— Хорошая маскировка — залог успеха в бою, — Улыбнулся генерал Шумилов, глядя на члена Военного совета Сердюка. — Ты, Зиновий Тимофеевич, согласен?

На загорелом лице Сердюка появилась добродушная улыбка, но свою мысль он выразил сдержанно:

— Я полагаю, маскировка своего рода искусство, военная наука, что ли, и относиться к ней следует серьезно. А Лев Толстой, чье творчество мне по душе, говорил, что, не будь наук и искусств, не было бы и человеческой жизни. Так что и мы с тобой, Михаил Степанович, внесем свой вклад в разгром фашистов под Сталинградом, — со свойственной ему прямотой добавил Сердюк.

— Ты едва ли не целую лекцию мне прочел. — Шумилов остро и пристально посмотрел на своего коллегу. — Понимаешь, есть в армии такие бойцы, кто считает маскировку излишней: мол, прячутся от противника, а его надо не бояться, а уничтожать твердой рукой. Что, станешь возражать?

— Да нет, горе-вояки еще водятся, но я таковых не жалую. Мне сродни те, в ком горит огонь Павки Корчагина…

Нелегко пришлось командарму Шумилову действовать в августовские дни боев под Сталинградом. После того как противник прорвал нашу оборону и вышел к Волге в районе Латашанки командование фронта это озадачило, нужно было любой ценой, как выразился на Военном совете фронта генерал Еременко, срезать этот «змеиный язык» врага, высунувшийся к Волге, соединить фланги Сталинградского и Юго-Восточного фронтов.

— Для нас сейчас важнее задачи нет, — подчеркнул Еременко, когда на Военном совете обсуждалась директива Верховного главнокомандующего, адресованная представителю Ставки генералу армии Жукову, находившемуся в это время в штабе Сталинградского фронта в Ивановке. «Сталинград могут взять сегодня или завтра, — телеграфировал Сталин, — если северная группа войск не окажет немедленную помощь. Потребуйте от командующих войсками, стоящими к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению…»

Жуков прочел директиву Ставки и отдал ее Еременко.

— Ознакомься с документом и подумай, какие войска надо задействовать, — сказал он. — Обрати внимание вот на эти слова в директиве: «Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению».

Пока командующий фронтом читал, Жуков закурил. «Строгая директива, — подумал Георгий Константинович, попыхивая папиросой. — И поступила она после того, как Сталину позвонил по ВЧ Еременко и доложил, что враг может захватить город, если Ставка не даст из своих резервов подкрепление фронту».

— Мы подумаем, товарищ Еременко, чем вам помочь, — коротко резюмировал верховный, выслушав его.

А на другой день в штаб фронта на имя Жукова поступила эта грозная директива за подписью Сталина. В конце ее была такая приписка: «Получение и принятые меры сообщите незамедлительно».

Верховный, однако, понимал, что командующий фронтом не зря его побеспокоил. Значит, бои под Сталинградом достигли критической отметки и необходимо принимать решительные меры. Поэтому Сталин распорядился значительно усилить свежими резервами войска, находившиеся к северу от Сталинграда. Фронту немедленно были переданы 24-я армия генерала Д. Т. Козлова и 66-я армия генерала Р. Я. Малиновского. Сталинградский фронт был также усилен авиацией.

— Ну, что скажешь, Андрей Иванович? — спросил Жуков, когда Еременко вернул ему директиву.

— Я считаю, что по врагу надо нанести два удара. — Андрей Иванович подошел к карте. — И сделают это войска левого крыла Сталинградского фронта…

— Интересно, продолжай, — сказал Жуков, воспользовавшись паузой.

— Первый контрудар нанесем 5 сентября, а второй недели через две. Цель этих контрударов — ликвидировать «клин», уничтожить группировку противника который прорвал нашу оборону в районе Рынка и вышел к Волге, а также отвлечь часть вражеских сил от Сталинграда.

— И это всё? — Жуков загасил окурок в пепельнице

— Не всё, Георгий Константинович. — Взгляд генерала Еременко снова скользнул по карте. — В районе Юго-Восточного фронта мы в срочном порядке проведем оргмероприятия. В частности, создадим фронтовую артиллерийскую группу из двух артполков и одного-двух артдивизионов. Наша оборона от этого обретет стойкость.

Жуков одобрил наметки комфронта, но заметил, что делать это нужно оперативно, да и Ставка ждет ответа.

Еременко пояснил представителю Ставки, что сейчас он соберет руководящий состав фронта и работа закипит.

— Кого из командармов, кроме генерала Козлова и Малиновского, вы решили задействовать? — спросил Жуков.

— Шумилова и Чуйкова. И 62-я армия, и 64-я армия — моя опора во всех тяжких делах. На эти две армии в основном Ставка и возложила оборону Сталинграда, и пока обе они справляются.

Справедливости ради отметим, что в дальнейшей обороне Сталинграда все мероприятия, о которых Еременко докладывал генералу армии Жукову, сыграли решающую роль.

По характеру генерал Еременко был человеком дотошным, иногда грубым, вспыльчивым, чего и сам не отрицал, но военное дело знал до тонкостей, жил и дышал им. Что же касается директив Ставки, он выполнял их незамедлительно и с большой пользой для фронта. Член Военного совета Хрущев как-то бросил реплику:

— Ты, Андрей Иванович, порой буквоед!

— Может быть, но по-другому поступать не могу, — возразил с улыбкой комфронт. — Что-то проглядишь, что-то не доделаешь, и в сражении зря погибнут люди.

— Слабые бойцы пусть учатся у сильных, — заметил Хрущев.

— Нет, Никита Сергеевич, слабым надо помочь, научить их хорошо владеть своим оружием, задушить в себе страх, — возразил командующий. — Еще Шекспир говорил, что поднять слабого — мало, надо затем и поддержать его.

Заголосил телефон ВЧ. Еременко рывком снял трубку. Говорил Сталин.

— Каковы у вас дела, товарищ Еременко? — спросил он слегка хрипловатым голосом.

Генерал Еременко доложил, что сейчас разгорелись ожесточенные бои на внутреннем обводе. Гитлеровцы нанесли мощные удары по войскам на участке 62-й и 64-й армий. Но все атаки отбиты. Директиву на имя Жукова восприняли близко к сердцу и почти выполнили ее. Генералы Шумилов и Чуйкову, бойцы и командиры, участвовавшие в нанесении контрударов по врагу, действовали самоотверженно и мужественно.

— Потери у вас большие? — поинтересовался верховный.

— В наших дивизиях осталось по двести-триста человек. У противника втрое больше сил и боевой техники. Но мы слез не льем, товарищ Сталин, и, пока руки держат оружие, сражаемся за Сталинград. Врагу мы его не отдадим!

— Меня радует ваш оптимизм, — громче обычного зазвучал в трубке голос верховного, и он перевел разговор на другое: — Где сейчас товарищ Жуков? В войсках! Передайте ему, чтобы позвонил мне.

— Будет исполнено, товарищ Сталин.

— И еще вопрос к вам, товарищ Еременко, — произнес верховный. — Как у вас обстоят дела с материально-техническим обеспечением войск?

— По тылу есть проблемы, — признал Еременко. — Порой плохо доставляются продукты, не вовремя завозится хлеб…

— К вам на фронт вылетает начальник тыла генерал Хрулев. Выскажите ему, что вас волнует, он имеет полномочия решить все вопросы.

— Вот за это спасибо, товарищ Сталин! — воскликнул Еременко. — Я надеюсь, что Андрей Васильевич нам поможет.

Положив трубку, Андрей Иванович взглянул на члена Военного совета Хрущева, который сидел за столом и что-то писал. Казалось, он не обращал внимания на разговор комфронта с верховным. Однако на самом деле Никита Сергеевич ловил каждое его слово. Хотелось знать, спросит ли о нем Сталин? Но тот не спросил, и от этого Хрущеву стало не по себе. Он хотел что- то сказать Еременко, но комфронт заговорил раньше.

— Сложная все-таки фигура Сталин, — вздохнул Андрей Иванович. — Кажется, что простой он, на самом же деле очень тонкий политик, душу не каждому раскроет. И порой непредсказуем. Когда у меня на Брянском фронте дела не пошли и я был ранен, то сильно переживал, как к этому отнесется Иосиф Виссарионович. Полагал, что, как только выпишусь из госпиталя, он мне припомнит Брянский фронт. Но оказалось, что вождь не был зол на меня, даже проведал в госпитале, спросил, как себя чувствую. Я тогда очень плохо себя чувствовал, но сказал ему: «Все хорошо, выздоравливаю и желаю скорее снова попасть на фронт». Он коротко тогда заметил: «Мы вас не забудем, товарищ Еременко». И не забыл. Когда я уже почти выздоровел, он пригласил меня в Кремль и предложил должность командующего фронтом. Вот и рассуди, кто он — товарищ Сталин, наш вождь и учитель. Взять Сталинград, — продолжал Еременко. — Тут идут тяжелые, кровавые бои, а он говорит с тобой по телефону спокойно, без дрожи в голосе. А ведь прекрасно знает, что сейчас здесь решается судьба не только города, но и всей родины. Да, Иосиф Виссарионович порой горяч, суров, даже очень суров, но то, что он мудрый политик, — факт!