— Ну коли так, больше курить ему не дам, — заверил ее Бурлак.
Раненый громко застонал.
— Воды мне, сестрица, — попросил он ссохшимися губами.
Медсестра сняла со своего пояса флягу и протянула ее Ивану Лукичу:
— Принесите, пожалуйста, воды, я не могу оставить раненого.
— Вы разве с ранеными одна? — спросил Бурлак, беря из ее рук флягу.
— Нас пятеро, и у каждой раненые на носилках.
Бурлак прошел к рубке капитана, чтобы узнать, где можно набрать питьевой воды для раненых. Моряк разгладил пальцами свои щетинистые усы.
— В кубрике, танкист. Вон видишь двери, открой их и спустись по трапу в кубрик — там есть питьевой бак.
— Быстро вы, однако, принесли воду, — похвалила Бурлака медсестра, подарив ему мягкую улыбку. Она напоила раненого, потом спросила: — Вы танкист?
— Да. А что?
— Завидую вам, капитан, — сказала она устало. — Вы ходите в атаку, бьете фашистов, я же прикована к раненым. А мне тоже хочется идти в бой, убивать врагов. Они посягнули на самое святое — нашу советскую Родину, и нет им пощады!
Бурлак усмехнулся.
— Не могу разделить ваше желание, — сухо сказал он, покосившись на девушку. — На войне каждый из нас находится там, куда его поставило начальство. Кто танкист, кто сапер, а кто просто пулеметчик, медсестра или повар — профессия у каждого разная, а долг у всех один — сдержать натиск врага, не дать ему захватить Сталинград! — После недолгой паузы он спросил: — Как вас зовут?
— Рядовой Оксана Бурмак. А вас как прикажете величать? — с лукавой улыбкой на смугловатом лице поинтересовалась она.
— Иван Лукич.
Он взглянул ей в лицо и вдруг засмеялся. Девушка растерянно заморгала длинными, как крылья у бабочки, ресницами.
— Что вы нашли во мне смешного? — спросила она, и в ее голосе прозвучала обида.
— Не у вас смешное, а в наших фамилиях, — поправился Иван Лукич. — Вы Бурмак, а я Бурлак! Разница в одной букве. Может, вы моя дальняя родственница?
Теперь засмеялась она — звонко, задиристо, словно бросила на палубу горсть стеклянных бусинок.
— Вот уж никак не ожидала встретить на Волге своего родственника, — с иронией произнесла она и тут же посерьезнела: — А что у вас с рукой? Не пуля ли пометила?
— Чуток задел осколок, когда «юнкерсы» бомбили паром, — пояснил Иван Лукич. — Рана уже затянулась. Еще три — пять дней, и повязку снимут.
Они помолчали. Затем Оксана спросила:
— Тяжело на фронте, да?
— Очень, особенно если не умеешь делать то, что тебе поручено, — ответил Иван Лукич.
— А вы уже научились все делать?
В ее голосе он почувствовал раздражение и даже насмешку, но сделал вид, что не заметил этого, хотя ее слова царапнули ему душу. Его плотно сжатые губы разжались:
— Стараюсь, но не всегда получается.
Бурлак снова посмотрел ей в лицо. Оно у нее стало задумчивым, а суровость, которая еще минуту назад была в ее глазах, исчезла, и они приняли детское выражение. Подумалось: «Сколько ей лет? Наверное, была студенткой, а вот теперь медсестра».
— Вы медик по профессии? — спросил он.
— Нет, я студентка исторического факультета. Была, — поправилась она. — Потом ушла добровольно на фронт, месяц училась на курсах медицинских сестер в Саратове, сейчас вот здесь. — Она глубоко вздохнула. — Выжить бы нам в этой войне, вон сколько гибнет в боях наших ребят, а сколько раненых? В день в медсанбат их привозят с боевого рубежа до полсотни человек. Тяжелых отправляем в госпиталь, там их оперируют, а тех, что умирают на передовой, там же и хороним. Разумеется, после боя, когда рядом уже нет врагов. Кстати, у нас за месяц боев погибло девять медсестер, среди них и моя подруга Галя, с которой мы учились на одном факультете. Она выносила с поля боя раненого, тащила его на палатке, и на нее наехал вражеский танк…
— Тяжелая смерть, я бы такой не хотел, — прервал ее Иван Лукич. — Разве ваша профессия не опасна? А вы еще мне завидуете… — И, с минуту помолчав, добавил: — А я прибыл сюда из Хабаровска сражаться за свой родной город.
— Так вы родом из Сталинграда? — едва не вскрикнула Оксана. — И я тоже из этих мест.
— Да? — обрадовался Иван Лукич. — Вот здорово! Никак не ожидал встретить на борту баржи свою землячку.
— Сестрица, дай еще попить, — попросил раненый. — Что-то нога стала болеть. Может, дашь какую-нибудь таблетку?
Оксана наклонилась к раненому, дала ему воды и обещала принести таблетку. Она попросила Ивана Лукича побыть с раненым, а сама пошла в нос баржи, где в кубрике находился врач.
«Симпатичная девушка, — подумал Бурлак, когда медсестра ушла. — Интересно, есть у нее муж?»
Вернулась Оксана разочарованной: таблеток у врача нет, и, коль раненому нужна операция, ему пока никакого лекарства давать не следует.
— Это приказ врача, — объяснила Оксана раненому. — Врач у нас строгий…
День клонился к вечеру. Солнце укатило за горизонт, стало чуть прохладнее — значит, августовская ночь будет еще холоднее. Баржу слегка качало, хотя Волга была спокойной, легкий ветерок гнал по волне курчавые барашки. Где-то неподалеку грохотали орудия, эхо пропадало у песчаного берега. Над баржой пролетел «юнкере», но он был высоко в небе, и, видимо, поэтому зенитчики не открыли по нему огонь.
— Когда баржа подойдет ближе к причалу, немцы откроют по ней огонь из орудий, — сказала Оксана. — Так было вчера, когда в это же время буксир вез раненых.
— Все может быть, — согласился с ней Бурлак. — Вы поберегите себя, Оксана. Если вдруг с вами что-то случится, муж не перенесет.
Она резко произнесла, не глядя на него:
— У меня его нет. — И сухо добавила: — Я уже обожглась…
— Вы были замужем? — насторожился Иван Лукич.
— Нет, просто дружила с одним парнем… — Она явно не желала говорить на эту тему и даже сердито съязвила: — По мне некому плакать, если что-то случится, а вот вам надо себя поберечь.
— Для кого? — Он дернул бровями, и она заметила это, но тут же отвела глаза в сторону, давая понять, что ей не хотелось бы распространяться на эту тему.
— Для своей жены, детишек… — все-таки ответила Оксана и умолкла, в напряжении ожидая, что он ей скажет.
— Вы правы, моя жена будет лить по мне крокодиловы слезы…
В это время недалеко от баржи разорвался снаряд, обдав брызгами всех, кто находился на верхней палубе. Немцы начали обстрел, и Оксана не на шутку испугалась. Она смахнула с лица капли воды, подошла ближе к корме баржи, где лежал на носилках раненый, и вытерла платком его мокрое лицо. Он открыл глаза и тихо спросил:
— Что, причалили к берегу, сестрица? — Чуть приподнял голову, чтобы посмотреть, но она тут же откинулась назад.
— Лежите спокойно, мы уже подходим к причалу, и там вас ждут, — ответила Оксана.
Она шагнула к капитану, хотела сказать ему что-то, но вдруг за бортом взорвался снаряд. В лицо пахнуло горячим воздухом, потом Оксану накрыла большая волна, сбила ее с ног и потащила за собой. Последнее, что слышал Иван Лукич, был крик Оксаны: взрывной волной его отбросило в сторону, и он упал, ощутив в правой руке колючую боль. «Еще рана откроется», — пронеслось в его голове. Он тут же поднялся и посмотрел на корму. Оксаны там не было. Она барахталась в воде неподалеку от места взрыва и что-то кричала.
— Спасите ее, она не умеет плавать! — крикнула другая медсестра, подбежав к Бурлаку.
В одно мгновение Иван Лукич сбросил на палубу портупею и прыгнул за борт. Он плыл на голос Оксаны, ее голос то стихал, то вновь возникал, и он понял, что девушка барахтается в воде, наверное, уже захлебывается, и что было сил греб руками воду под себя и неутомимо работал ногами. А вот и она. Появилась на воде и снова исчезла, а на поверхности остались пузыри. В самый последний момент Иван Лукич нырнул под Оксану, цепко схватил ее за волосы и вытащил ее голову из воды. Успел заметить, что лицо у нее белее мела, глаза красные и распахнутые, а из груди вырывались тяжелые стоны. Бурлак натужно держался на воде, левой, больной рукой прижимал девушку к себе, а правой с силой греб. Самоходная баржа застопорила ход и плавно качалась на воде. Кто-то из экипажа бросил в их сторону спасательный круг, а медсестра, подруга Оксаны, во весь голос кричала:
