- Так и я много чего с восемнадцатого года помню, - заметил Давид. - Я помню даже, как приехал румынский принц и тайком обвенчался со своей дамочкой, и все это было настолько тайком, шо уже вечером мы с пацанами обсуждали подробности. И шо с того?… Я к тому, шо ты мене ни с кем не путаешь, дядя Ешта? Шобы я тебя вызвал и пустил в расход?!

- Зачем ты? - примирительно заметил дядя Ешта. - Другие найдутся… Ты, Давид, не обижайся, но при румынах лучше было.

- Ага, и публичный дом работал в Сретенском, два, - в тон ему ответил Гоцман. - Ты еще за царя вспомни. Считай, что я этого не слышал… Ехай, дядя Ешта.

Старый вор помолчал некоторое время, жуя губами. Грузчик тяжело ухнул на телегу небольшой, темный от времени самовар.

- Я вор, Давид… А ты мент… Ты не поймешь…

- Ехай… - Гоцман легонько, по-соседски, пихнул дядю Ешту в плечо и, развернувшись, пошел к лестнице.

Оттуда, отчаянно скрипя подметками новых штиблет, спускался возбужденный Эммик. Его вишневые глаза просительно уставились на Давида.

- Ну? - хмуро осведомился Гоцман.

- Резолюцию бы надо наложить, Давид Маркович…

- Какую?

Эммик оглянулся, конфиденциально понизил голос:

- Есть квартирка на Преображенской… ну, Десятилетия Красной Армии, то есть просто Красной Армии, - окончательно запутался в несколько раз менявшей названия улице Эммик. - В двадцать пятом номере… Ну, том самом, где при царе была мастерская мадам Александрии. Хозяев нету, где - неизвестно. Предположительно их того… во время оккупации. А мадам Короткая, - он мотнул головой в сторону своей комнаты, - мается с двумя дитями-паразитами у комнате неважного размеру. Вам же ж не откажут. Черкните только «Поддерживаю ходатайство»… По-соседски…

В глазах Гоцмана вспыхнули веселые огоньки. Эммик с готовностью заулыбался в ответ.

- Эммик, - процедил наконец Давид, не сгоняя с лица улыбки, - есть у нас в управлении замечательный майор Разный… До пары к твоей Короткой. Я ему передам твою просьбочку. Сегодня же.

- А шо не сами, Давид Маркович? - насторожился Эммик.

- Так за отдел БХСС он отвечает. Ему и карты в руки.

Минуя обалдевшего Эммика, Гоцман неторопливо направился к себе. По пути остановился, провожая взглядом тяжело нагруженную телегу, покидавшую двор. Сзади, сгорбившись и по-крестьянски свесив ноги, сидел дядя Ешта. На Давида он не взглянул.

- Как я понял, вы возражаете? - издалека долетел обиженный голос Эммика.

- Сильно возражаю, Эммик, - кивнул Гоцман. - Так возражаю, шо, будет время, и я тебе ухи отвинчу…

В его комнатах пахло так, как пахнет обычно в домах, недавно переживших ремонт, - свежей побелкой, деревом, масляной краской. И самое главное, пахло Домом. Давид уже свыкся с тем, что Дом - это не для него, что в своей конуре он только ночует иногда. А Нора, которая сейчас, негромко напевая, гладила свежевыстиранное белье, смогла одним своим присутствием внести в эти стены что-то неосязаемое, то самое, что и делает любую дыру - Домом. Немногим женщинам это дано. И у Давида при виде женщины, гладящей белье, снова тихонько, сухо сжало сердце…

Не ко времени это все. Если за него возьмутся, то возьмутся и за нее, и за Мишку… Недаром ворам в законе запрещено жениться и заводить семью. Потому что человек для семьи все, что хочешь, сделает. Для милиции тоже пора такой закон вводить, грустно усмехнулся Давид…

- Нора, - глухо проговорил он с порога. - Мы с тобой хотели расписаться… Ты только не думай ничего плохого, ладно?… Просто… давай подождем чуть-чуть. Повременим.

Лицо Норы мгновенно затуманилось, губы сжались. Она стиснула пальцы на ручке тяжелого утюга. Гоцман, подойдя вплотную, ласково обнял ее за талию, прижался носом к теплой шее.

- Ну вот… Я ж говорил - за плохое не думай. Это не потому, шо я тебя не люблю или еще шо такое… Мы - муж и жена, и все за то знают. Просто… время дурное пошло.

- А может… может, все обойдется? - Она оставила утюг, вывернулась из рук Давида и взяла его лицо в свои ладони. - Все обойдется, слышишь… И мы… распишемся.

- Та распишемся, то ж само собой, - растерянно улыбнулся Давид. - Я просто за то, шобы… не очень спешить. Мало ли…

Сказал и сам понял, как неубедительны его слова. Нахмурился. Нора смотрела на него, и губы у нее дрожали от обиды.

- Я тебя о чем хочу попросить… За Мишкой присмотри, если шо. Ладно?…

На этот раз в «предбаннике» кабинета Чусова дежурил другой лейтенант - вежливый и почтительный. А может, его просто предупредили, что с Гоцманом нужно обращаться аккуратно. Так или иначе, аудиенцию у начальника Управления окружной контрразведки Давид получил без промедления. Через минуту лейтенант принес стакан крепкого чая с сахаром, поставил перед гостем и бесшумно удалился.

- …Сам придумал или кто подсказал? - задал один-единственный вопрос Чусов, когда Давид закончил свой монолог.

- Сам, - усмехнулся Гоцман. - Своим умом дошел… Ну так шо?

Чусов поерзал, удобно устраиваясь в кресле. Пристально вгляделся в уставшее, изможденное лицо Гоцмана.

- А ты понимаешь, чем это может грозить? Что произойдет в том случае, если…

- А то, - усмехнулся Давид.

- М-да… И ночной отстрел, значит, прекратить?

- Да. Немедленно причем.

- Ишь ты… «Немедленно»… Ты, Давид Маркович…

Чусов, не договорив, откинулся на спинку кресла, в задумчивости хрустнул пальцами. Гоцман ждал, позванивая ложечкой в стакане.

- Ладно, я доложу маршалу… А может, ты сам? Или вместе?…

- Тебе доверия больше.

- Хорошо, - кивнул Чусов, - я все понял. Иди. Спасибо…

Давид пошел к двери, когда полковник внезапно окликнул его:

- Подожди… Ты… вот что я хотел сказать. Не сердись на всякое такое… когда мы друг с другом цапались. Я хотел сказать, что это… рабочие моменты. Не знаю, как ты, а я без задней мысли… И без камня в кармане.

Гоцман помедлил, взявшись за дверную ручку.

- Та я же все понимаю. Главное, шо камень в кармане все ж таки есть… И там не просто камень, а такой булыжник, шо вся Одесса может дрогнуть. И не только Одесса.

- Ничего, - уверенно произнес полковник. - Теперь главное - Жуков.

Дождавшись, когда за Гоцманом закроется дверь кабинета, Чусов снял телефонную трубку:

- Начальника оперативной группы ко мне. Пулей!…

На этот раз Кречетов шел к оперному театру медленным, тяжелым шагом. Не покупал цветов, не чистил сапог, не шутил, не смеялся. Даже не насвистывал. Лицо майора было угнетенным, под глазами набрякли мешки.

«Как все-таки освещение меняет здание, - думал он, глядя на вырастающий впереди театр. - Солнце, день - и прекрасное венское барокко, бог знает как перенесенное сюда, в эти края… А сумерки, тьма - и без подсветки опера умирает. Становится тяжеловесной, грузной, похожей на древнеримские цирки, ас ними только одна ассоциация - гладиаторы. Где я еще видел такой странный оперный театр, навевающий мысли о древнем Риме?… Ага, в Минске, в сороковом. Там, впрочем, торжество советского предвоенного стиля, серый бетон, не хватает только Сталина с поднятой рукой на крыше. Впрочем, его наверняка разбомбили, такая роскошная цель в центре города, да еще на горе».

Навстречу с совсем юной девушкой под руку шел молодой капитан инженерно-авиационной службы с красной нашивкой на кителе. Вежливо козырнув, он обратился к Кречетову:

- Здравия желаю, товарищ майор!… Прошу прощения, не подскажете, как нам к Дюку попасть?

- С удовольствием, - улыбнулся Кречетов. - Вон видите здание?… Это горсовет. У него начинается Приморский бульвар…

Мимо на большой скорости, судорожно рявкнув сигналом и обдав людей светом фар, прокатил груженный битым кирпичом «Студебеккер»-самосвал. В душном вечернем воздухе заклубилось бурое пыльное облако.

Капитан, поблагодарив за разъяснения, повел свою юную даму по направлению к морю. Кречетов вздохнул, глядя им вслед. С недовольной гримасой перевел взгляд на свои брюки, запачканные медленно оседающей на мостовую мелкой кирпичной крошкой. Наклонился и несколькими ударами ладони сбил с правой штанины форменных брюк коричневые следы пыли.