Если в первый раз времени не было ни на что, кроме удовлетворения животной страсти, то теперь можно было никуда не спешить, откровенно, бесстыдно ласкать друг друга, снова изучать, рассматривать, привыкать, впитывать в себя каждый штрих, каждую линию чужого тела, морщинку, складку, ямочку, родинку…

Второй раз сверху была уже я, получив безраздельную власть, которой наслаждалась. Теперь уже я заставляла стонать и всхлипывать Риана, умолять и рваться мне навстречу.

Мы мучили друг друга снова и снова этой сладкой изощренной пыткой, прерывающейся волнами наслаждения. И заснули, крепко обнявшись, когда до рассвета оставалось не больше часа…

Дара встретила меня на пороге. Как всегда потрясающе красивая, но спокойная до равнодушия, и отстраненная до холодности.

— Лиатэ, — переиначивая одно из моих имен на свой лад, констатировала она вместо приветствия и, когда я подошла ближе, плавно склонилась к моим губам.

Первое время меня, помню, несколько шокировала ее манера общения, особенно эти глубокие, откровенные поцелуи при встрече, когда ее язык старательно исследовал мой рот, но потом я поняла что это своего рода анализ, оценка, — как маг считывает чужую ауру, чтобы определить, кто перед ним. Только Дара предпочитает более тесный контакт.

Ее отец был эльфом, а вот мать то ли дриадой, то ли нимфой, то ли просто ведьмой — я так и не выяснила этот факт. Дара как-то раз назвала ее гуэнья, но кто такие «гуэньи» я так и не дозналась, да в общем-то и не стремилась узнать, если честно. Мне вполне хватала того, что Дара просто существует, и я могу приходить к ней когда угодно.

Она была высокая, выше меня на полголовы, статная, с идеальной величественной осанкой. Ее волосы, всегда распущенные, сверкающим шелковым покрывалом ниспадали до колен, а в огромных светло-серых, серебристых глазах, можно было потеряться навсегда. Я называла ее Лунная Дева. Даирлиэ — на языке ее отца.

Дара не только обладала необычной внешностью, она еще и жила в необычном для такого существа месте, и занималась необычной деятельностью. Она жила у Матушки Агар, а Дом Матушки Агар был борделем, причем не самым лучшим в Эвинолле. И тем любопытнее было то, что в этом не самом уважаемом, но, безусловно, пользующимся популярностью месте, Дара лечила людей.

О, нет, при борделе не был открыт целительский пункт, где останавливали бы кровь из разбитых в пьяном угаре носов, сращивали кости и заживляли раны ретивым молодцам жадным до приключений, не принимали там и рожениц, и сгорающих в лихорадке детей. Дара лечила не тело, ее пациентом неизменно была душа.

Полуэльфийка проникала туда, куда невозможно было добраться ни одним имеющим вес, плотность и форму предметом, и там, на глубине, в этом недоступном, но крайне болезненном, месте, незаметными глазу прикосновениями она исцеляла повреждения страшнее переломов и ран. Целительница душ, она ложилась в постель не за деньги, а лишь тогда, когда видела, что человеку это действительно необходимо. И ласки ее не разжигали огонь страсти, а приносили умиротворение и покой.

Постоянных клиентов у нее не было, и, хоть нуждающихся всегда было больше, чем достаточно, отказывала она многим, но те, кто когда-либо побывал в ее объятьях, никогда не забывали о ней, испытывали благоговение и глубокую благодарность.

За счет этих уже исцеленных Дара могла бы жить как королева(подарки бывших пациентов были, как правило, редкими и очень ценными), но она, во-первых, с рождения была весьма неплохо обеспечена, а, во-вторых, не собиралась менять не только свой род занятий, но и место, где она отдавала ему всю себя. Дом Матушки Агар ее вполне устраивал, и она даже не рассматривала возможность устроиться в более элитный бордель, а в больницу при храме Всемогущего ее бы все равно не взяли в виду особенности процесса исцеления.

Меня Дара не лечила никогда, хоть и пыталась не раз. Проблема заключалась в том, что моей души она не видела, чувствовала только, как она говорила: «размытую, ускользающую тень». Подозреваю, именно это вызывало интерес полуэльфийки ко мне, и побуждало поддерживать некое подобие дружбы. Я была своего рода загадкой, интересной головоломкой, разгадать которую было просто необходимо, хотя бы для того, чтобы потешить свое самолюбие и подтвердить статус лучшего специалиста в данной области. Хотя может я совершенно зря приписывала Даре честолюбивые замыслы, ведь нас связывало еще кое-что…

— Два раза ты пила яд, один раз отрава попал в открытую рану, и еще ты принимала Зелье Забвения, — Дара отстранилась и, нахмурившись, легонько хлопнула меня по груди, что в ее интерпретации означало крайнюю степень возмущения.

За неимением лучшего, полуэльфийка считала своим долгом тщательно обследовать мой организм и обязательно указать на приверженность далекому от здорового образу жизни.

В последние дни я действительно дважды отбраковывала поданные Аджею напитки. Определенные мной яды были мне знакомы, привычны и вреда не оказали, с отравой, попавшей в открытую рану, тоже все было предельно ясно, а вот Зелье Забвения требовало особого внимания.

— Что за зелье? — я перехватила руку Дары и сжала, — находясь рядом, я испытывала необъяснимую потребность постоянно к ней прикасаться.

Полуэльфийка снова склонилась к моим губам, словно бы затем, чтобы подтвердить вынесенный ею вердикт. Но мы обе знали, что в повторной проверке нет никакой необходимости, и второй поцелуй означает лишь то, что я могу на него ответить и позволить себе больше, чем подержать собеседницу за руку. Я крепко обняла Дару, будто приникла к чистому прохладному источнику, смывающему усталость и несущему умиротворение. Утонуть в этом роднике было невозможно, но потерять счет времени — очень даже легко. И я прервала поцелуй много раньше, чем хотела бы.

— Зелье Забвения любят горные тролли, — Дара с сожалением провела пальцами по моим губам. — Только для них оно не опасно. На разные расы эта настойка оказывает разное воздействие, но конечный эффект один для всех: существо теряется в мире своих снов… Ты приняла его один раз, и тебе ничего не угрожает, но если будешь пить достаточно часто, начнешь путать фантазии с реальностью. Зелье Забвение накапливается в теле.

— Если ее пьет человек, какие будут симптомы? — спросила я, в уме прикидывая, где могла хлебнуть подобной отравы.

Подозрения почему-то крутились вокруг ирье Риана Керша.

Дара потянула меня к дивану, рассказывая на ходу:

— Сначала частая рассеянность, потом внезапные вспышки бешенства, затем долгий сон, вялость и раздражительность в период бодрствования, дальше путаность сознания и переход его в мир грез.

— Есть возможность остановить или замедлить процесс? — я подняла с сиденья небрежно заложенную на середине смятым свитком потрепанную книгу и присела рядом с полуэльфийкой.

— Остановить можно на любом этапе, кроме последнего, — просто прекратить прием зелья. Но если сознание уже ушло, то не вернется больше никогда. — Дара забрала у меня видавший виды том и зашвырнула его в окно.

В полете тот превратился в упитанного ворона и с возмущенным карканьем скрылся среди цветущих розовых кустов маленького садика возле дома.

— Отец… — словно оправдываясь, вздохнула полуэльфийка. — Не теряет надежды наставить меня на путь истинный…

Я только кивнула. Так как знала, что ее заботливый родитель, упертый лорд, имевший в своем труднопроизносимом имени буквы: «м», «ф», «н» и «т», порядок следования которых я постоянно забывала, считал необходимым раз в месяц напоминать Даре о ее дочернем долге. В пространных письмах папаша не скупился на нравоучения и прочие занудства, целью которых было заставить заблудшее чадо презреть текущий образ жизни, а главное принять предложение от найденного отцом жениха. Нареченный последние пять лет был лицом постоянным(раньше по словам Дары избранники менялись каждые два года), это был чистокровный эльфийский лорд, его длинное витиеватое имя начиналось с буквы «г», — я точно помнила, — и было ему на текущий момент шестьсот девяносто два года.