В комнате затанцевала в солнечных лучах накопившаяся за много дней пыль. Гоцман осторожно стянул сапоги и на цыпочках прошел к привлекшему его внимание станку для печати фотографий. Пыльный пол вокруг был усеян тонкими обрезками фотобумаги. Давид нагнулся. Под ножками станка половицы были поцарапаны. Он налег на станок плечом - одна из половиц тонко, противно скрипнула и провисла.

Сжав зубы, он запустил руку в тайник. Сильнее запахло пылью, лежалыми бумагами. Гоцман повертел в руках стопку удостоверений личности офицера, уже готовых, с вписанными черной тушью фамилиями и вклеенными фотографиями, и еще чистых. Аккуратно приподнял бланки нескольких паспортов, бегло взглянул на спецчернила, спецмастику на печатях. Усмехнулся, увидев несколько пожелтевших, так и не пригодившихся спецудостоверений личности работника железной дороги - они были отменены два года назад. А вот спецудостоверения для работников угольной промышленности никто пока не отменял… Они тоже были в тайнике, штук двадцать. Все это можно было смело фотографировать в качестве иллюстрации к статье 72-й Уголовного кодекса. Фотоаппарат, кстати, тоже лежал в тайнике - аккуратно завернутый в несколько газетных слоев громоздкий ФЭД.

Он с минуту подержал в руках «документы». И аккуратно положил на прежнее место. Станок тоже задвинул обратно, прикрыв им провисшую половицу.

В задумчивости Давид достал папиросу, но тут же, спохватившись, спрятал ее обратно. Осторожно подобрал с полу просыпавшиеся крошки табака. Подошел к оконной раме и бережно вытер с пыльного стекла отпечаток своей руки…

- Ну как? - нетерпеливо поинтересовался Тишак, втянув его обратно на лестницу.

- Каком кверху. Пусто. Обычная квартира…

- Но Родя же туда ходил! - непонимающе захлопал ресницами Тишак…

Тот же вопрос - «Ну как?» - задали участковый и жактовец, стоявшие у дверей квартиры, снаружи. Но Давид только раздраженно сплюнул в ответ.

- Товарищ подполковник… - Участковый суетливо оттер Тишака плечом от Гоцмана. - Я ж могу организовать понятых… Вскроем квартирку…

- С какого переляку? - сурово осведомился Давид, спускаясь по лестнице.

- Ну если трэба…

- Не трэба, - непреклонно обронил Гоцман, пресекая дальнейшие разговоры. - Тишак, шо по Арсенину?

- Ну шо? - почесал тот в затылке. - Запрос в штаб округа послал… Будет через два дня.

- Он до Одессы служил три месяца в Херсоне, - перебил Гоцман, - ты за это знаешь?

- Знаю. В военном госпитале…

- Так шо ж за это не крутишь?! Може, там и след есть…

- Так Херсон - это ж уже другой округ, - почесал в затылке Тишак, - Таврический.

- Ну, и шо дальше? - зло бросил Давид.

- Пошлю запрос в Симферополь, - растерянно ответил Тишак.

- Ждать еще неделю? - перебил Гоцман. - Ноги в руки и дуй прямо на вокзал. В Херсоне обойди госпиталь и найди, где он жил. И всех, кто знал, понял?… - Давид порылся в карманах, протянул Тишаку несколько смятых купюр. - Бумаги оформишь по возвращении… И пока все не обнюхаешь, не вертайся.

- Давид Маркович, да вы бы хоть объяснили, с чего такая спешка?… - жалобно и растерянно протянул сбитый с толку Тишак, комкая в руках деньги.

Гоцман, взявшийся было за ручку автомобильной дверцы, вдруг усмехнулся и наставительно ткнул указательным пальцем в грудь Тишака.

- Ну слушай, Леня. Рассказываю один раз, не упусти чего… Значит, до войны был у нас в отделе такой сержант Лева Рейгель, хороший хлопец. Искал он известного бандита Муху, на котором самая легкая статья была 76-я…

- Оскорбление представителя власти при исполнении? - растерянно переспросил Тишак.

- Во-во, - согласно кивнул Гоцман. - Значит, гонял он за ним по всей Одессе. Почти поймал, но Муха с Одессы вовремя утек… Рейгель сильно расстроился, взял отпуск и поехал у Гагры. Отдохнуть… Утром вышел на приморский бульвар, красиво одетый, с мороженым в руке, и носом за нос столкнулся с этим самым Мухой!

- И шо? - хором не утерпели участковый и жактовец, тоже внимательно слушавшие историю.

- А то, шо тот Муха был Паганини в стрельбе из пистолета, - договорил Гоцман. - Быстрый морг! И надо ж было Рейгелю так отдохнуть?…

Тишак, участковый и жактовец растерянно моргали. Похоже, что они не очень-то уловили смысл поучительного рассказа.

- Леня, - вздохнул Гоцман, садясь в машину, - не жди Гагры. Ищи…

Серый «Адмирал» взревел и тронулся с места, оставив Тишака, участкового и жактовца в полном недоумении.

В тени густой шелковицы, на скамейке у домика Шелыча сидели Штехель и Платов. Оба улыбались, одновременно искоса разглядывая один другого.

Порывшись в кармане, Штехель протянул Платову золотую монету:

- Ваша?

Платов не спеша повертел монету в руках. Солнце блеснуло на двуглавом орле, поднявшем крылья. Это были двадцать злотых чеканки 1818 года.

- Польская…

- Пару дней назад вы заплатили ей Прамеку… Хозяину игрового притона.

Брови Платова иронически взлетели, но он промолчал.

- Вот вам сдача.

В ладони Платова оказались две новенькие серебряные монеты, каждая по 100 румынских леев с профилем короля Михая. Он подбросил монеты в воздух, ловко поймал, позвенел ими и сунул в карман.

Улыбки с лиц ушли. Теперь они разглядывали друг друга молча, внимательно, ожидая чего-то.

Первым заговорил Платов:

- Я из Киева. Приехал по заданию центра. Мне нужен… Академик.

Штехель коротко вздохнул:

- Как там… в Киеве?

Вместо ответа Платов поднялся, словно подводя под встречей черту.

- Как и когда мы сможем увидеться?

- Завтра, часочка в три, - обстоятельно подумав, сообщил Штехель. - Приходите к Прамеку…

- Какой-нибудь пароль? - Сунув руки в карманы, Платов позвенел монетами.

- Да бог с вами! - мягко улыбнулся Штехель. - Какой пароль!… Просто приходите. Всего хорошего.

Он вежливо прикоснулся рукой к козырьку кепки и неслышно, сторожко двинулся вбок, в заросли черемухи.

В глубине кладбища пела птица. Давид никогда не умел разбираться в них, вот и сейчас не мог он сказать с точностью, кто именно рассыпается ломкой трелью среди пыльной зелени и покосившихся от времени памятников. Может, соловей, так соловьи же вроде в мае поют… Он искоса взглянул на Марка, но тот, похоже, не обращал на пичугу внимания - лицо его было отстраненным и мрачным.

- Ну шо, пойдем к твоим завернем?…

- П-пойдем.

И они свернули в боковую аллейку.

Шагов через десять показались два скромных, притиснутых друг к другу памятника из серого камня. Скрипнув заржавленной дверцей, Марк протиснулся за ограду, тяжело склонился над могилой, положил на заросший травой холмик букет полевых цветов.

- Иногда, Д-дава, - глухо проговорил он, сидя на корА точках, - я д-думаю, как моим родителям п-повезло, что они не видели всего, что п-произошло п-потом… Войну они т-т-точно не п-пережили бы. П-просто п-потому, что война - это б-б-бред… А они любили, чтобы в жизни все б-было п-понятно… А т-тут - мир рушится… Нет, они бы не п-поняли…

- А шо ж революция им бредом не показалась? Тоже ж - мир рушится…

Марк грустно усмехнулся:

- Они ждали революцию… Все ее ждали. Все, к-кроме царя, наверно… П-поэтому т-те т-трудности т-так не воспринимались… все верили, что вот - п-пройдет совсем немного времени, и мы создадим новый мир… Я хорошо п-помню, к-как отец г-говорил с п-презрением о мещанах: «К-квартира из шести к-комнат, лакей, обстановочка, альбом семейных к-карточек»… Революция д-д-должна б-была все это смести, освободить людей от всякой шелухи, от любви к б-быту… А война - тут д-другое…

- Ты бы заглянул в отдел БХСС к Разному… Люди глотки друг другу грызут из-за карточек продуктовых, не то шо из-за квартир шестикомнатных… За квартиры так просто на части рвут и медленной скоростью в разные города посылают.

- Значит, революция не удалась, - очень спокойно проговорил Марк.