Утром, когда Чингисхан еще лежал в постели, Темуге вошел к нему в юрту и рассказал о пережитом накануне Старший брат слушал младшего в полном молчании, явно не смея произнести ни слова от страха перед шаманом.

Из оцепенения вывела его Борте.

Не вставая со своего ложа и прикрыв грудь концом одеяла, женщина крикнула мужу:

— Что же это они делают? Только на днях избили Хасара, а теперь опять… Как смеют они ставить позади себя на колени отчизна? Что это за порядки такие? Так, пожалуй, они изведут всех твоих братьев, подобно лиственницам и соснам Ведь несомненно, что — долго ли, коротко ли —

Кому дадут они править твоим государством, которое уподобится разметанной конопле? Когда, подобно колонне, обрушится твое тело, кому дадут они править твоим государством, которое уподобится стае птиц? Как дадут она вырас ить трех-четырех малюток моих?.. Как можешь ты спокои но смотреть на такое обращение с твоими братьями?

Справедливость доводов жены поразила Чингисхана Будущность его династии, в самом деле, была поставлена на карту, и вот тут-то его метафизические страхи исчезли Он снова стал человеком действия, тем государственным мужем, которого знали его приближенные и народ.

— Теб-Тенгри сейчас явится, — заявил он брату — Я разрешаю тебе поступить с ним по своему усмотрению.

Более подробных инструкций Темуге не требовалось. Он вышел из царской юрты и направился к трем воинам, слывшим отменными борцами. Вскоре к Чингисхану пришел со своими семью отпрысками Мунлик. Едва Кокочу сел, как Темуге схватил его за воротник.

— Вчера, — крикнул он шаману, — ты заставил меня просить у тебя прощения. Давай-ка попытаем жребия!

После этих слов Темуге потащил колдуна к двери. Тот начал отбиваться. Враги сцепились. Шапка Теб-Тенгри покатилась по полу и остановилась у очага. Предвидя дальнейший ход событий, Мунлик подобрал ее, поцеловал и спрятал у себя за пазухой. Чингис приказал противникам выйти на улицу и продолжать единоборство там. За дверями царской юрты уже стояли три силача, приглашенные Темуге-отчигином. Как только шаман переступил порог, они на него набросились и, оттащив в сторону, сломали ему позвоночник, после чего бросили безжизненное тело в дальний угол двора, возле телег.

Сделав свое дело, Темуге возвратился в юрту брата и дал ему следующий, довольно своеобразный, отчет:

— Теб-Тенгри заставляет меня молить о пощаде, а сам не хочет принимать приглашение попытать жребия: притворяется лежащим. Видно, что он друг на час!

«Папаша» Мунлик тут же понял, что произошло. Залившись слезами, он проговорил:

— Нет у Великой Матери Земли столько каменьев, нет у моря и рек стольких ручьев, сколько было моих дружеских услуг.

Однако шестеро его сыновей повели себя менее смиренно. Загородив вход, они окружили Чингиса. Тот, понимая опасность своего положения, вырвался из их рук и крикнул:

— Расступись! Дорогу!

Выскочив на улицу, он стал звать на помощь. Стража немедленно образовала вокруг него стену из своих спин.

Убедившись, что колдун мертв, Чингис приказал положить его в юрту, закрыв ее дверь и дымник. Вечером третьего дня верхнее отверстие, как гласит легенда, открылось, и мертвец вылетел оттуда. Этому «чуду» официальное объяснение дал хан:

— Теб-Тенгри пускал в ход руки и ноги на братьев моих. Он распускал меж ними неосновательные и клеветнические слухи. Вот за что Тенгри его невзлюбил и унес не только душу его, но и самое тело!

Мунлику он высказал все, что о нем думал:

— Ты не удерживал нрава своих сыновей, и вот они, возомнив себя равными, поплатились головою Теб-Тенгри. Давно бы с вами было поступлено по образу Чжамухи да Алтана с Хучаром, знай я о таких ваших повадках!

Мунлика и его детей охватил страх. Но Чингисхан вскоре смягчился: прирожденный государственный деятель, он был хорошим политиком. Зачем ему было опускаться до бесполезных казней, особенно казней людей, столь тесно связанных с его домом? Помнил он и о гарантиях неприкосновенности, незадолго до того данных семье Мунлика. А слово для Темучжина было свято, о чем он сам напомнил обвиняемым:

— Было бы недостойно и стыдно утреннее слово менять вечерним, а вечернее — утренним. Так уж и быть: данное слово крепко!.. Кто мог бы равняться с Мунликовой породой, не будь у нее таких странных замашек!

Теперь Завоеватель мог проявлять снисходительность, ибо казнью без суда и следствия шамана Кокочу авторитет клана Мунлика был подорван навеки, и в этой истории о них разговора более не будет.

Избавившись от опасного Кокочу, хан стал искать ему замену. Другого, более нейтрального, Великого шамана он нашел в лице Усуна, почтенного возраста представителя рода баарин.

— По нашему обычаю, — сказал Чингисхан, — беки (древний титул Великих шаманов. — Р. Г.) считается важнее всех остальных сановников. Быть им старому Усуну! Он облачится в белое, станет ездить на белом коне, сядет на почетное место, его все будут величать, а он будет выбирать для наших дел благоприятные годы и луны.

Подавив последние поползновения к мятежу, Чингисхан стал властителем огромных территорий, сегодня образующих Внешнюю Монголию. Пастухи-кочевники и таежные охотники впредь подчинялись только ему; признавали только его знамя: туг (вместилище Духа-хранителя войска). Объединив все монгольские племена, Завоеватель бросил их на штурм Китая.

В ту эпоху Китай включал в себя три государства, из коих лишь Южный Китай, подвластный национальной династии Сун, мог называть себя истинно китайским. Северный Китай делили между собой два «варварских» дома, чьи владения своими размерами заметно отличались друг от друга.

Большая его часть, к тому времени уже сто лет, принадлежала народу тунгусских кровей, предку современных маньчжуров. Этот народ, состоявший из чжурчженей, возглавляла династия, правители которой, как мы уже рассказывали, приняли китайское наименование «Цзинь», то есть «Золотых». Сидя в своей столице, в Пекине, «Золотые цари», или Алтан-ханы, управляли богатейшими провинциями, примыкающими к Желтой реке (Хуанхэ), начиная с лессовых террас и до аллювиальной Великой равнины морского побережья. Не принадлежали им только Западная окраина, известная как Ганьсу, Алашаньская степь и занимающая большую излучину Хуанхэ Ордосская степь (эти две области в наши дни входят в состав Внутренней Монголии).

За два столетия до описываемых событий Ганьсу, Алашань и страну Ордос подчинили себе тангуты, народ тибетских корней, создавший более или менее синизированное, то есть китаизированное, государство, называвшееся Си Ся.

Именно с него, с тангутского царства Си Ся, начал Чингисхан завоевание Китая, разорив его трижды: в 1205, 1207 и 1209 годах.

И поныне существует дорога, по которой двигались монголы. Беря начало в верховьях Туулы, в самом сердце страны монголов, и кончаясь в Нинся, столице тангутов, она пересекает Гоби из конца в конец, точнее, с севера на юг.

Пустыня Гоби, особенно в указанной части, преградой не была никому и никогда. «Мелкие камни, песок и глина — вот составные элементы почвы, крепкой, как дорожка ипподрома, — пишет исследователь Гренар. — На ее иссохшей поверхности пытаются произрастать сероватая полынь, карликовый ирис, хармык и бударган. На тонком плодородном слое почвы клочками топорщится хилая трава, желтеющая уже в июле и едва различимая на общем рыжеватом фоне. В ярком свете полдня пейзаж кажется мертвенно-бледным, все покрыто саваном тонкой пыли. Лишь утром цвет неба, тонущего в дымке далекого горизонта, обретает оттенки, варьирующиеся от светло до темно-синего. Плоское, как стол, пространство переливается всей гаммой нюансов охры, густеющих в тени редких валунов, юрт, табунов лошадей, стад антилоп, караванов, ведомых людьми в остроконечных шапках, размеренно шагающих по песку в своих высоких сапогах. Эти обширные пространства доступны всем и всякому: и лошадям, и верблюдам, и влекомым ими повозкам. Воду и траву находишь на своем пути едва ли не ежедневно. В центре, на площади в 700 квадратных километров, открыто бегущей воды нет, но достаточно углубиться в землю на два-три штыка лопаты здесь или на два-три метра там, чтобы докопаться до грунтовых вод».