Что в это время поделывала моя супруга, я не интересовался, заранее прощал все женские слабости и… Я просто благоговел перед ней, чуть ли не молился на нее и, страшно тоскуя в разлуке, даже начал писать стихи, которые с любой оказией отправлял в письмах, типа:
А здесь в горах так пусто и тоскливо.
И неба край над гранью бытия.
Лишь теплится мыслишка сиротливо:
Когда, когда тебя увижу я?!
Короткий бой сметет расчет с пригорка,
Разрушив о тебе мои мечты.
А после будет радостно и горько:
Я жив, я цел… Я здесь, а где же ты?
Мой талисман – твоя любовь и верность.
Я буду жить, дыханье затая,
Пока ты ждешь, пока тебе я верю,
Пока завидуют рогатые мужья.
Вот такие изъявления нежного чувства типа «я вернусь!». И так далее…
Первая трещина возникла в один из периодов моего короткого пребывания дома. У меня был выходной. Мы с женой гуляли по городу. Захотел угостить ее мороженым, а к киоску была солидная очередь. Посадив свою «икону» на ближайшую лавочку, я встал за мороженым.
Вдруг рядом тормозит какая-то иномарка, из нее резво так выпрыгивает хачекообразный мужик, преспокойно обнимает мою жену и, дыша страстью нежной, пылко целует ее в губы. О! Она, сверкая глазами, отталкивает его и кричит, что – как вы смеете! Я вывернулся из очереди и натуральным образом вбил этого типа в машину, а его приятель, который был за рулем, резко перегазовал, и они, как говорится, скрылись в неизвестном направлении.
Вообще-то мы жили в южном городе, а кавказцев в нем – хоть пруд пруди. Они иногда пристают к женщинам, особенно их привлекают голубоглазые блондинки. Но…
Потом, ночью, после того, как Наташка была необыкновенно ласкова и горяча, я сидел на кухне, смолил «Кэмел» и анализировал.
Дело в том, что в нашей части на меня некоторые смотрели с сочувствием, которое я просто-напросто отказывался воспринимать. Ходили какие-то слухи, кто-то о чем-то судачил, некоторые парни мне пытались что-то объяснить. Одному из них я заехал в репу. По-моему, зря, погорячился. Просто не желал ничего слушать. Знаете, возможно, как это бывает.
Так вот, смолил я, значит, этот самый «Кэмел» и припоминал. Был еще один нюансик. Дело в том, что Наташка родила сына через полтора года после свадьбы. Но это в принципе не отклонение от нормы – через полтора, так через полтора. Только вот были две небольшие неувязочки. Когда, оправившись от эмоций, я подсчитал срок зачатия, вышло, что ребенок – семимесячный.
Да-да. В апреле я укатил в командировку и прибыл домой только в конце июня. А наследник появился в конце февраля. Но это само по себе ничего не значило: бывают и семимесячные дети. Только вот сын получился смуглым, с черными глазами и волосами цвета воронова крыла.
Тогда я здорово переживал. В роддом после того, как его увидел, больше не приходил. Запил и несколько дней не выходил на работу.
Потом за меня взялась теща. Притащила какого-то консультанта, который долго и пространно объяснял беспочвенность моих опасений, дал посмотреть какую-то книгу уважаемого автора, где черным по белому было написано: неважно, что у родителей нет черт, которые проявились у ребенка, так как, возможно, когда-то у кого-то в роду кто-то был черненький.
А чуть позже мне позвонила мать и отругала: не майся дурью, сам не блондин, отец твой тоже в свое время закатил скандал: мол, почему ты не рыжий, как он сам, и не с голубыми глазами. А дело в том, что бабка по отцу у тебя грузинка. Но ведь грузины не черные, робко возразил я. Бывают и черные, успокойся. Ага.
В общем, попереживал я и отошел. Жена была ко мне ласкова, внимательна, насколько это возможно…
И вот финал. Ничего страшнее этого в моей жизни прежде не было. Я неожиданно вернулся из командировки раньше чем положено и застал свою жену с хачеком – уже другим, по-моему, который так добросовестно обрабатывал мою жену в нашей постели, что я даже на некоторое время дара речи лишился.
Они настолько увлеклись, что забыли обо всем на свете и не накинули цепочку на дверь, которую я открыл своим ключом. Сын, вероятнее всего, был у тещи. В зале на столе стоял французский коньяк, той же страны шампанское, в вазе – горка фруктов, рядом большая коробка нерусских конфет.
Дверь спальни была приоткрыта, так что я вполне мог наблюдать действо и слушать звуковое сопровождение.
Хачекообразный рычал, как чудовище из фильма «Чужие-2», и так интенсивно дергал тазом, что я машинально отметил: непременно он ей там что-нибудь испортит.
А жена моя страстно визжала, задыхаясь, и кусала его за грудь. Спина у хачека была вся волосатая, что ваш пуловер, а вот на голове сияла плешь, которая ритмично двигалась туда-сюда, и на плешь эту, лоснящуюся от обильного пота, падал лучик света из наполовину пришторенного окна.
На секунду мне сделалось так нехорошо, что я в буквальном смысле отключился. Сел в кресло, помню. Сердце как-то резко заболело. Никогда не думал прежде, что у меня есть сердце, настолько хорошо был отлажен мой железный организм, который мгновенно адаптировался к любым нагрузкам.
Да, я сел в кресло, немного потискал лоб руками, механически взял конфету из коробки и стал жевать. Потом, опять же на автопилоте, медленно налил полный фужер коньяка, машинально выбрав тот, на котором отпечатались следы губной помады, – из этого фужера пила моя жена, самый дорогой мой человек, а ею я не брезговал – так было всегда.
Потом они меня увидели. В тот момент, когда он кончил, жена моя повернула голову и взгляды наши встретились. Глаза ее выражали скорее досаду, нежели удивление и страх.
А потом я ее ударил. Потому что она подошла ко мне, накинув рубашку хачека, – так делает женщина, закрывая свое тело от взгляда чужого человека: накидывает рубашку своего мужчины, хранящую его запах и тепло его тела. Наташка попыталась меня обнять и, насколько я могу припомнить, объясняла, как это у них все случайно получилось.
После моего удара она отлетела, опрокинув столик, и тут в поле моего зрения попал хачекообразный. Надо вам сказать, что лично против него я ничего не имел – он даже голый был такой солидный, мускулистый, уверенный в себе и, как ни странно, чувствовал себя, похоже, хозяином положения. Я помню, он наполнил фужеры и сказал: «Ничего, парень, не переживай. Мы тебе заплатим за моральный ущерб».
Тут он ошибся. Два раза.
Во-первых, он не оценил мои физические качества. Сам он был на полголовы выше и в два раза шире меня. Очевидно, таскал железо на досуге – хорошая грудь, мускулистый живот и мощные плечи. А я, честно говоря, когда одет и в неподвижном состоянии, бойцом не выгляжу. У меня кличка среди своих – Профессор, а наши дают клички очень точно, абсолютно адекватно сущности человека.
Во-вторых, он что-то там ляпнул насчет «заплатим». Вот так вот это выглядело: наглый, самоуверенный, хозяин жизни. Пришел, трахнул жену какого-то занюханного капитанишки и покровительственно этак похлопывает его по плечу: мол, не переживай, мол, заплатим. Тебе же лучше.
Я, помнится, дал ему в репу и промазал – скользком попал, потому что ничего не видел из-за навернувшихся на глаза слез. Он от этого удара даже не пошатнулся и принялся меня лапать – хотел удержать. Я стряхнул слезы и, ни слова не говоря, рубанул его локтем по диафрагме, затем пару раз надел на колено и методично бил по функциональным точкам до тех пор, пока он не перестал подавать признаки жизни. Потом собрал кое-какие вещи и ушел к парням в общагу.
События следующих дней я помню плохо. Мне тогда не то что анализировать, жить не хотелось. Я валялся на койке в общаге, ничего не ел, на службу не выходил. Командир отряда, зная о ситуации, меня не тревожил, и так тянулось несколько дней – до бригадного развода, когда кто-то из начальства обратил внимание, что такого-то нет.
