Но вернемся к внутриполитической обстановке. Очевидно, посылая Болотова выведать через прислугу о роде занятий государя, Корф, входивший в число приближенных к Петру Федоровичу и чувствуя слабость государя, стоял перед выбором — кому служить, Петру или Екатерине? Екатерина и Г. Орлов, в свою очередь, хотели иметь глаза и уши при генерал-полицмейстере, от которого в случае заварухи зависело многое. В подтверждение приведем еще один рассказ А. Болотова.

«В один день, и как теперь помню, перед обедом, когда мы все (Корф и другие его адъютанты. — Л.П.) были дома, приезжает к нам тот самый господин Орлов, который в последующее время был столь славен в свете, и, сделавшись у нас первейшим большим боярином, играл несколько лет великую роль в государстве нашем. Я имел уже случай в прежних письмах своих сказывать вам, что сей человек был мне знаком по Кенигсбергу, и тогда, когда был он еще только капитаном и приставом у пленного прусского королевского адъютанта графа Шверина, и знаком более потому, что он часто к нам хаживал в канцелярию, что мы вместе с ним хаживали танцовать по мещанским свадьбам, танцовали вместе на генеральских балах и маскарадах и что он не только за ласковое и крайне приятное свое обхождение был всеми нами любим, но любил и сам нас, а особливо меня, и мы с ним были не только очень коротко знакомы, но и дружны. Сей-то человек вошел тогда вдруг в залу, где я с прочими находился… с распростертыми для объятия руками побежал я к нему, закричав: „Ба!.. Григорий Григорьевич!“» [5/2, 126].

Болотов далее рассказывает, что Г. Орлов «узнав меня также, с прежнею ласкою ко мне, воскликнул: Ах! Болотенько (ибо он так всегда меня любя и шутя в Кенигсберге называл)! Друг мой! Откуда ты это взялся? Каким образом очутился здесь? Уж не в штате ли ты у Николая Андреевича?»

Получив утвердительный ответ, Григорий произнес: «Ко мне, братец, пожалуй, я живу здесь близехонько, подле дворца самого, на Мойке!»

Во время обмена сведениями о событиях, произошедших с ними за время разлуки, вышедший в адъютантскую комнату Н. Корф тоже дружески приветствовал Григория. Он поцеловал его и, взяв за руку, повел в свой кабинет, где пробыл с ним больше часа. Содержание их разговора осталось для Болотова неизвестным, но расположение генерала к Орлову было явным: он уговорил его остаться на обед, дружески предавался воспоминаниям о службе и житье-бытье в Кенигсберге, балах и танцах. Перед отъездом Григорий снова расцеловал Болотова и настоятельно просил навестить его в своей квартире.

Болотов обещал Орлову заехать, но не придал особого значения будущей встрече и был удивлен, когда приехал к нему нарочный от Григория с просьбой навестить его немедленно. Когда же Болотов отвечал, что сейчас никак не может, так как должен ехать с генералом, нарочный настаивал, говоря, что ему поручено проводить Болотова до дверей квартиры Орлова. Адъютант действительно не мог отлучиться, но еще раз пообещал, что непременно заедет, однако не поспешил и на этот раз, и вскоре был уже крайне удивлен новым появлением нарочного с той же просьбой, что и накануне. И вновь Болотов не мог по службе своей в сей же час навестить товарища, а подумал только, что Орлову «хочется пошалберить и повидаться» но старой памяти. Раздосадованный многими очередными поручениями генерала своего, Болотов, однако, задумался о настойчивости Орлова, все не понимая причины, так как до того никаких, кроме дружеских связей, у них не было.

Вскоре появился здесь и сам Григорий. Уговоры снова были прерваны появившимся в дверях генералом, пригласившим Орлова на несколько минут к себе. Покидая адъютантскую, он еще раз просил несговорчивого приятеля побывать у него как можно скорей. Пребывая в раздумьях, так и не решился Болотов навестить Г. Орлова, считая, что тот хочет заманить его в какое-нибудь «дурное» дело.

Размышления о встречах с Г. Орловым, возникшие вновь уже после переворота, привели самого Болотова к догадке, что его стремились вовлечь в круг заговорщиков и таким образом установить слежку за генерал-полицмейстером.

Российский император Петр III, своими политическими ходами, преклонением перед всем прусским и открытым пренебрежением к русским обычаям и обрядам православной церкви весьма скоро вызвал недовольство всего русского общества. Эти обстоятельства способствовали ускоренной подготовке государственного переворота.

Бесконечные куртаги, военные парады и муштра продолжали чередоваться у Петра с пьянством и идиотскими выходками и развлечениями. По рассказу очевидца, после смерти Елизаветы Петровны при отпевании ее в церкви император строил рожи, болтал и хихикал с соседствующими персонами, но особенно отличился при переносе гроба в Петропавловский собор. Когда шествие спустилось на лед Невы, Петр сначала отпустил траурный катафалк далеко вперед, а затем бросился за ним в развевающейся на ветру мантии бегом, увлекая за собой и всю группу обязанных находиться рядом с ним людей.

Неприязнь Петра к Екатерине открыто проявлялась еще до кончины Елизаветы Петровны и усилилась после воцарения. Доходило до того, что садовникам в Петергофе по его приказу запрещалось давать Екатерине во время пребывания там любимые ею фрукты. Однажды в присутствии за обедом иностранных дипломатов Петр обозвал супругу дурой из-за отказа ее пить стоя за здоровье прусского короля.

К тому же приближенные Петра нашептывали (впрочем, не без оснований), что как только он покинет пределы России для руководства военными действиями против Дании (куда он собирался), чтобы русскими штыками отвоевать для своей родной Голштинии герцогство Шлезвиг, Екатерина совершит переворот, а затем и умертвит его. Екатерина, в свою очередь, знала о намерениях Петра заключить ее в монастырь.

Недовольства армейской части общества вызывали бездарные решения Петра III о заключении мира с Пруссией, по которому все завоеванные кровью русских солдат в Семилетней войне территории возвращались Фридриху И, а также подготовкой к новой войне с бывшим совсем недавно союзником России — Данией. Проводы русской армии в новый заграничный поход, на которые должен был прибыть находившийся в Ораниенбауме Петр III, Н. И. Панин, принадлежавший тоже к числу заговорщиков, считал самым удобным моментом для осуществления переворота.

В гвардейских частях русской армии, и в первую очередь в Измайловском, Семеновском и Преображенском полках, а также при дворе к 1762 г. образовались четыре группы заговорщиков, среди которых были такие могущественные люди, как Н. Панин, К. Разумовский, Волконский, но основную, объединяющую роль играли представители из среды офицеров. Ядро, к которому тянулись все нити, составляли братья Орловы, главой ядра, был Григорий. Никита Панин целью заговора имел восхождение на престол наследника Павла (воспитание которого было поручено ему, Панину), отведя Екатерине Алексеевне роль регентши при нем. Существует версия о том, что Екатерина подала в Сенат письменное согласие на свое регентство, которое якобы выкрали Орловы. Это похоже на правду, в связи с чем необходимо вспомнить оставленное современниками замечание о том, что накануне осуществления заговора, 24 и 26 июня 1762 г., А. Орлов оказал Екатерине две какие-то особо важные тайные услуги.

Радушие, репутация отличных товарищей (а дружбой тогда очень дорожили), простота, сила и удаль Орловых привлекали в дом банкира Кнутсена на Большой Морской улице, который Г. Орлов делил в то время с братьями, армейскую молодежь, и здесь за разговорами и картами и происходила «вербовка». Влечению в этот дом способствовало наличие денежных средств, которые Григорий черпал из кассы артиллерийского штаба, оказавшейся в его руках после смерти П. И. Шувалова, и получение им должности цальмейстера при новом генерал-фельдцейхмейстере А. Н. Вильбоа.

К весне на стороне Орловых было около сорока гвардейских офицеров и около 10 тысяч солдат в разных полках. Братья решили, что пора действовать, и начали убеждать в этом Екатерину, но та сдерживала их натиск, считая, что чем выше возрастающий со временем уровень негодования, тем эффективнее будет удар.