От Туулы до Орхона в юго-восточном направлении тянутся круглые вершины холмов, давшие название степи — Горбатая: «Со всех сторон вас окружает волнообразный горизонт монотонно-желтого цвета, — записывает Лакост. — Почва песчаная; трава низкая и полуиссохшая, растет клочками». В западном направлении простирается «желтоватая слабопересеченная степь, на которой под солнцем блестят редкие пересохшие (запись датирована 25 июня. — Р. Г.) солончаки». Далее, на уровне буддийского монастыря Дольдзе-геген, тянутся голые холмы, за которыми виднеются песчаные дюны, утыканные низкими деревцами, и наконец — первые отроги Хангая, защищающего подступы к верхнему Орхону.
За Горбатой степью монгольская армия едва не наткнулась на найманский дозор, расположившийся на высотах Хангая. Пока монголы двигались к Орхону, Таян со всеми свойми ратями успел перейти с Алтая на Хангай и там разбить лагерь.
Поначалу найманы чувствовали себя уверенно. Изловленная ими монгольская лошадь находилась в жалком состоянии, да и седло на ней было плохое, из чего они сделали вывод, будто вся конница противника доведена до изнеможения. В этом предположении имелась доля истины: переход из Монголии, с Халхи на Хангай, действительно представлял собой испытание не из легких. Кроме того, Чингисова армия могла оказаться малочисленнее Таяновой, в которую влились все прежние враги Завоевателя: здесь был и Тохтоа-беки со своими меркитами, и Арин-тайзе с непокоренной частью кераитов, и Хутуха-беки с ойратами, и упрямый Чжамуха, а также дорбены, татары, хатагины и сальджаины — то есть все жертвы последних побед Чингисхана, его вечные враги, в решающий час сплотившиеся вокруг царя найманов.
Оценив обстановку и приняв во внимание то, что монгольская армия в основном сосредоточилась в Саари-кеере, один из ближайших соратников Чингиса, Додай-черби, позволил себе дать ему совет.
— Нас мало, — сказал он. — Сверх того, все изрядно утомились. Давайте постоим в степи, пока не войдут в тело кони. Тем временем пусть по ночам у каждого ратника зажигается по пяти костров сразу в разных местах. Будем наводить на неприятеля страх множеством костров… Найманов много. Но для их хана, который еще никогда не выходил из дома, и малого числа довольно. Так мы и найманов вгоним в пот кострами, да и коней своих откормим. А как откормим лошадей, так сразу же обратим в бегство их караул, прижмем к главному среднему полку и в этой суматохе ударим по ним!
Чингисхан поддержал эту военную хитрость, и она сработала.
При виде несметного количества огней, ночью появлявшихся в степи, найманские часовые, наблюдавшие за противником с высот Хангая, шептали в страхе:
— Не сказывали ль нам, что монголов мало?.. А костров-то у них больше, чем звезд.
Шатер Таяна стоял неподалеку от реки Хачир, на Хангае. Напуганный информацией, поступавшей с передовых постов, он поделился ею с сыном Кучлуком. Сторонник выжидательной тактики и даже отступления, он говорил:
— Кони у монголов, как видно, плохи. Однако огней у врагов, доносят, больше звезд. Стало быть, монголов-то много. Если мы теперь же с ними сойдемся, то не трудно ли будет отступать? Стоит ли сейчас связываться с этими свирепыми монголами, которые глазом не моргнут, когда их рубят в щеку; которые непоколебимы даже тогда, когда струится их черная кровь?.. Известно, что кони у них тощи. Давайте сделаем так: переправим наш народ на ту сторону Алтая, а сами, двигаясь налегке, будем продвигать войска слева направо и завлекать их в засаду. Так дойдем до высот южного склона Алтая. За это время наши табуны откормятся. Тогда уже, изнурив монголов, мы и ударим им в лицо!
Мысль была, конечно, разумная, но никто ее не оценил. Родной сын и наследник Таяна, Кучлук (Сильный), лишь выругался, предположив, что отцовы разглагольствования продиктованы только его трусостью.
— Ну так и есть! — воскликнул он. — Эта баба Таян разглагольствует так из страха. Откуда это у него появилось множество монголов? Ведь большинство их с Чжамухой вместе здесь, у нас? — И, обращаясь непосредственно к родителю, он спросил: — Не из трусости ли выносишь ты такое предложение, баба Таян, который не выходил из дома даже на расстояние отхожего места для беременной бабы, не ходил даже на расстояние бега теленка на привязи?
Уязвленный в самое сердце Таян ответил:
— О мой отважный могучий Кучлук!
Пусть он отваги своей не покинет
В день, когда в битве сойдемся!
Сойтись-то мы сойдемся, да вот легко ли будет расходиться?
В свою очередь, Хорису-бечи, один из главных военных чиновников найманов, заявил своему царю:
— Твой родитель, Инанча-Билге-хан, равному врагу не показывал ни молодецкой спины, ни конского тыла. Что же ты нынче теряешь голову перед днем завтрашним? Если бы только мы знали, что ты такой трус, так лучше бы привезли сюда твою мать, — даром что женщина! Разве не управилась бы она с войском?.. Никчемный ты, видно, человек!
И, ударив по своему колчану, он ускакал прочь.
Таяну пришлось уступить.
— Что смерть? Что страдание? Не все ли равно? — проговорил он. — Итак, в бой!
Он покинул свою хачирскую резиденцию, спустился по Тамиру к Орхону, переправился через реку и оказался на нижнем склоне полугорья Наху-гун, которое, возможно, соответствует горе Намого на нынешних картах или одному из соседних отрогов, что находятся севернее Каракорума и Кошо-цайдама. Найманы приближались к Чахартмауту, когда передовой отряд Чингисхана, заметив их, подал сигнал тревоги.
Собак Чингисхана кормили человечьим мясом
Отогнав найманский дозор, Чингисхан приказал играть общий сбор и отдал распоряжения, необходимые для начала боевых действий. До нас дошли некоторые монгольские тактические термины: на марше войска должны были быть «густой травой», перед началом боя — «озером», в бою — «шилом».
Чингисхан лично возглавил авангард, командование центром доверив брату Хасару, а резервный конный полк поставил под начало другого брата, Темуге.
Найманы же, чей боевой дух несколько ослаб, оставили свои позиции под Чахармаутом и, преследуемые монгольским передовым отрядом, встали у скал Наху.
Таяна выводили из себя промахи, столь нежелательные до начала генерального сражения. При нем неотлучно находился Чжамуха, бывший побратим Темучжина, теперь превратившийся в его самого «преданного» врага.
В монгольском эпосе имеются замечательные стихи, в них найманский царь спрашивает Чжамуху о вражеских отрядах, развертывавшихся в долине:
— Что это за люди? Они подгоняют так, как волк подгоняет к овчарне стадо овец.
— Мой анда Темучжин собирался откормить человечьим мясом четырех псов и посадить их на железную цепь. Должно быть, это они и подлетают, гоня перед собой наш караул. Вот они, эти четыре пса:
Лбы их из бронзы,
А морды — стальные долота.
Шило — язык их,
А сердце — железное.
Плетью им служат мечи.
В пищу довольно росы им.
Ездят на ветрах верхом.
Мясо людское — походный им харч.
Мясо людское в дни сечи едят.
С цепи спустил их. Разве не радость?
Долго на привязи ждали они!
Да, то они, подбегая, глотают слюну.
Спросишь, как имя тем псам четырем?
Первая пара — Джебэ с Хубилаем,
Пара вторая — Джелме с Субутаем.
Услышав ответ Чжамухи, Таян испугался и приказал войску покинуть занятые позиции. Ни на шаг не отстававшие монголы «прыгали от радости», стремясь взять найманов в клещи.
Разгадав маневр монголов, Таян-хан, как утверждает монгольский рапсод, снова обратился с вопросом к Чжамухе:
