Практически каждой осенью, «когда лошади бывают жирными», монгольская конница, без помех миновяв эту пустыню, грабила селения Ганьсу. По сравнению с пустыней, остававшейся за спиной, оазисы этой провинции с ее ивами, тополями, садами, лугами, пшеничными и просяными полями, должно быть, казались монголам земным раем.

На востоке от Гоби кочевники оказывались в районе Хуанхэ, выглядящей здесь тем более впечатляюще, что в огромной петле, которой река охватывает Ордосскую степь, «она блуждает по пустыне подобно путнику, затерявшемуся во враждебной стране».

Пейзаж Ордосского плато, отделенного от степей излучиной великой реки, составляли желтые песчаные дюны, глинисто-солончаковые долины, пастбища, усеянные блюдцами пресной и соленой воды, кустарниковая растительность.

Тангутская столица, нынешняя Нинся, расположенная на реке, между Ордосской степью и степью Алашань, представляла собой оазис древнейшей культуры, обустроенный китайцами и обводненный ими посредством сложной системы искусственных каналов. Она была важным торговым центром: еще Марко Поло рассказывал об изготовлявшихся там и оттуда вывозившихся тканях из верблюжьей шерсти. Именно здесь Чингисхан впервые познакомился с оседлой цивилизацией.

Нинся был укреплен на китайский манер, и войско кочевников, состоявшее сплошь из наездников, не смогло подвергнуть его правильной осаде. К тому же у него не было нужных военных машин. Чтобы овладеть тангутской столицей, Есугаев сын решил — и это решение делает честь его гению — изменить течение Желтой реки. Увы, для этого у монголов не нашлось инженеров-саперов! Так гениальный план остался неосуществленным.

Но монголы тем не менее осложнили положение тангутов. Оазисы Ганьсу, составлявшие сердцевину их государства, существовали только за счет торговли, являясь караванными центрами, образовавшимися на трансконтинентальной дороге из Китая в Персию, на древнем Шелковом пути. Война, прервавшая торговый обмен, их разорила, и тангутский властитель вынужден был принять монгольский сюзеренитет. В том же, 1209 году он отдал в жены Чингисхану одну из своих дочерей (тангутские девы были, по понятиям монголов, исключительно красивыми), а также уплатил дань, включив в нее большое количество тех самых белых верблюдов, которых Марко Поло прославил в своих мемуарах как лучших по внешнему виду во всей Центральной Азии.

Итак, Чингисхан стал сюзереном тангутского царства, а также Алашаньской и Ордосской степей. Однако, чтобы по-настоящему подчинить Китай, монголам надо было избавиться от пекинского Алтан-хана.

Для кочевников это было непростым делом, ибо Цзиньское царство являлось одним из могущественнейших государств той эпохи. Его хозяева, чжурчжени, хотя уже и считались окитаившимися, все еще сохраняли воинскую доблесть лесных охотников-тунгусов, своих предков. Далее, утвердившись в Китае более века назад, они располагали всеми ресурсами тысячелетней цивилизации. Так что, имея дело с ними, монголы попали в еще более затруднительное, чем в случае с тангутами, положение, встав перед необходимостью ведения осадной войны, которой совершенно не были обучены. Уместно вспомнить и о Великой Китайской стене, которая вместе с усиливавшими ее бастионами являлась почти непрерывной линией обороны, протянувшейся с востока на запад через все Цзиньское царство.

Показав себя в очередной раз более политиком, нежели воителем, Чингисхан решил прежде всего заручиться поддержкой сильных союзников. Лежащие к северу от Великой Китайской стены степи нынешней Монголии в тот период населял полукочевой-полуоседлый тюркский народ онгутов, для нас интересный тем, что он исповедовал христианство (несторианство). Здесь монголы могли себя чувствовать вдвойне уютно. Во-первых, этот край удивительно напоминал им родину: «Ни деревца; бескрайняя травянистая степь с реками, исчезающими в солоноватых лагунах. Это та «земля трав», которую китайцы противопоставляют «земле пшеницы»; удручающее своею пустотой пространство, где изредка можно встретить десяток-другой юрт с пасущимися двумя-тремя сотнями верблюдов и лошадей, с многочисленными стадами длинношерстных коз».

Во-вторых, Чингисхан к тому времени уже установил тесные связи с тюрками-онгутами, тамошними пастухами. Их вождь, Алахуш-дигитхури, в 1204 году оказал ему неоценимую услугу, отказавшись вступить в сговор с найманами и предупредив его о создавшейся ими коалиции. Чингисхан выразил онгуту признательность, включив его в реестр сановников большой руки в мае 1206 года. Более того. Завоеватель отдал свою дочь Алахай-бэги одному из наследников Алахуш-дигитхури, с чего началась серия брачных союзов этих двух домов.

Сия матримониальная политика оказалась для Чингисхана необыкновенно выгодной. В силу своего географического положения и давних связей с «Золотым царем» онгуты являлись стражами китайских границ, платной внешней охраной Великой стены. И, привязав их к себе, Чингисхан таким образом загодя разрушил вражескую оборону, без боя он распространил свою власть до самого подножия знаменитой фортификационной системы.

К 1207 году Чингисхан почувствовал себя настолько уверенно, что уже мог себе позволить смотреть на Пекин сверху вниз. Хотя монгольский император все еще состоял вассалом Цзинь, но, когда умер тогдашний Алтан-хан и из Пекина прибыл посол с известием о восшествии на престол нового государя, Завоеватель, рассеянно взглянув на него, спросил:

— Кто новый государь?

— Князь Выйшао.

— Я полагал, — воскликнул Чингисхан, — что «Золотым царем» должен быть человек выдающийся, назначенный Небом! Как такой болван, как князь Вый, может играть подобную роль?

Плюнув в сторону юга, то есть Цзиньского царства, он вскочил в седло и ускакал, оставив посольство в полном замешательстве.

Монголов и пекинских владык, конечно же, разделяли ров крови и многочисленные неискупимые обиды. Обитатели монгольских юрт прекрасно помнили оскорбления, нанесенные их отцам и дедам пекинским двором, приказавшим четвертовать одних ханов, посадить на кол или прибить, как воров, к деревянному ослу других, например, таких как хан Амбагай и князь Окин-Бархаг. Эти смерти требовали отмщения, и теперь, когда племена объединились, настал час примерно наказать «Золотых царей».

В марте 1211 года Чингисхан созвал в Восточной Монголии, на берегу Керулена, Великий хурал с намерением объявить о начале войны с Цзинь. Оказать честь хану явились его дальние вассалы, в том числе два западнотюркских князя: Барчук, правитель уйгуров, управлявший Турфанским, Харашарским и Кучским оазисами, а также Арслан, карлукский нарек, живший в Семиречье, южнее озера Балхаш.

Завоеватель готовил поход на Алтан-хана как войну народную, священную. С этими настроениями он отправился паломником на одну из святых гор страны монголов, а именно на Бурхан-халдун, обиталище Вечного Тенгри

Явившись на место, следуя существовавшему обряду, он снял с себя шапку, набросил пояс на плечи, трижды ударил челом оземь и возопил:

— О Вечный Тенгри, я препоясался мечом, дабы отмстить за кровь моих дядей, Окин-Бархага и Амбагая, которых «Золотые цари» предали гнусной смерти. Коли я прав, окажи мне свыше поддержку своею десницей, сделай так, чтобы здесь, на земле, люди и духи объединились и помогли мне.

Великая война началась. Монгольская армия, сплошь конная, не сведущая ни в инженерном искусстве, ни в правильном ведении осады, долго топталась перед Китайской стеной, потратив целых два года (1211 и 1212 гг) на завоевание соседних деревень.

Боевые действия происходили на местности с сильно пересеченным рельефом, ряд горных хребтов, тянущихся здесь с юго-запада на северо-восток, заканчивается многочисленными изломами, что позволяет сравнивать эти горные цепи с решеткой знаменитой «пекинской жаровни». В этих-то горах и была возведена Великая стена. На различном удалении друг от друга в нее были встроены крепости, такие как Сюаньхуа (северо-западнее Пекина) и Датун (севернее Шаньси).