Провожая орудие к месту установки, Мирович задержался у пикета и приказал еще раз никого из крепости не выпускать (а если кто прорвется, стрелять), в то же время «кто в крепость едет, тех свободно пропущать» [34, 258].

Узрев перед собой установленную к бою пушку, Власьев и Чекин решили, что настал критический момент и медлить больше нельзя. Они вошли в помещение узника и, застав его спящим, выполнили то, что предписывала им инструкция Н. Панина. Сцена убийства в материалах следствия не описана, но есть неизвестно на чем основанный рассказ Бюшинга, по которому сделанный второпях первый удар пришелся принцу в бедро, другой в руку; принц, вскочив, пытался обороняться, но «следующие удары в грудь и сердце причинили ему смерть» [34, 261]. В записке канцлера В. Кочубея «О кончине принца Иоанна Антоновича Ульриха» сказано лишь, что он умерщвлен капитаном Власьевым; это же подтверждал и барон А. Черкасов, один из основных членов суда над Мировичем.

На последнее требование Мировича «не стрелять» гарнизонная команда по приказу вернувшихся из казармы офицеров сложила ружья. В восторге рванулся Мирович к заветной цели, но нашел в каземате лишь окровавленное тело. Рассвирепевши поначалу на гарнизонных офицеров, он пришел в себя и, смирившись с поражением, поцеловал руку и ногу убитого, а солдатам чинить расправу над гарнизонными запретил, сказавши, что теперь уж все равно помощи и пощады ждать неоткуда. Тело положили на кровать и перенесли через канальный проход для отдания «государю» последних почестей.

После этого Мирович, проходя по рядам своих солдат, целовал каждого; в конце этой процедуры у него отобрали шпагу и офицерский знак. А затем в крепость прибыл полковник Смоленского полка Римский-Корсаков, за ним причалила ненужная уже помощь с форштадта, где услышали пальбу в крепости.

Так закончилась история невинного принца. Его соглядатаи, Власьев и Чекин, появляясь в первое время после этого при дворе, чувствовали презрительное к себе отношение. После выдачи обещанных вознаграждений с них взяли подписку о не разглашении шлиссельбургской тайны. Кроме того, они должны были жить «в отдаленности от шумных и многолюдных компаний, никогда друг с другом не встречаться, в столичных городах появляться только в случае крайней нужды и при этом не показываться в публичных собраниях».

Первое известие о происшествии в Шлиссельбурге императрица получила, будучи в Лифляндии, от А. Орлова, чем была сильно встревожена. Н. Панин в эти дни находился с Павлом Петровичем в Царском Селе и, узнав о покушении, также отправил государыне сообщение. Расследовать дело Екатерина поручила генерал-поручику Веймарну, намереваясь выехать в столицу 8 июля.

В материалах Шильдера отъезд Екатерины II в столицу представлен иначе: «Празднества и приемы, намеченные в Риге, продолжались непрерывно в течение семи дней; императрица повсюду являлась с веселым лицом, ласково отвечая на приветствия и очаровывая всех милостивым обращением. Екатерина нашла даже возможность посетить 13 июля тогда еще чужестранную для нас Митаву, где царствовал в то время поставленный герцог Бирон» [64, 49]. В Петербург государыня прибыла лишь 25 июля, а уже 17 августа скоротечное следствие закончилось манифестом с сообщением о кончине Иоанна Антоновича и о назначении верховного суда над бунтовщиками. Еще через месяц, 15 сентября, «совершилась казнь Мировича на Петербургской стороне; мятежнику была отсечена голова, и тело сожжено купно с эшафотом».

Материалы следствия вызывают ряд вопросов, главным среди которых остается полное неведение о сообщниках Мировича, имена которых он не назвал, взяв всю вину на себя. Читая материалы, невольно приходишь к выводу, что на такое предприятие в одиночку, без какой бы то ни было подготовки в армии и не имея поддержки в среде высокопоставленных лиц, мог пойти только сумасшедший или самоубийца. На этот счет во время следствия у многих, в том числе и у императрицы, возникли большие сомнения, тем более, что кое-что осталось без расследования, не все свидетели были допрошены. Вопросы, вопросы, вопросы…

1. Почему суду представлены не полностью все материалы, а «экстракт», то есть выжимки из них?

2. Кого ждал Мирович в ночь покушения, отдавая приказ караульным никого не выпускать, «а кто в крепость едет, тех свободно пропущать»?

3. Почему в материалах отсутствует свидетельство от Порховского воеводства о наличии раны на виске «утопшего» сообщника Мировича — А. Ушакова [34, 273] и каким образом он оказался в реке одетым? Ограбление исключено, так как деньги (8 руб.) не взяты.

4. Почему не допрошен Бессонов, интересовавшийся в день, предшествующий покушению, планировкой крепости (в то же время по свидетельству Чефаридзева, Бессонов, по сути, велел ему молчать о разговоре с Мировичем, открывшим свои планы)?

5. Почему Мирович в случае удачи намеревался привезти принца в артиллерийский корпус в Петербурге, кто его там должен был встретить?

6. С какой истинной целью посещал Мирович дом Паниных, будучи отставленным от обязанностей флигель-адъютанта Петра Ивановича Панина? Почему П. Панин отчаянно сопротивлялся против применения к Мировичу пыток с целью установления личностей сообщников (государыня в случае крайней необходимости против пыток не возражала)?

7. Почему член суда над Мировичем барон А. Черкасов, сторонник братьев Орловых и один из приближенных к императрице особ, на применении пыток настаивал?

8. Случайно ли попытка высвободить принца исполнялась во время отсутствия в столице Екатерины и ее могущественной свиты?

9. Особое подозрение вызывает приказ Н. Панина Власьеву и Чекину, «…чтоб они (Власьев и Чекин) все имеющиеся у них указы и другия повеления, касающиеся до содержания бывшей их комиссии, не оставляя при себе ничего, запечатав в один пакет и адресовав на мое имя, вам (Бередникову. — Л.П.) отдали. Вы же, купно со всеми у вас находящимися на ваше имя указами и ордерами, также запечатав и адресовав ко мне, извольте вручить генералу Веймарну для отправки ко мне». Все это было исполнено, в том числе Панину возвращена была и его печать, которой Власьев и Чекин должны были запечатать готовый к отправке пакет [34, 282]. Таким образом, все деловые бумаги, имевшиеся у офицеров гарнизона и у коменданта крепости, необходимые для следствия, первоначально попали к Н. Панину, и только потом — к назначенному уже для проведения следствия Веймарну. Что из бумаг досталось Веймарну, неизвестно, но, возможно, этим обстоятельством и объясняются белые пятна в материалах следствия.

Не находя ответов на поставленные вопросы, зададимся еще одним, а именно: кому на руку было освобождение или убийство Иоанна Антоновича?

В опровержение слухов о том, что императрица была зачинщицей убийства и что для этого она и покинула столицу на время смуты, можно сказать следующее. Во-первых, история с Иваном VI повторяет событие в Ропше, во-вторых, Екатерина уже не считала Иоанна Антоновича претендентом на престол ввиду его безумия, что, при необходимости, легко можно было показать; разумнее было предвидеть, что попытка освободить принца или убийство его могло спровоцировать волнение в войсках и в народе, что и случилось, и если бы не публичный приказ А. Голицына раздать для острастки армейским частям, стоящим под Петербургом, порох и пули, то неизвестно, чем бы все закончилось.

В-третьих, во время следствия государыня настойчиво требовала установления личностей сообщников Мировича, не исключая применения к нему с этой целью пыток.

Братья Орловы? Самые горячие сторонники Екатерины, щедро ею одариваемые, могли ли они надеяться на лучшее в случае провозглашения Иоанна Антоновича или Павла императором?

Остаются братья Панины, или некая четвертая сила из среды могущественных людей, не оставившая никаких следов для подозрения.

В день отъезда Екатерины из Петербурга в Лифляндию (20 июня, т. е. за две недели до происшествия) нищая старуха нашла наводящее на определенные размышления «подметное» письмо возле церкви Введения на Петербургской стороне, написанное на четвертушке грубой бумаги довольно приличным почерком [34, 288]. Четвертушка имела текст с обеих сторон; на одной стороне «представлялся» автор: «Сие письмо писал мужик с похмелья, одно ухо оленья, другое тюленья. Сама правда, что написано в сей бумаге». Текст гласил: «Что ныне над народом росиским сочиняетца, иностранным царским правлением хотят росискую землю разорить и привесть в краиную нужду, однако, сколко потерпят, а Россию не разорят, токмо не будет ли им самим разореня, а уже время наступает к бунту. Псрваго графа Захара Чернышева в застенок и бить кнутом без всякого милосердия, потом четвертовать и голову отрубить. Втораго Алексея Разумовского таким же образом, третьяго Григория Орлова, а потом неповадно будет другим преступать прежних царей правы и законы, а государыню выслать в свою землю, а надлежит царским престолом утвердить непорочного царя и невинного Иоанна Антоновича и вся наша Россия с великим усердием и верою желают присягать, а их бестиев самих надлежит разорить. Многих военных людей и всякого звания вечно разорили и заставили оне себя ругать и бранить, а им же от российскаго войска крайняя служба воспоследует».