«Пароль неверный. Пожалуйста, введите пароль снова». Грейс подумала, что, должно быть, в спешке допустила ошибку. Потом поняла, в чем дело. На экране светилась учетная запись «Гость». Грейс попыталась вспомнить, кто мог в последний раз пользоваться их сетью, но ей так ничего и не пришло в голову. Должно быть, она ввела неправильную комбинацию. Тогда она набрала логин «гингко»[1]. Когда Лэз впервые поцеловал ее, листья гингко, обрамлявших улицу, где она жила, устилали мостовую ярким ковром желтых бумажных вееров. Всего несколько недель спустя над улицей стоял прогорклый запах замусоривших тротуар перезревших семян.

Подсоединяясь к Интернету, процессор издал режущее слух жужжание. Грейс набрала электронный адрес компании по производству помады и стала ждать, пока появится ее страничка. За последнее время она не получила ни одного письма по электронной почте, даже свежих данных о погоде от отца, который часто присылал ей информационные бюллетени, касавшиеся сокращения выпадения осадков на юге, что могло повлечь резкое повышение цен на апельсины, или угрозы глобального потепления.

Отсутствие почты вызвало у Грейс такое гнетущее чувство, что она едва удержалась от того, чтобы подсоединиться к сайту «Друзей одиноких сердец». Она утешилась мыслью, что осталось уже не так долго ждать, когда она получит свою помаду вместе с подтверждением.

Грейс смотрела на выскакивавшие на экране картинки, похожие на бумажные цветы, которые распускаются, попав в воду. Прочтя появившуюся строчку, она ужасно смутилась. «Как вам представляется идеальная пара?» Опрос продолжался параллельно с информацией о том, как можно зарегистрироваться, набранной округлым розовым шрифтом. Это была служба знакомств. Грейс снова посмотрела на адрес и поняла, что по рассеянности набрала перед адресом косметической фирмы лишнюю букву, что коренным образом меняло смысл. Ошибка показалась ей, мягко говоря, не очень смешной, и она уже собиралась отключиться, когда один из вопросов привлек ее внимание. «Можете ли вы описать вашего идеального партнера в трех предложениях? Если да, то вы на правильном пути».

Грейс стало любопытно, сможет ли она описать Лэза с такой точностью. Пальцы ее забегали по клавиатуре, и она обнаружила, что описать Лэза проще простого. «Он может вслух читать „Обломова“ в постели, с перерывами на шампанское». «Зачем вылезать из постели, если Обломов этого не делал?» — говорил он, и как могла Грейс с этим спорить? Она помнила эти перерывы гораздо лучше, чем слова гончаровского романа — прежде всего, голос Лэза, тепло мятых белых простынь. «Стоит ему улыбнуться, — продолжала набирать она, — и больше тебе ничего не нужно. А когда он уходит, то всегда возвращается».

Три предложения. Сжатые и категоричные. Она была довольна собой, как если бы сам факт того, что она справилась с заданием, возвращал ей Лэза. Но, перечитав свой текст, она почувствовала растущую неуверенность. Может, трех предложений мало? Она попыталась набрать еще строчку, но остановилась. Разве в этих трех предложениях не все сказано? Грейс потерла глаза. Она почувствовала приближение мигрени. На экране замелькали помехи. Никаких слов больше не появлялось.

Грейс выделила набранные ею строчки и нажала клавишу «стереть», как вдруг сеанс прервался. Она подбежала к стенной розетке, воткнула телефонный шнур и сняла трубку. Это был Кейн.

— Снова я, — сказал он.

Грейс заметила, что трубка липкая, и отвела ее от уха. Разговаривая по телефону, Лэз любил есть; возможно, это был мед с бутерброда с ореховым маслом. Завтра надо сказать Марисоль.

— Привет, Кейн. Как ты?

— Твой супруг начинает меня доставать. Он не ответил ни на одно из моих электронных писем.

— Думаю, он не получал никакой почты. Я постоянно вишу на линии. Может, ты перепутал адрес.

У Грейс мелькнула мысль о необъяснимом «госте», которого она нашла в компьютере, но она тут же отбросила ее. Она уже собиралась рассказать историю со своей путаницей Кейну — отчасти потому, что знала, что это его развлечет, но главное, чтобы отвлечься самой, — когда раздался другой звонок. Она сказала Кейну, чтобы он не вешал трубку.

Грейс нажала на пульте кнопку переключения линии и услышала низкий гудок. Она снова нажала кнопку и в какую-то долю секунды, пока ее не соединили, подумала, что могла запросто упустить Лэза, а заодно и предыдущий звонок от Кейна, но тут же услышала голос Кейна, подпевавшего звучавшему откуда-то издалека радио.

— Хорошее настроение, Кейн?

— Всегда, когда я говорю с тобой, моя сладкая.

— Смотри, Лэз может приревновать, — сказала Грейс, но даже она сама понимала, какая это нелепость. Лэз никогда не выказывал даже малейших признаков ревности.

Кейн замолчал — такое с ним случалось не часто. Ей захотелось, чтобы снова раздался звонок.

— Так ты собираешься на озеро в Рождество? — спросила Грейс, внезапно заметив, что вся вспотела, хотя минуту назад ей совсем не было жарко.

— Нет, — ответил Кейн, — туда отправляется сестричка со своим кланом. Но я буду на озере под Новый год.

Каждый год Кейн отвозил их в горы на расположенную неподалеку от его хижины ферму, где выращивали рождественские елки. Грейс любила Рождество — ее так завораживали праздничные украшения, развешанные по всему городу, что ей хотелось, чтобы их не убирали весь год. Ее родители и Шугармены всегда праздновали Рождество, хотя и были евреями — неортодоксальными, сильно подразбавленными, из тех, что пекли картофельные оладьи, дабы лишний раз подстраховаться, — но ставить елку категорически отказывались, считая это своего рода кощунством. Однако для Грейс гирлянды огней и запах хвои были существеннейшей частью праздника.

В первое ее Рождество с Лэзом он настоял на девятифутовой елке, слишком длинной, чтобы уместиться в джипе Кейна, так что ее пришлось привязать к крыше. Рубили долго, и пальцы у Грейс онемели от холода, хотя Лэз и дал ей свои перчатки из овчины, слишком большие для нее и такие изношенные, что очертания его руки только что не просвечивали сквозь мех.

Дом Кейна был в нескольких милях от фермы, и, когда они вернулись, Кейн развел большой огонь в очаге. Все проголодались как волки, но из еды в доме нашлись только коробка зачерствевших хрустящих хлебцев, несколько сморщенных яблок и две банки лосося. Все остальное, включая упаковку из шести бутылок пива «Лосиная голова», покрылось коркой льда.

— Как насчет того, чтобы покататься на коньках? — предложил Лэз, когда они покончили со своим скудным обедом. Он встал, вытер руки о джинсы и посмотрел за окно.

— Озеро еще не замерзло, — сказал Кейн. — Надо несколько неделек обождать.

— Пошли. Заодно и проверим. — Лэз не стал дожидаться ответа и уже начал обуваться. — Кто идет?

Кейн покачал головой.

— Вы, ребята, слишком осторожничаете, — бросил Лэз, выходя.

Грейс прижала кончики пальцев к замерзшему стеклу и сквозь оттаявшие дырочки видела, как Лэз обошел озеро по периметру, а затем рискнул выйти на лед. Наконец Кейн побежал за ним и, стоя на берегу, стал звать его обратно. Лэз остановился и начал колотить по льду каблуком, демонстрируя его прочность. Кейн немного прошелся по льду и показал на окошко, за которым стояла Грейс. Лэз повернулся и помахал рукой. Грейс махнула в ответ, но в голове у нее снова и снова крутилась одна и та же мысль: «Пожалуйста, не провались!» Когда они с Кейном вернулись, Лэз крепко обнял ее.

— Видишь, Грейси верит в меня, — сказал он. Потом подхватил ее на руки, и Грейс увидела подтаявший отпечаток своей ладони на заледеневшем окне.

На обратном пути Грейс сняла башмаки и, свернувшись калачиком под шерстяным одеялом, которое лежало у Кейна в корзине, закрыла глаза. Лэз сидел на переднем сиденье рядом с Кейном. Каждые пять минут Грейс чувствовала, как пальцы Лэза растирают ее ступни, что отгоняло стоявшую у нее перед глазами картину, как под ним проваливается лед. От поглаживания ступней у нее защекотало в носу, и это ощущение стало для Грейс одним из проверенных временем признаков подлинного счастья.