Литмир - Электронная Библиотека
A
A

- М-да, - с неожиданной задумчивостью пробормотал он, глядя на Кумоватова. - Он, понимаешь, приехал и уехал… А нам тут жить.

Глава пятнадцатая

Кречетов стоял перед зеркалом, проверяя, как сидит на нем штатский костюм. Недовольно покосился на наваченные плечи - этот писк моды ему вовсе не нравился, но что поделаешь?… Пробежался глазами по отутюженным стрелкам на брюках, начищенным ботинкам. И тут услышал из соседней комнаты тихий плач. Осторожно ступая, подошел к постели. Тоня, свернувшись на покрывале клубочком, плакала тихо, обиженно. Как ребенок.

- Тонюш, - чуть слышно произнес Кречетов, обнимая ее за плечи. - Что случилось?

Вместо ответа Тоня вскинула на него заплаканные глаза.

- Ты куда?

- По службе, - огорченно пожал плечами Виталий. - Нужно.

Он снова состроил вопросительную физиономию - что стряслось?… Но Тоня спрятала лицо в подушку.

- Тонюш.

- Ерунда, - прошептала она. - Мне почему-то стало страшно…

- Чего ты испугалась? - Он присел на краешек кровати, погладил ее руку.

- Не надо. Щекотно… Не знаю. Просто страшно, и все…

Он нагнулся, положил голову на подушку рядом с Тоней, заглянул ей в глаза. Она, капризно хмурясь, кулачком вытерла слезы.

- Да ерунда, не обращай внимания… Как во сне - страшно, а отчего, не понимаешь… У нас же все хорошо?

- Конечно, - улыбнулся Кречетов.

- Ну вот… А это просто бабские страхи. Да?

Виталий с нежностью смотрел на Тоню. Плюнуть бы сейчас на все, остаться в этой душной комнатке, на этой постели, рядом с ней, заснуть, сжимая ее в объятиях… А потом - увезти. Непонятно куда, непонятно как, но обязательно увезти. И чтобы она родила. А уехать она наверняка согласится. Какие у нее перспективы здесь, в разрушенной Одессе?… Да и двадцать пять лет - не… восемнадцать.

Тоня снова вытерла набежавшие слезы, на этот раз ладонью. И в памяти Кречетова вдруг вспыхнул тот давний, незабытый им летний вечер двадцать пятого года. Девочку звали Людой, она была дочерью эмигранта - собственно, иных русских, не эмигрантов, и не водилось в маленьком чудесном городе под названием Дубровник. Внизу, у моря, раздавался приглушенный расстоянием благовест. По красивой, будто покрытой ярко-синим лаком поверхности моря медленно двигался пароход под итальянским флагом. Подходя к пристани, он важно, протяжно загудел… И тогда Люда точно таким же жестом, как Тоня сейчас, вытерла мокрые глаза тыльной стороной кисти: «Мне так хорошо с тобой, мой родной…» Виталию еще никогда никто не говорил таких слов. И сердце колотилось как ненормальное…

Странно, но он знал о дальнейшей судьбе Люды. Она вышла замуж за торговца автомобилями в тридцатом году, когда Виталий уже был кадетом. И уехала в Канаду. А два года спустя умерла во время родов.

- …Тонюш, мне действительно надо идти.

- Угу, - промычала Тоня, вновь отворачиваясь.

- Скоро мы поедем с тобой в Москву. Скоро все будет очень хорошо… Просто замечательно хорошо.

- Просто ужас как хорошо, - в тон ему продолжила Тоня. - Я стану заслуженной артисткой, а ты - генералом. Или даже маршалом. Все, иди… Я буду спать.

Она сомкнула веки, помахала ладошкой в сторону двери - иди, иди… Кречетов, посидев еще немного, со вздохом поднялся, направился к выходу.

- Виталик, - вдруг окликнула Тоня. Он замер, взявшись рукой за косяк. -Да?

- Ты меня любишь? - глухим от слез голосом спросила Тоня.

Кречетов перевел дыхание:

- Очень…

- У тебя… никого нет?

- Ты с ума сошла? - улыбнулся он.

- Правда? - недоверчиво всхлипнула Тоня.

- Чистейшая.

Тоня снова ткнулась носом в подушку.

- Все, я уже не плачу… Иди.

Хлопнула дверь. Тоня перевернулась на спину и, молча глотая слезы, уставилась в высокий белый потолок.

…Штехель с коптящим бензиновым факелом в руках осторожно двигался по низкому коридору катакомб, время от времени сверяясь с нарисованными на стенах маленькими меловыми стрелочками. Ему не часто приходилось спускаться в этот запутанный подземный город, вернее, целую страну - протяженность одесских катакомб приближается к трем тысячам километров, с ними не сравнятся ни римские, ни парижские. Откуда-то, видимо, из боковых штолен, иногда явственно тянуло морским ветерком, и тогда пламя факела начинало трепетать. Дымный огонь время от времени выхватывал из тьмы надписи на стенах. Под одной из стрелочек, с которой сверился Штехель, было коряво выведено: «Господи, спаси мою душу», под другой - деловитое предостережение дореволюционного горняка, видимо маркшейдера: «Кондицюннаго доломита на второмъ уровне нетъ!»

У одного из поворотов Штехель запнулся, осторожно оглянулся по сторонам. И неуверенно шагнул в огромную каверну, выдолбленную в толще ракушечника. В подземной комнате царила полная тьма, он поднял факел повыше. И тут же вздрогнул - прямо над его головой вспыхнула электрическая лампочка.

- Хорошее место, - раздался за его спиной искаженный подземной акустикой голос Академика, и Штехель снова вздрогнул. - И электричество есть. И путей отхода много… Это Зеркальная Фабрика. Даже название этому залу придумали…

Академик, одетый в штатское, сидел в большой нише, выдолбленной в камне над входом в подземную комнату. Распрямился и легко спрыгнул вниз.

- Вот здесь, на этом самом месте, - напыщенным тоном экскурсовода произнес он, обводя руками пространство, - 21 октября 1942 года московский чекист Абрамов двумя пулями в висок убил одесского чекиста Кузнецова… Потом тот же Абрамов убил сошедшего с ума чекиста Литвинова. Ну а 18 февраля 1943 года, когда сам Абрамов заполнял дневник, его выстрелом в висок убил чекист Глущенко… Весело, правда?… Я свидетель… Эх, кино на этом материале бы снять… Но… ведь никто никогда об этом не узнает. Будут рассказывать сказки об отважных подпольщиках, крошивших румынских оккупантов и стойко державшихся на допросах. А о том, что отважные подпольщики буквально теряли рассудок от голода, холода и темноты, о том, что сами, по собственной инициативе шли на контакт с противником и стреляли друг другу в висок - этого никто никогда не расскажет. Потому что… кому это интересно, правда?… Что в этом поучительного?… Где героизм, спрашивается, и патриотизм советского человека?…

Кречетов зло рассмеялся.

- Они и меня бы убрали… После провалов лета сорок второго одесские подпольщики разоружили всех, кого в начале войны прислали из Москвы. И постепенно убирали, одного за другим… Вражда между москвичами и одесситами была с самого начала, об этом я позаботился. А поводы были пустячные. Взял кусок хлеба не вовремя - расстрел… Потом уже пошли убийства на почве нарушений психики. Тяжело все же здесь безвылазно. Особенно когда наверху румыны и… не знаешь, когда все это кончится…

- Но… не убрали ведь? - рискнул поддержать разговор Штехель.

- Не убрали, - холодно глянув на него, подтвердил Кречетов. - Как-то ночью так захотелось их взорвать к чертовой матери! Еле сдержался… А в результате - нервный срыв. Из чего вывод - не надо себя сдерживать. Старика-психиатра нашли?

Штехель ткнул ненужный факел в стену, гася его.

- Пока нет. Он, скорее всего, уехал из города…

- Когда ничего не можешь сделать, убеди себя, что ничего делать и не надо, - ухмыльнулся Кречетов и прошелся по Зеркальной Фабрике, разминая затекшую спину. - Правда, Штехель?

- Вы, я вижу, в хорошем настроении?…

- В самом поганом, - кивнул Кречетов. - Женщина моя плачет от каких-то предчувствий. Сам бы всплакнул с удовольствием, да не выходит… Ну, какие новости?

Штехель отвел глаза:

- Разведчики уезжают. Около тридцати человек сегодня отбыли во Львов и Симферополь…

- Поездом?

- Так точно.

- Еще что?

- Еще что? - потер лоб Штехель. - Этого, Платова, из Киева… проверили, как вы сказали. Арестовали под видом контрразведки. А он… всех положил.

- Сколько было человек?

- Трое… Людишки серьезные. Всех положил.

109
{"b":"225332","o":1}