоб отправить тебе послание очередное. Может, по следам писем смогу восстановить диариуш свой и отправить в какое издание любопытствующее, коих немало видывал я, длительное время за пределами Отечества пребывая.

Проведя некое время в Малой России, возвращаюсь я, наконец, к родным пенатам и пишу эпистолярию сию в захламленной комнате на грязнейшем из всех постоялых дворов, однако, мысль о том, что вокруг — леса дорогой моей сердцу Муромщины, несказанно сердце мое утешает. Насилу вернулся я живым и здоровым из дальних странствий, секретное предписание выполняя на корысть Державы. Премного опасностей и невиданных тайн чудом мою главу миновали, хотя наибольшая угроза и жизни, и рассудку, и душе моей подстерегала меня в Украйне — крае диком, воинственном и чужом. И хотя за десяток последних лет под рукою истинного друга Государя нашего гетмана Ивана Степановича Мазепы Малороссия премного расцвела и близка к благоденствию, отголоски прежних смут и кровавых распрей ещё глухо волнуют буйные души малороссиян. В целом хохлы народ приветливый и радушный, женщины их и дивчата весьма озорны и соблазнительны. Однако, за всеми этими жартами и гостеприимством кроется опасность, особенно остро ощущаемая приезжими соотечественниками, ибо добрую половину столетия понадобилось сражаться, чтоб оставить под сенью династии хотя бы половину сего обильного края.

Впрочем, подробнее о нравах народа здешнего поведаю я тебе в следующем послании или, чаю, при скорой встрече. Сейчас же хочу изложить тебе происшествие, имевшее место при малороссийском объезде моем не далее как два месяца назад, которое потрясло душу и сознание мою до предела. Только сейчас сумел холоднокровно обдумать я то, что со мной произошло и более-менее связно изложить на сием пергаменте.

Выехав в начале ноября из Киева, очутился я со своим слугою в безлюдной степи, сопровождаемый тремя сердюками, любезно предоставленными мне киевским генерал-губернатором. Путь мой должен был пройти через владения мятежного Войска Запорожского, кое с гетманом находится в отношениях крайне недружелюбных и живет по своим тайным законам, напоминая тем самым прежние рыцарские ордена цивилизованной Европы, наподобие Мальтийского или Ливонского. В дороге подверглись мы нападению каких-то душегубов — то ли татар, то ли самих запорожцев. Чудом избежав ограбления в лучшем и смерти в худшем случае, спаслись мы благодаря решительному вмешательству гренадерской команды капитана Н., которая, вероятно, продвигалась по делам, связанным с нынешней военной кампанией. Капитан Н., исходя из моего тайного предписания, пообещал препроводить нас в безопасное место. Находясь под его покровительством, мы продолжили свой путь, не опасаясь повторного нападения.

Завязав дружеские отношения с капитаном Н., я обнаружил в собеседнике недюжинный ум и предрасположенность к магическим знаниям (ты осведомлен о моих опытах в этой области, проговорюсь, что и поручение государя было с ними связано). Долгие переходы мы коротали за беседами: я рассказывал о Европе, ученые которой, несмотря на войну, продолжают удивлять нас своими алхимическими открытиями, о тайных орденах, в делах магических весьма преуспевших и о многом другом. Капитан Н. больше слушал, но его замечания были весьма существенны. Я начинал задумываться, почему такой образованный и, по всей видимости, богатый человек проводит время в степи. Врожденная моя деликатность не позволяла мне вмешиваться в его прошлое. К тому же я чувствовал в капитане Н. определенное желание скрыть от меня причины своего путешествия.

Как-то раз капитан поведал мне любопытные соображения:

— Вот вы говорите о Европе и традициях алхимиков тамошних. А ведь ту, их не то что не меньше, а даже и более. Если там магические древности собирают и по крупицам восстанавливают, то здесь они в первозданном состоянии сохранились.

Я искренне рассмеялся, стараясь, впрочем, не обидеть собеседника:

— Ну что вы, разве традиции того же Парацельса можно сравнить с божбой какой-нибудь Солохи на базаре?

Капитан Н. даже не улыбнулся, а только глянул на меня хмурым и сосредоточенным взором, в котором я уловил премного неведомого и даже недоброго.

— Что ж, — предложил тогда капитан, — может, хотите испытать здешнее чародейство? Думаю, что все, что до этого вы видели в Европе, покажется вам надуманным и наивным.

Я несколько опешил и капитан, пронзительно глядя мне в глаза, сказал с вызовом:

— Я не сомневаюсь в вашей храбрости и желании изведать запредельное.

Не дожидаясь ответа, капитан отправился осматривать своих солдат, а я, ощущая темную бездну неизвестности, внезапно дохнувшую на меня своим ледяным холодом, глубоко задумался.

К вечеру того же дня обнаружили мы странного всадника, который, однако, после короткой беседы с глазу на глаз, присоединился к нашему транспорту. Всем видом своим напоминал он нам гайдука, коих немало видел я повешенными иль посаженными на колья во Влахии и Трансильвании. Одет был он в чёрную, расшитую серебряными кантами куртку, и ехал на чудном коне вороной масти. Лицо загадочного путешественника было смуглым с густыми усами цвета вороньего крыла. Большие карие глаза его смотрели не мигая, и выдержать их взгляд было невозможно. Капитан время от времени переговаривался с незнакомцем на непонятном мне наречии, а мне только пояснил:

— Терпение, мой друг, скоро к нам, помимо нашего нового знакомого, — можете звать его просто князем, — еще двое присоединятся, и цель нашего путешествия будет близка.

К вечеру следующего дня, когда команда остановилась на бивуак, капитан Н. долго разговаривал с князем, что-то определял по карте и, наконец, отдал приказ поручику принять команду до утра и сказал мне:

— Отбросьте сомнения, милостивый государь, и поезжайте с нами.

Сопротивляться его воле не представлялось возможным. К тому ж и любопытство мое возрастало ежесекундно. Терзаемый самыми неприятными предчувствиями, (о, как они оправдались!) я согласился, и мы втроем выехали в ночь. Продвигаясь в полной темноте, мы очутились у глубокой ложбины, покрытой деревьями. Спустившись глубже, мы увидели блеск искусно скрытого костра, где обнаружили двух казаков угрюмого вида и при оружии. Князь крикнул им что-то, но что именно, я, достаточно не зная малороссийского наречия, не уразумел. Казаки опустили оружие и хмуро приветствовали нас. Капитан кивнул в их сторону и поведал мне тихим голосом:

— Тот, костлявый, с глазами запавшими и бородой, есть полковник сечевой Галаган, а тот, что с лицом полным, полковник Горлыч. Оба — химородники предивные...

Тут капитан Н. с коня изволил сойти, и я его примеру последовал. Казаки ожидающе смотрели на капитана и князя. Капитан коротко переговорил с Галаганом, и я уловил только несколько слов — "принес" и "не обманите", говоря, это он несколько раз кивнул на меня со словами — "посмотрим". После этого капитан Н. снял перекинутые через седло переметные сумы, которые при том зазвенели, князь тоже со своего коня тяжелые торока подхватил. Галаган Горлычу кивнул, и тот сумы приоткрыл, руку туда запустил и вытащил горсть серебряных монет. После того казацкие полковники переглянулись и разом кивнули.

— Что ж, панове, раз вы на такое дело решились, то пора и за дело браться, ибо время настало, — скрипучим голосом Галаган сказал.

Что далее в том сатанинском овраге происходило, пересказать трудно мне. Сначала Галаган к выемке оврага подошёл и долго что-то туда говорил, после чего показалось мне, что бездна та углубилась неимоверно и превратилась в пропасть бездонную, из которой пламя смертоносное время от времени вырывалось. По сему запорожцы калиту червонцев и неведомые мне коренья туда кинули, и узрел я, как языки пламени светом мрачным сию бездну осветили.

— Ну що, готова страва, — вопросил Горлач и глянул на капитана Н. Тот кивнул в ответ и пронзительный издал свист. В тот же миг над краем оврага появилась черная таратайка, кою привык я видеть у жидов путешествующих. Живо мешок с серебром подхватив, Галаган по стенам оврага вверх выбрался и сверху ко мне донеслось бормотание глухих голосов — через минуту сечовой полковник уже спускался, хотя и без серебра, но на плече длинный мешок придерживая.

При свете костра увидел я, что в мешке нечто живое находилось. Развязав мешок, вынули оттуда Галаган и Горлыч нагое тело бездыханное. С трудом определил я при нестойком свете костра, что это бесчувственная девица — молодая, не моложе осьмнадцати лет.

Что далее было, только отрывки помню. Выступил я, решительно защищая жертву беспомощную. В ответ на это искусно нанес Горлыч удар мне, и далее все виденное, как будто сон наполненный ужасами неописуемыми, продолжилось. Лёжа на холодной земле, цепенея и телом и душою, узрел я, как склонился Галаган над телом беспомощным, как вцепился он ртом в девичье горло, и как задергалась девица, предсмертный стон испустив. Тут капитан Н. обнаженный эспадрон к горлу моему приставил и прорёк:

— Без насыщения кровью, милостивый государь, ни одно дело в сиём мире не святится.

Галаган же, кровию насытившись, к краю разверзнутой бездны подошёл, и кровь, коей рот его заполнен был, туда выплюнул.

За ним к полумертвой девице, которая прокушенным горлом хрипела, приблизился Горлыч и ея зубами за руку схватил. Я глаза закрыл, но ужасные звуки поглощения крови сердце моё на части рвали. Тут и Горлыч кровь в овраг выплюнул. За ним сатанинский обряд капитан Н. продолжил, а потом и князь.

–– Ну что ж — пусть и паныч покуштуе, — страшным голосом прорёк Галаган.

От слов этих волосья парика у меня дыбом поднялись, и попробовал я кинуться прочь. Вдруг лицо князя задрожало, и подобная дрожь его тело охватила, — он взвизгнул и по склону оврага начал карабкаться. Но не успел долезть, ногти ломая, до середины, как раздался жуткий хруст и костлявая черная рука, прямо из земли выскочив, князя за ботфорт ухватила. Ещё раз что то хрустнуло и стопа нещасного преломилась.

— Нэ пройшов, нэ пройшов! — со странной радостию закричал Горлыч. Я бросился князю на помощь, но он уже был наполовину втянут в землю. Я споткнулся и узрел вокруг множество поваленных крестов. Я попытался схватить князя за руку, но над взрыхленной землею только торчало лицо с вращающимися от ужаса глазами. В рот его уже забивалась влажная кладбищенская земля.

— Нэ заважай Йому, панычу, — услышал я над собою всё тот же надтреснутый голос Горлыча, — князь дуже по серцю Йому вдався, а и тоби зараз жывыци треба спробувать.

На эти слова я замахал руками, не помня себя от страха. Тем временем князь уже исчез под землёй, и только осыпанная земля вздрагивала на том месте, где был заживо погребён мой несчастный попутчик. Я вскочил и побежал, вопия во всю ночь. По-видимому, меня не преследовали...