Известный нижегородский краевед Д. Н. Смирнов обрисовал усадебную жизнь Владимира Орлова несколько иначе, чем Орлов-Давыдов. «Не желая лишаться во время поездок в свои провинциальные имения привычных бытовых условий, — пишет он, — граф возил с собою всю семью и весь „двор“. Полтора — два месяца в году 36 комнат симбилеевского дома, флигеля, службы и добрая треть крестьянских домов едва вмещали прибывших пятью обозами хозяев и слуг.

При выездах графа сопровождали гусары, гайдуки, казачки, арапы (составлявшие „букет“ на запятках экипажа. — Л.П.), карлики и скороходы. Последние, по-другому бегуны или скоробежки, были одеты в легкие куртки с цветными лентами-наколками на локтях и коленках, на головах у них красовались бархатные шапочки с перьями. Скороходов кормили легко, вернее держали впроголодь, „чтобы прытче бегали“. Господа употребляли их вместо почтальонов, отправляя с разными поручениями в соседние усадьбы.

В графской кухне действовали перенесенные на русскую почву келлермейстер (начальник винного погреба), мундкох (начальник плиты), братмейстер (заведовал жарением мяса), шлахтер (варил супы) и кухеншрейберы (второстепенные поварские должности).

При личной особе графа состояли дворецкий, камердинер, чтец (граф был слаб глазами), стряпчий (дока для сношений с казенными местами), врач, брадобрей, парикмахер, гардеробщик, массажист, мозольный оператор».

Упоминает здесь Д. Смирнов и об астрономе, поэте, живописце, архитекторе, капельмейстере Гурилеве, богослове и других сопровождавших графа якобы при всех его перемещениях из усадьбы в усадьбу.

К сожалению, Д. Смирнов писал свою книгу «Нижегородская старина» во времена жесткой коммунистической цензуры, может быть, поэтому в строках о Владимире Орлове сквозит оголтелое недоброжелательство к помещичьему быту, без которого его в целом интересная книга не увидела бы свет (его материалы долго не пропускали цензоры).

Говоря о способных крепостных, он, например, пишет следующее: «Много и других талантливых русских людей, проявлявших ум или способности, всю жизнь оставались в Симбилеях рабами помещика, который в любую минуту мог их оскорбить, ударить, подарить, продать, заложить, проиграть… В непрерывных празднествах и удовольствиях проходило пребывание московского вельможи в „провинции“. Крез-аристократ считал прямой обязанностью принять, угостить и обласкать свою младшую братию — провинциальных дворян. Ряд званых обедов следовал один за другим. „Обеды“ сменялись „банкетами“ и „трактованиями“» и т. д.

Вынужденный следовать идеологической указке, не обобщает ли Дмитрий Николаевич В. Г. Орлова заодно с некими «злодеями-рабовладельцами»? Действительно ли мог граф Владимир ни с того ни с сего «оскорбить, ударить» крепостного? Что касается приглашений в Симбилеи «младшей братии — провинциальных дворян», то это похоже на правду, почему бы и не угостить соседа по-барски, общаясь с ним скуки ради? Заканчивается рассказ о симбилейском пребывании Владимира следующими словами: «Наскучив обедами и банкетами, произведя ревизию финансовых дел симбилейских вотчинных управителей, граф со своим „двором“ отбывал в подмосковную резиденцию. После его отъезда население облегченно вздыхало. Мундшенки и обершенки вновь обращались в старост и приказчиков».

Для сравнения приведем записи о графе Владимире другого краеведа — полковника Вячеслава Николаевича Калёнова, с книгой которого под названием «История Хатунской волости» [М., 2002] можно ознакомиться в Государственной Публичной исторической библиотеке в Москве. Его работа основана на архивных данных, лишена цензурных правок и потому заслуживает несравненно большего доверия, нежели книга Д. Смирнова. В. Н. Калёнов был жителем деревни Лапино, расположенной в десятке километров от Хатуни в живописном месте на берегу реки Лопасни.

По словам самого В. Орлова в его письме сыну, приведенном выше, он «истратил более пяти тысяч рублей на вспомоществование им [крестьянам] и сия осторожность будет не лишняя, лучше потеряю деньги, нежели буду видеть однаго из подданных моих терпящих голод. Николи не чувствовали они благодеяний моих столь сильно, как ныне…». Вот что пишет В. Калёнов в подтверждение этих слов: «Да, был хозяин заботливый, добрый к природе и людям и след его не захлестнули разрушительно-злые, суровые волны времени… Память о добрых делах графа Владимира долго передавалась из поколения в поколение крестьян не только деревень, входящих в состав его владения, но и далеко от Х. [атунскй] В. [олости]». Судите сами: в 1801 году 29 декабря указано графом управляющему «Отрадой»: «Жалую за работы крестьянам 5500 рублей. Зачесть им в оброк, а излишние выдать деньгами и записать в расход…» Спасал граф своих крестьян и от рекрутчины, покупая рекрут добровольцев на стороне, хотя рекруты стоили в это время очень дорого…

Когда «у трех семеновских крестьян пали в зиму 1801 года лошади» и купить их было не на что, каждому из них было выдано по 20 рублей. А вот еще распоряжение из Отрады от 9.05.1801 г.: «Погорельцам от молнии крестьянам (две избы) выдать по 50 рублей» и т. д.

Существует также другой независимый источник (Лебедев А. И. Семейные воспоминания протоиерея/Душеполезное чтение. М., 1910), характеризующий графа Владимира как справедливого хозяина. После трагической гибели священника церкви села Авдотьино, входившего во владения Орловых, граф Владимир отправил его старшего сына Алексея Никитича Лебедева в Москву к владыке Платону с просьбой посвятить его в священнический сан на освобожденное место. Узнав об этом, дьякон той церкви, претендовавший на это место, ночью поджег дом отсутствовавшего Лебедева с разных сторон, чтобы уничтожить его семью. Дело в том, что «в то время вдовых не производили в священники» — так сказано в источнике.

Когда графу Орлову стало известно об этом, он в пылу гнева хотел затравить злодея собаками, но затем предоставил решать судьбу его самому пострадавшему: «Делай с ним что хочешь». А. Лебедев оставил губителя своей семьи Суду Божьему: «Семью все равно не вернешь».

18 ноября 1791 г. умер «старинушка» Иван. Похоронили его там же, где покоился уже Григорий — в отрадненском склепе Владимирской церкви, впредь до сооружения в сосновой роще часовни — мавзолея Орловых. А в 1796 г. находившиеся в Петербурге Алексей и Владимир получили сообщение о смерти любимого «Дунайки» — Федора. За несколько дней до смерти Федор призвал к себе всех шестерых своих воспитанников (незаконнорожденных детей) и, прощаясь, сказал: «Живите дружно, мы дружно жили с братьями и нас сам Потемкин не сломил». Душеприказчиками своими Федор оставил братьев Алексея и Владимира, которые похоронили его рядом с останками двоих старших братьев. Это случилось за полгода до смерти Екатерины II.

В один из зимних дней 1813 г. семейство Орловых, закутавшись в шубы, рассаживалось по экипажам в окружении провожавших крестьян, подававших отъезжающим традиционные прощальные подарки. В подарки непременно закладывали баночки с румянами и белилами, так как ими пользовались на Руси повсеместно и каждодневно.

В Москву въезжали с Нижегородской дороги через Рогожскую заставу. Зрелище обгоревших каменных домов и печей, оставшихся от деревянных строений, приводило в уныние. Доехав «почти до Серпуховской заставы», экипажи свернули в аллею «у Орлова поля», ведущую к домам Анны Алексеевны на Б. Калужской улице. Графиня предложила дядюшке Владимиру со всем семейством остановиться в Нескучном дворце до окончания работ по восстановлению его дома на Никитской, а сама заняла старый отцовский дом. Анна рассказала, что Орлов луг, бывший много лет при жизни Алексея Григорьевича местом увеселений москвичей, использовался ими и во время бедствия. Скрывавшиеся люди размещались здесь под открытым небом, разводили самовары, устраивались на ночлег.

Владимир Григорьевич прожил в Нескучном около полутора лет. Восстановление дома на Никитской, начатое, как следует из «Ведомости строению московского дома…», в мае 1813 г., закончилось в 1814 г.; вместе с переселением в родной дом вернулся и прежний уклад жизни с ежегодными выездами на лето в Отраду. Сюда для празднования именин хозяина и дней рождения членов семьи съезжалось много родственников и гостей. К праздничному обеду граф надевал фрак с дворянской медалью 1812 г., после обеда давалось представление в домашнем театре, оперы или комедии, вечером в саду устраивались иллюминация и фейерверки.