- Шо - какой? - судорожно сглотнул инкассатор.
- Ну, какой «Додж»? - терпеливо переспросил Давид. - Летучка, фургон, с тентом, без тента, с лебедкой, без лебедки…
Михальнюк на мгновение задумался, потом неуверенно выдавил из себя:
- С тентом - это точно. И без лебедки, кажись… На арттягач похожий.
- Так…
Говоря, Михальнюк ерзал на стуле - поворачиваясь к Гоцману, который неспешно кружил по комнате. Вернул фотографию водителя Тишаку. Звякнув графином, налил в стакан воды. Со вкусом отхлебнул, снова усевшись на стол… Якименко непроизвольно сглотнул, хотя знал, что вода в графине теплая и противная.
- …вижу, сапоги выпрыгивают на асфальт. Начинаю подымать глаза… а тут ствол пистолета и выстрел! Я побежал…
- Да что ты мне тут горбатого лепишь?! - не выдержал Якименко, хлопнув ладонью по столу. - Я…
Продолжать он не стал, потому что Гоцман аккуратно и, главное, совершенно случайно опрокинул на него недопитый стакан. И еще «звиняйте» сказал. Это было так неожиданно, что Якименко только рот раскрыл. И подумал, что вода в графине действительно теплая и противная…
- Ну-ну, - поощрил умолкшего было инкассатора Гоцман и, досадливо крякнув - эх, угораздило же воду разлить!- потянулся к графину за очередной порцией.
- Слышу второй выстрел! - облизнув пересохшие губы, продолжил Михальнюк. - А потом - бац! - по плечу ожгло… Я в подворотню…
- Пить будешь? - негромко спросил Гоцман, оборачиваясь к нему со стаканом.
- А?… Нет… То есть да, спасибо.
Протягивая Михальнюку воду, Гоцман наклонился к нему и так же негромко, доверительно произнес:
- То есть он тебя обманул…
- Кто? - Михальнюк отхлебнул из стакана, сморщился.
- Эва. - Гоцман понизил голос до шепота. - Он же сказал, что стрелять не будут?
- Да… - Голос Михальнюка почему-то тоже сорвался на шепот. Стало слышно, как зубы стучат о край стакана.
- А сам выстрелил, - укоризненно покачал головой Гоцман. - И кто он после этого?
- Да нет… Он за рулем сидел…
- А кто стрелял?
- Капитан какой-то…
- Какой?
Только тут до Михальнюка дошло, что он проговорился. Лицо его посерело, он отшатнулся от Гоцмана с такой силой, что еще немного - и грохнулся бы со стула. Стакан брякнулся об пол, но не разбился. По доскам зазмеилась длинная лужа. Казалось, от жары она испаряется прямо на глазах.
- Кто еще был? - жестко спросил Гоцман, принимаясь мерять шагами комнату.
Инкассатор бухнулся на колени и пополз к нему, захлебываясь в слезах.
- Не знал я! Не знал, что будут убивать!… Эва сказал, только сумку отнимут, и все…
Гоцман, не останавливаясь, одной рукой поднял с пола рыдающего Михальнюка, швырнул его обратно на стул и резко повернулся к оцепеневшему директору артели:
- А ты куда смотрел?!
- На время, - потерянно пролепетал директор. - Если я не сдам гроши до девять ровно, то имею счастье с фининспектором и прочим геморроем…
- Таки теперь ты это счастье будешь хлебать ситечком, - безжалостно подытожил Гоцман.
Директор горестно всплеснул руками. Гоцман, потеряв к нему интерес, снова обернулся к инкассатору:
- Кто еще был в «Додже»?
- Я ничего не помню… - Михальнюк всхлипнул, размазывая слезы по щекам. - Они стреляли… Я бежал…
- Шо за Радзакиса? - бросил Гоцман Якименко.
На протяжении всей сцены Леха пребывал в неменьшем ступоре, чем остальные. Хотя, как и Тишак, был прекрасно осведомлен о том, что Гоцман - оперативник от Бога. И номера способен откалывать - смотри и аплодируй…
- Э-э… - справился с собой Якименко. - Довжик работает. Пока - голяк.
- Картина маслом! - мрачно буркнул Гоцман. Секунду постоял посреди кабинета, раздумывая, потом коротко кивнул Якименко в сторону открытого балкона.
- Был у военных прокуроров, - негромко произнес он, сплевывая во дворик, где Васька Соболь драил ветошью запыленный ГАЗ-67. - Сегодня они не приедут. Твоих не сменят.
- Вот, здрасте вам через окно, - растерялся Якименко. - А мне шо делать?!
- Не расчесывать мне нервы…
Между тем в кабинете, который покинули офицеры, отнюдь не стояла мирная тишина. Находившиеся в ней граждане имели собственное мнение и право его высказать.
- Я извиняюсь очень сильно, но где таких, как ты, родют? - горько произнес директор артели, вытаскивая из кармана пиджака несвежий носовой платок и с фырканьем вытирая потные щеки. - Нехайгора тебя привел! Твой крестный! Поручился человек за тебе! А ты его…
- Вот только вас не надо! - оскалился в ответ инкассатор. За несколько минут он успел прийти в себя и даже стакан с пола поднял. - Кто будет мою мамку содержать? Вы?! Платите копейки, а сами тыщи загребаете!
- От здрасте! - искренне возмутился директор. - Тыщи!…
- А что, не так?!
- Я вкалываю не разгибаясь! - взвизгнул директор, взмахнув зажатым в кулаке платком. - Я тридцать инвалидов… кусок хлеба им даю, детям их, семьям! А ты этот кусок украл, фашист!
- Я сам чуть не погиб, - снова всхлипнул Михальнюк. - Я такая ж жертва…
- Ты не жертва, ты паскудник, - негромко заметил, поднимаясь со своей табуретки, Фима. - Ты не лопатник у фраера сработал, ты друзей под пулю подвел…
- А ты сиди, не гавкай! - враз вскинулся инкассатор. - Я тебя помню! На Екатерининской работал, сам в чужой карман залазил о-го-го! А теперь тута пригрелся?…
- Ах ты фраер гнутый… - с нежной улыбкой пропел Фима.
Дальнейшее потребовало вмешательства властей в лице сначала Тишака, а потом и прибежавших с балкона Якименко с Гоцманом. Михальнюк, завывая, ощупывал свежий фонарь под глазом, Фима тяжело дышал, а директор артели глазел на него с крайним удивлением, граничившим с испугом.
- Я думал, он у вас тут под арестом, - наконец протянул он, обращаясь к Гоцману. - А он тут главный за закон?…
- Я кровью искупил, - снова закипая праведным гневом, процедил Фима. - А ты румынам сбруи шил!…
- Из самой гнилой кожи! - парировал директор. - И еще трех евреев у себя в погребе скрывал!
- Они тебе и шили, кровосос! За то вся Одесса знает…
Фима и директор уже тянулись друг к другу, явно не в порыве любви и дружбы, но готовое было начаться побоище решительным образом пресек Гоцман. Он попросту сгреб Фиму за шиворот и вывел из кабинета.
- Дава, шо за манеры?
Фима попытался вырваться из крепкой руки Гоцмана. Тот, резко остановившись, развернул его лицом к себе.
- Ты что - краев уже не видишь? Ты здесь кто?!
- Я твой друг, - быстро сказал Фима.
Секунду Гоцман молчал, потом, тяжело дыша, выпустил ворот Фимы из кулака и подтолкнул его к выходу.
- Иди. Мне Омельянчук кажное утро холку мылит… Почему здесь Фима? Отчего он всюду лезет?… Ладно, иди-молчи…
В дежурке, в окружении телефонов, считал мух рыжий веснушчатый парень с погонами младшего лейтенанта. Он благодушно кивнул на пропуск, которым небрежно помахал у него перед лицом Фима, но тут же изумленно раскрыл рот - Гоцман стремительным движением выхватил бумажку из рук Фимы и поднес ее к глазам.
- Эт-то что? - прошипел он через секунду, тыча пропуск в нос дежурному.
- Чи… число подчищено, товарищ подполковник, - еле выговорил тот, вмиг залившись краской.
- А почему пропускаешь? - цедил Гоцман.
- Так он же ж… он… Виноват, Давид Маркович. Сильные крупные пальцы Гоцмана вмиг превратили пропуск в горку серой рваной бумаги. Горку эту Гоцман вложил в горсть дежурному.
- Еще раз пропустишь его - съешь.
- За вас, Давид Маркович, хоть Уголовный кодекс вместе с толкованиями, - покраснел еще больше парень. - Только за шо вы так?!
Гоцман собирался высказать этому растяпе все, что он думает о нем, о несении постовой службы и бдительности, раскрыл было рот… и закрыл, глядя на крупные слезы, набухшие в уголках глаз юного офицера.
- Ладно, Саня, - смущенно проговорил он. - Извини. А этого, - он кивнул на потерянного Фиму, - не пускать…
- Есть! - с готовностью козырнул рыжий Саня.
