А старушка-то дальше пошла, думая, что, наверное, человек навеселился так с радости, потому что с чего ж еще?

А мужику тем временем, видать, снова стало хуже, потому что он стонать даже уже перестал.

Тут первый энтузиаст наклонился, носом посопел и второму говорит:

— А запаха-то не чувствуется!

А второй энтузиаст ему говорит:

— Запаха не чувствуется — это потому, что мы с тобои сами от мороза слегка приняли. Вот у нас обоняние и притупилось.

И они уже хотели его поднять, но, на счастье того мужика, мимо шел как раз его сосед по лестнице, увидел, что энтузиасты над кем-то хлопочут, и поближе подошел, чтобы принять участие. И он им говорит добрым голосом:

— Ребята, я этого мужика знаю. Он на нашей лестнице живет. Он профессор.

А энтузиасты ему:

— Само собой! Как на тротуаре нарушать, так все профессора!

А он им говорит:

— Нет, ребята, он правда профессор. Только раньше он от этого дела всегда отказывался. Говорил, нельзя из-за сердца. А сам вон, значит, как — в одиночку. Вы, ребята, его в пикет зря не тащите, а по-хорошему прямо в вытрезвиловку.

И сосед мужика, сказав такие слова, пошел своей дорогой, слегка покачиваясь.

И тут как раз мимо проезжала машина с красным крестом, но не белая, а серая, которую в народе называют "хмелеуборочная", и энтузиасты ей махнули рукой, чтобы она остановилась. Но она не остановилась, потому что была уже полная. Тогда энтузиасты попытались мужика сами поднять, но не смогли.

Первый энтузиаст говорит:

— Он прямо как комод тяжелый. Давай-ка, может, нам кто подсобит.

Но никто из прохожих не захотел помогать им тащить мужика, потому что — кому охота?

И тогда первый энтузиаст говорит второму:

— Я в пикет пойду, за подмогой, а ты тут оставайся. И он пошел, а второй остался.

А мужик, видать, снова в себя пришел и даже приподнялся на локте. Тут-то его и увидала одна добрая женщина, с сумкой. Она с самого утра ходила, мужа искала своего, потому что он как ушел вчера с друзьями, так до сих пор и не пришел. И она этого мужика издали увидела и решила, что это ее муж, и к нему побежала, чтобы его трахнуть сумкой по голове. Но поближе подбежала, видит, что обозналась, и, на счастье этого мужика, не трахнула, а только закричала:

— Вот ироды!

А мужик ей говорит:

— Плохо мне.

А она ему:

— Еще б тебе не плохо! Плохо ему!

И дальше пошла — на поиски мужа.

А мужик опять в снег лег.

Тут энтузиасту, который его сторожил, одному стоять надоело, и он пошел своего друга искать, и мужик один остался лежать.

Но лежал он уже вовсе недолго, так как, на его счастье, та старушка, которая его самая первая нашла, уже доковыляла до автомата и "скорую" все-таки вызвала, потому что ей все не давало покоя, что мужик ей сказал "пожалуйста". А за добро добром платят.

И вот "скорая" приезжает, и врачи видят: мужик в снегу. Сперва-то они разозлились, потому что они тут ни при чем, это милиция должна таких собирать, но потом смотрят — тут другое дело. И они его взяли и увезли.

Так все и кончилось по-хорошему. Только неизвестно, что с тем мужиком врачи сделали, чтоб он выжил. А то, что он выжил, — точно. Потому что, во-первых, врачи, конечно же, попались хорошие. Во-вторых, мужик очень уж везучий был. А в-третьих, рассказ обещан был добрый и должен иметь счастливый конец.

И в кого он у нас такой, я не знаю.

Казалось бы, родной брат. Но совершенно ничего общего. То есть, конечно, мы с ним похожи. Я похож, и он похож. Но он похож больше. На меня посмотришь — еще надо подумать: может быть, да, а может быть, и нет. Тем более, у меня фамилия матери. А у него фамилия отца, и если у кого-то еще были сомнения, так он скажет фамилию, и все, уже никаких сомнений.

И потом — кто так показывает паспорт? Я показываю так, что ничего не видно, я там палец держу. А он приходит — и отдает им в раскрытом виде. Он отдает, и они читают, и видят, что первое ощущение их не обмануло. Я ему сто раз говорил: "Не ходи с паспортом на почту. Скажи, забыл. Дай им партбилет". Так он мне устраивает скандал, кричит, что у меня много плюсов, но для него все перевешивает вот этот мой минус, что я ему такое говорю.

Я ему говорю:

— Ты на свои минусы посмотри!

У него только в очках — минус пять. На каждое стекло. Вы бы видели эти очки. Он в них как Чернышевский. Только борода меньше, а нос больше. И еще у него минус — он не может пить. Вот ему говорят: "Пей!" Он говорит "Я не пью". И все, конечно, переглядываются, и правильно, потому что зачем этот вызов?

Положим, я тоже не могу пить, но если надо, так надо. Если надо, я слава богу, и матам умею, и сморкаться пальцем научился. Не сразу, конечно, пару костюмов испортил, но сейчас уже получается прямо на тротуар.

А этот, видите ли, не может на тротуар. Он даже слово "тротуар" по-человечески не может. Я ему сто раз говорил, сходи к логопеду. Или по крайней мере, молчи на букву "р". Тебе других букв мало? Зачем тебе надо, чтобы тебя слышали? Достаточно того, что тебя видят.

Вот мы с ним едем в троллейбусе, и на остановке входят люди, и среди них один, на фоне которого остальные кажутся трезвыми. И конечно он говорит слова, которые не при дамах, но он орет их при дамах, которые спокойно себе едут и не обращают внимания, потому что они нормальные, и этот не первый и не последний. Но мой — ненормальный, он может не обращать внимания. Он к тому подскакивает и кричит:

— Прекратите безобразничать!

Он не соображает, что в этой фразе три "р".

Он так это говорит, что все забывают про того, со словами, и смотрят только на моего сумасшедшего.

И тот ему конечно, предлагает катиться, если тут не нравится. На что мой кричит, что ему тут прекрасно (еще два "р"!), и лезет в драку, и сколько мне стоит здоровья, чтобы достать его из милиции, тем более, что он даже не пил…

Или как-то мы идем с ним и подходим к ларьку, где продаются газеты, и все нормальные люди покупают нормальные газеты, так этот подходит, и при всех просит этот журнал, где буквы идут в другую сторону. И хорошо что многие еще не знают всей правды, и думают, что это арабские.

Я ему говорю:

— Положи в портфель, дома почитаешь.

Он говорит:

— Это что, порнография?

И начинает читать в метро, и еще бормочет вслух, и люди это слушают и смотрят — в общем, я имею ту дорогу.

А что было с ребенком!

Когда мальчик родился, он заявляет:

— Я хочу назвать его в честь нашего дедушки, пусть ему земля будет пухом.

Я говорю:

— Не будь большим идиотом, чем ты есть. Дедушке уже все равно, а мальчику с этим жить.

Так он кричит, что с таким, как я, ему вообще не о чем говорить, и таки называет ребенка в честь дедушки. И это конечно, драма, но слава богу, не трагедия, потому что он же мог назвать мальчика в честь дедушки с другой стороны…

А эта история с диссертацией.

Он над ней столько сидел, и нажил такой геморрой, что теперь ему можно было давать автоматически — причем не только по этим водорослям, но и по инвалидности. И вдруг он приходит и говорит, что его не допускают к защите. Якобы слабое экономическое обоснование.

Я говорю:

— Ясно. Значит, у всех сильное обоснование, а у тебя слабое. Не будь большим идиотом, чем ты есть!

Так вместо того, чтобы сказать "спасибо", он говорит, что между прочим, обоснование могло-таки быть лучше. Поворачивается и садится писать новое обоснование.

Я говорю:

— А если тебе теперь скажут, что там у тебя слабое историческое обоснование? Или плохой почерк? С твоей головой надо жить там, где этого не скажут!

Так он бормочет, что почерк у него, действительно, поганый.

Я ему говорю:

— Осел, куда ты лезешь? Это же стена! Стене можно что-то доказать с той стороны. А ты хочешь с этой! Где ты своего упрямства набрался?