А голова с каждой минутой тяжелела. Свинцовые ресницы то и дело слипались.

Стараясь отогнать сон, Алексей с силой тряхнул головой, посмотрел на часы. Шел двенадцатый час последнего дня старого года.

Сосредоточив внимание на широком снопе света, Алексей изо всех сил старался прогнать сонливость, но это ему не удавалось. Неожиданно сноп света выхватил из темноты ровное поле.

«Вот и кончается лесопосадка», — подумал Алексей и, чувствуя, как передние колеса проваливаются в последнюю, самую глубокую борозду, до отказа нажал на газ. Машина дико взревела, рванулась, но, попав задними колесами в борозду, накренилась и забуксовала. Это произошло в считанные секунды, но и их хватило, чтобы потерять скорость. Машина, неуклюже навалившись на бок, медленно сползла в глубокую борозду. Алексей открыл дверку, высунулся из кабины и попробовал тронуться с места. Колеса вращались легко и свободно — на дне борозды находился лед.

— От долгоносиков, что ли, сделали такую борозду? — подал голос Иван Иванович.

— А черт его знает! Может, силосная яма?

Алексей вылез из кабины, но скоро снова вернулся.

— Тут наша лебедка не вытянет. Чуть бы длиннее трос — тогда другое дело. Слева где-то проходит дорога.

В кабине холодно, хотя рокочет двигатель, шуршит, как шмель, печка. Ветер с силой бьется в дверку, но проникнуть в кабину не может и, кажется, от этого жалобно скулит и бесится. Все это навевает сон. Глаза слипаются, но Алексей борется со сном, старается найти выход.

— Что же будем делать? — спрашивает Алексей. — Да и топливо на исходе. Не хватит на эти оставшиеся тридцать километров.

— А может, попробуем? — неуверенно спросил Стрижов.

Вылезать из кабины и что-то делать не хотелось.

«Тут и наша остановка. Солью воду, и будем спать до утра. Хоть бы радиатор антифризом заправили. Экономия называется. А утром придется идти в колхоз и просить трактор. Хорошо, если мощный найдется… Тут уже не до новогоднего бала».

— С Новым годом, Алеша!

— Спасибо, и вас также.

«Что это он так душевно, — удивился Алексей. — Дорога, конечно, и с главным инженером подружит».

Разве мог он подумать, что главный инженер — его отец. Сказали бы — не поверил. И у этого отца он — единственный сын.

Алексей взглянул на наручные часы: первый час. Наступил Новый год. Что он принесет ему? Радость? Огорчения? Были надежды на Татьяну, и все оборвалось. А работа? Да что работа? Будет колесить по стране, испытывать машины.

— Мы тут закоченеем, — отозвался Стрижов. Глаза его расширились бездумно. — Может, пойдем к обходчику? Где-то должен быть железнодорожный переезд.

Стрижов уже мысленно пожалел, что сам напросился в эту поездку. Вот олух царя небесного!

— Сейчас солью воду.

Ветер бил прямо в лицо, рвал полы полушубка, словно не хотел пускать его к заветным огонькам. Алексей шел первым, за ним — Стрижов. Навалившись всем корпусом, закрывая воротником лицо, Стрижов шел навстречу ветру. А тут еще снег, валил и валил. Но он подбадривал себя: «Давай, Иван, давай!.. Не такой ты уж старик. Еще немножко, и ты будешь в тепле. И рядом сын, родной сын. Неплохо бы сейчас бутылочку коньяку распить. Только где он, этот коньяк?» И тут же упал. Даже не хотелось подниматься. Но представил себе маленькую будочку на переезде, такую маленькую, что на полу невозможно вытянуться во весь рост, но зато с полыхающей печуркой и, как всегда, с горячим кипятком, он поднялся. Тут не до коньяка. Мысль о будочке придавала силы.

— Вам помочь, Иван Иванович?

— Давай чуть-чуть отдохнем. Соберемся с силами.

Вот вдалеке показался мощный луч электровоза. А до дороги километра два, не больше. Стрижов, глядя воспаленными глазами, остановился, перевел дыхание.

— Хорошо ему, — позавидовал он, — ни ветер, ни снег не страшен.

— Что толку, рельсы и рельсы, — возразил Алексей, — скучища, наверное, невыносимая. Милое дело — машина: захотел — остановился, захотел — поехал.

— Поехал. Вот тебе и поехал!

«Ох этот снег, — злился Алексей. — Как он изматывает силы. Ползти, наверное, легче».

Оглянулся назад. Стрижов провалился по самый пояс, стоял недвижимо. Алексей вернулся.

— Иван Иванович, обхватите меня за шею, я понесу.

— Я сам, только отдохну маленько.

Он поднялся, сделал несколько шагов и упал.

— Давайте я вас понесу.

«Знал бы ты, кто я тебе, что за отец, не взвалил бы на плечи, — думал Стрижов. — Злая судьба свела нас вместе. А если скажу? Нет, нет, что за дурные мысли. Расхныкался, устал, выветрился, опустел. А если все-таки признаться? Взять сейчас и сказать. Алексей бросит меня и правильно сделает, таких отцов надо бросать в сугробах. Такая им цена. А может, такой, как Алексей, и не бросит? И ценой жизни будет спасать. А все-таки открываться нельзя. Ни в коем случае».

Но вот и откос. Алексей остановился. Стал на ноги и Стрижов.

Ветра здесь почти не было. Он свистел где-то над головой и только изредка кидал, словно ронял, пригоршни колючего снега.

— Я дальше сам, — попросился Стрижов.

Подниматься на откос трудно. Снег под руками и ногами беспрестанно сползал и тащил их за собой. Стрижов изо всех сил упирался, глухо хрипел, но все-таки не сдавался. Наконец, проделав по снегу глубокую борозду, он добрался до бровки и, обессиленный, распластался на смерзшейся холодной гальке. Перед глазами плыли разноцветные круги, голова кружилась и казалось, переворачивается вся земля, а он вот оторвется от нее и полетит в бездну. Долго так продолжалось, а у него не хватило сил поднять ногу и вытряхнуть из валенка снег. Холод замораживал икры, судорогой сковывал ноги, и от этого они становились непослушными.

Кое-как отдышавшись, он с трудом поднялся и не успел сделать первый шаг, как ветер толкнул его в спину так, что он чуть не сорвался с насыпи.

— Так вы снова свалитесь под откос, — сказал Алексей.

Он крепко взял его за руку.

— Старость подкрадывается, Алеша. А старость — не радость. Годы уплывают как вода.

«Снова Алеша».

— Какой же вы старик?

— Годы, годы… Война… — И осекся.

А ветер неистовствовал. Он дул то напористо, то рвал порывами. Толкал их обессилевшие тела из стороны в сторону, словно от этого он сам становился сильнее.

— Ничего, уже недалеко, — подбадривал Алексей. — Но почему же, черт возьми, не видно огней будки?

Они опустились на снег.

«Вот так и замерзну, если будки не окажется, — подумал Стрижов. — Нет, Коваленко… сын что-нибудь сообразит. А может, мне судьба его послала?.. Надо же такое совпадение. Да не совпадение, а наказание мне. Но сын же он мне».

Да, Алексей Коваленко сидел рядом. Он старался собраться с мыслями. «Что делать дальше? Сидеть нельзя. Надо встать и идти, — говорил про себя он, но какой-то внутренний голос подсказывал: „Посидим немножко, соберемся с силами. Отдохнем и пойдем“.

И они сидели. Сидели на холодном снегу, не в силах пошевелить ни ногами, ни руками. А усталость делала свое дело. Незаметно для себя Стрижов свалился в снег и весь съежился в комок. Смертельно-томительная истома растекалась по всему телу. Он знал, что это обманчивое тепло и стоит только поддаться ему, как ты навсегда уйдешь ко дну… Без Иртыша… Но рядом же кто? Стрижов-Коваленко, что ли?

Алексей продолжал бороться. Он беспрестанно приказывал сам себе вставать и идти, но эти команды сам же и не исполнял. Они вязли в какой-то обволакивающей дремоте, и вместо них появлялись другие: „Еще немножко передышки, ну еще чуть-чуть — и тогда пойду“. Ох, как не хотелось вставать и снова утопать в снегу, падать от порывов ветра и беспрестанно забивать рот солью и песком.

Алексей сидел. „Только бы не лечь. Прилягу на минуту и — хана! Испытателю и главному — Коваленко и Стрижову. Смерть обоим“.

И вдруг он услышал:

— Эй, кто вы и чего барахтаетесь?!

К ним шел, видимо, железнодорожный обходчик. Издалека, из глубины дремоты до Стрижова сначала донеслись слова, а потом он почувствовал и толчки в спину не ветра, а человека.